Можно ли остаться в истории только двумя-тремя песнями?

Вэлвл Исидорович Гуревич (именно таковы настоящие фамилия, имя и отчество этого поэта, Владимир Агатов — творческий псевдоним) родился в Киеве на рубеже двух веков, в 1901 году. Нет точных сведений об его отце, по моим сведениям это был адвокат. Но все могло быть и иначе. Говорят, что он был выходцем из Одессы, и не случайно сразу же после революции 20-летний Владимир (как называли его знакомые) отправился на родину отца — в «Жемчужину у моря».

Мне уже не раз приходилось писать о литературной Одессе 20-х годов, могу сказать, что Агатов в те времена звезд с неба не хватал и до «зубров», таких как Бабель или Багрицкий, 20-летнему юноше дотянуться было очень нелегко, но на фоне Катаева, Ильфа, Петрова, Славина он смотрелся ничуть не хуже…

В отличие от некоторых одесских литераторов Агатов не сразу пришел в журналистику, но его, в конце концов, взяли в «Гудок», а по тем временам устроиться в это издание было очень сложно. Случайных людей там просто не было. Кое-кто намекает на то, что поэт перед войной был арестован и провел некоторое время в лагере. Прямых указаний на этот факт я не нашел. Но, как говорится, нет дыма без огня.

С первого дня войны Агатов ушел на фронт, был военным корреспондентом, в 1942 году упросил редактора предоставить ему отпуск, отправился в Ташкент, где жили в эвакуации его жена и сын. О его приезде каким-то образом стало известно Леониду Давыдовичу Лукову, который тут же, в Ташкенте, работал над фильмом «Два бойца». Он-то и снял Агатова прямо с поезда, чтобы отвезти на киностудию. Даже с семьей не дал увидеться.

Они были знакомы давно, и выбор Лукова был не случаен. Кстати, Леонида Давыдовича в глаза и за глаза называли «еврейским интеллигентом». Узнав, что в Ташкент прибывает один из известнейших одесских «куплетистов», он не мог упустить свой шанс. Конечно, он не рассчитывал на то, что Агатову удастся написать что-то щемящее, он хотел его использовать для написания полублатной одесской песенки, чтобы ею характеризовать героя, которого играл Марк Бернес, но здесь сыграла ее величество Интуиция…

Надо полагать, именно Луков «набросал» поэту «скелет» будущей песни: «Напиши что-нибудь эдакое. Темная ночь, в окопе, в степи сидят два бойца. Короткое затишье. Они вспоминают своих любимых, их глаза, сынишку, который остался далеко-далеко. А впереди — бруствер, немцы, смерть, которая может прийти завтра, а может и послезавтра…»

Почему эта идея скорее всего принадлежит Лукову? Дело в том, что Леонид очень любил донецкие степи, шахтеров, даже фильмы о них снимал. А поздней осенью 1942 года донецкие степи были под сапогами захватчиков. И эта песня должна была помимо всего прочего стать призывом к бойцам: надо поскорее гнать врага из родной степи…

Агатов взял бумагу, ручку, вывел первую строчку:

«Темная ночь, только пули свистят по степи…» а дальше слова так и начали ложиться на бумагу. Конечно, кое-что приходилось переделывать. Но он настоял на том, что степь будет просто степь, а не донская, кубанская или донецкая. Собирательный образ…

Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь,
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами,
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, черная степь пролегла между нами.

Верю в тебя, дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня темной ночью хранила.
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось.

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи,
Вот и сейчас надо мною она кружится …
Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому, знаю, со мной ничего не случится.

Первой была написана именно эта песня. Луков взял слово с Агатова, что через день-два поэт принесет ему еще одну песню, ту самую, фольклорную. Поэт не стал раскрывать все карты и не рассказал, что подобные стихи у него уже есть. Написал он их за несколько лет до войны и посвящены они были социалистическому соревнованию рыболовецких бригад. Как раз в то время, когда Владимир трудился в одесском «Гудке».

Стихи потребовали определенной переделки, но не такой уж значительной. Зато куда труднее пришлось композитору Никите Богословскому, который никогда в жизни не писал до этого одесских песен. С первого же знакомства со стихами композитор невзлюбил свою будущую песню, обозвав ее сходу: «Баланда, полная фекалий»…

Но Лукову стихи понравились, а потому он дал объявление в газету, чтобы к Богословскому приходили люди, знающие одесские песни. Переслушав не один десяток бардов и просто «любителей», Богословский, наконец, «разродился». Песня имела успех. И хотя она не рекомендовалась для официального исполнения и не публиковалась, так как считалась блатной, но стала популярной.

Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил,
И все биндюжники вставали,
Когда в пивную он входил.
Синеет море за бульваром,
Каштан над городом цветет,
И Константин берет гитару
И тихим голосом поет:

«Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка и Пересыпь
Обожают Костю-моряка».

Рыбачка Соня как-то в мае,
Направив к берегу баркас,
Ему сказала: «Все вас знают,
А я так вижу в первый раз».
В ответ, открыв «Казбека» пачку,
Сказал ей Костя с холодком:
«Вы интересная чудачка,
Но дело, видите ли, в том…

Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика,
Но и Молдаванка и Пересыпь
Обожают Костю-моряка".

Фонтан черемухой покрылся,
Бульвар Французский был в цвету.
«Наш Костя, кажется, влюбился», —
Кричали грузчики в порту.
Об этой новости неделю
Везде шумели рыбаки.
На свадьбу грузчики надели
Со страшным скрипом башмаки.

Я вам не скажу за всю Одессу,
Вся Одесса очень велика.
День и ночь гуляла вся Пересыпь
На веселой свадьбе моряка.

Как сложилась дальнейшая судьба враз ставшего популярным Агатова? Очень трагически. Дело в том, что поэт никогда не боялся говорить правду в глаза, к тому же любил травить анекдоты. Причем, очень часто и в малознакомой компании. На что он надеялся? На то, что на него, известного и любимого народом, не побегут стучать в «органы»? Увы, и ах, именно это и произошло.

В 1949 году Владимира Агатова (Гуревича) арестовали и отправили в лагеря. Здесь к нему относились все-таки с определенным уважением. Во всяком случае, он не только лес валил, но и руководил культмассовой бригадой: ставил спектакли, писал стихи для песен хора, которым, кстати, руководил профессор, декан Таллинской консерватории Хейно Юлиусович. Долгих семь лет он провел в местах не столь отдаленных, и даже смерть Сталина поначалу никак не повлияла на положение Агатова. Он «не добрал» только три года до своей десятилетки. А в лагере его песни звучали в каждом бараке, тем более что они были написаны с определенным «налетом»…

Ох, уж повезло косому Ваньке
Удачный, падла, сделал он рывок
Открыл закусочную в центре Молдаванки
Туда стекался весь блатной народ

Припев:
Алёха жарил на гитаре
Шумел, гремел посудою шалман
В дыму табачном, в сумрачном угаре
Там пел один одесский уркаган:
А пам-па-райрам, пам-па-райрам
А пам-па-райгам, пам-па-ри-руа

Ох, уж повезло косому Ваньке
И подавал он блюдами обед
В углу сидела шалава его Клавка
Официантом был Иосиф Швед

В углу стояла огромная фигура
То вышибала Костя Геморрой
И кто себе позволил «коци-моци»
Тот вылетал, душа с него долой

В 1956 году Агатов вернулся в гражданскую жизнь и даже восстановился в Союзе писателей. От него не отвернулись друзья и даже написали с ним песни. Например, Матвей Блантер — песни «Воспоминание», «Друзья», Никита Богословский — «Наша любовь», «Песня Аркадия» и другие.

К сожалению, серьезно изучением творчества Агатова так никто и не занимался и многие его произведения остались для читателей неизвестными. Во всяком случае, мне удалось найти еще одно стихотворение этого поэта. Эта песня «Чайный домик» была довольно популярна, правда матрос с английской канонерки превратился в матроса с Балтики, так было понятнее народу…

Но я привожу оригинальный вариант:

Чайный домик, словно бонбоньерка,
В палисаднике цветущих роз,
С палубы английской канонерки
Как-то раз зашел сюда матрос.

Перед ним красавица японка
Напевала песни о любви.
И когда закатывалось солнце,
Долго целовалися они.

А наутро рано у причала
Канонерка выбросила флаг.
Отчего-то плакала японка,
Отчего-то весел был моряк.

Десять лет, как в сказке, пролетели.
Мальчик Билли быстро подрастал.
И глазенки серые блестели,
Он японку мамой называл.

 — Где наш папа? — спрашивал малютка,
Теребя в руках английский флаг,
И в слезах ответила японка:
 — Твой отец английский был моряк.

Наливай в бокал вина покрепче!
Много роз цветет в моем саду.
От вина становится мне легче,
Я в вине забвение найду.

Остается добавить, что это одно из самых первых стихотворений поэта, он написал его в 20-летнем возрасте, стразу же после приезда в Одессу…

Владимира Агатова не стало в 1967 году. Он похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. Говорят, на памятнике выгравированы слова: «Темная ночь, только пули свистят по степи…»