Обожженные дети войны: как они выжили? История любви

Разрывная пуля, что раздробила деду коленную чашечку, так и оставила его на всю жизнь инвалидом. Но сразу же после освобождения Кубани от фашистов дед, несмотря на ранение, устроился работать в тракторную бригаду, где проработал, если мне не изменяет память, с 1943 по 1979 год. И каждый год он, счастливый, показывал мне открытки, которые пришли ему к Дню Победы. С поздравлениями. Сначала от генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева с факсимиле на месте подписи. «Горбачевскую» не помню, но то, что приходили открытки от президентов Ельцина и Путина — однозначно.

Но вернемся к истории Антона и Елены.

История третья. Первые шаги

…Очнулся Антон на больничной койке. Вернее, он так и не мог понять, где находится. Услышал только какие-то звуки, которые как ни силился, разобрать не мог.

Говорил усталый человек в белом халате. Какой-то женщине (в ней раненый так и не признал мать).
 — Подпишите бумагу, что вы отказываетесь от сына. Вы же видите, он совсем беспомощный. Даже говорить не может, не понимает человеческую речь. Часть височной кости пришлось удалить. Несколько осколков застряли в мозгу. Для других одного такого осколочка хватит, чтобы умереть. Ваш — живуч. Мы их даже не стали вытаскивать: если пошевельнем — боюсь, для него это будет смерть.

Он живуч. Но все равно я не уверен, что его можно будет когда-нибудь научить ходить. Держать ложку. Говорить. Мы определим его в интернат, думаю, жить ему осталось от силы год-полтора. От вас нужна только подпись…

Что могла сказать мать? Потерявшая мужа, увидевшая сына совершенно беспомощным…

 — Но ведь он совсем еще ребенок! Ему нет и 16 лет. Может, что-нибудь получится? Я его выхожу. Ночей не буду досыпать, — мать осторожно провела пальцами по бинтам, которые скрывали рваную рану. — Это же мой сын, мой единственный сын, как вы это не понимаете?!

…Они все делали вместе. И первые шаги, и зарядку для глаз — зрение стремительно падало. Мама учила его заново буквам, крепко сжимала его ладонь с зажатой в ней ложкой и подносила ко рту, чтобы не пролилось ни капли супа.

Антон всю «младенческую» науку освоил за полтора года. Стал более менее приспособлен к жизни. А потом вдруг сказал ей, самой дорогой на свете маме: «Я опять вернусь в отряд. Буду выкуривать этих гадов из лесов. Хочу, чтобы мой народ перестал каждую ночь вздрагивать от страха, услышав за окном резкий звук трескающей ветки».

…Когда в мае 2009 года я увидел эту запись в трудовой книжке Антоноса Андреевича, я не поверил глазам. На пожелтевшей странице неровными фиолетовыми буквами было записано: «Июнь 1947 года. Принят в отряд по защите народа Ужвенского Р О МВД Литовской ССР на должность защитника народа». Именно так — защитник народа.

И опять долгие рейды по лесам, боестолкновения с теми, кто не хотел возвращаться к мирной жизни, две боевых медали. Так было до того момента, пока последний так называемый «лесной брат» не покинул литовскую землю.

В июне 1954 года Максимовас покинул отряд в связи с его расформированием. Договорились с ребятами из взвода: поедем в Калининградскую область, в Светлогорск, восстанавливать мирную жизнь…

История четвертая. Освобождение

… Когда их привезли в немецкий концлагерь, Лёля уже плохо соображала, что происходит. От голода она совсем ослабела. Да и так была отнюдь не крепкой. Невысокая росточком, с синенькой жилкой, пульсирующей у выпирающей косточки ключицы. Ее «откармливали» подруги, подсовывая микроскопические порции, отщипнутые от своего и без того скудного пайка.

 — Лёлька, пожалуйста, ешь. А то тебя отправят в такой лагерь, где девчонок просто убивают…

Она молила Бога, чтобы немец-врач в тонких очках с желтой блестящей дужкой не сказал своим на страшном языке, мол, эта никуда не годится. Какой из нее работник!

В Германии их осматривали еще более тщательно. А потом в лагерь начали приезжать «добропорядочные» немецкие бюргеры, отбирая себе рабынь. Они придирчиво ощупывали девчонок, а потом гоготали с охранниками, коверкая русские слова: «Карашо…»

Лёля осталась в лагере вдвоем с подружкой, с таким же заморышем. Их никто не брал. Пока не приехал их мучитель. Он долго спорил с охранниками, те ему пояснили, что герр приехал слишком поздно, всех лучших уже разобрали…

 — Разные немцы бывали, — вздыхает Елена Михайловна, — кому-то попались более человечные. А у нас — одно слово — зверь! Я это сразу поняла, когда он взгромоздился на свой велосипед, а нас погнал вперед: «Шнель, шнель! А то капут…» мы бежали, спотыкаясь из последних сил, а он мурлыкал под нос какую-то песенку.

Труд на хуторе был каторжный. В первый же день немец привел Лёлю в коровник и показал: вот тебе 7 коров, будешь за ними ухаживать. А потом показал на пальцах, сколько ведер молока она должна надаивать от коров. Она, которую родная мама даже к вымени буренкиному не подпускала…

Очень скоро у коров начался мастит, они перестали доиться. Хозяин за это жестоко избил Лёлю…

Сразу после Нового, 1945 года, до хутора начала доноситься артиллерийская канонада. Однажды Лёля на рассвете выглянула из коровника и увидела, как к ней направляется хозяин. Во дворе уже стояли груженые скарбом телеги. Немец сказал на ломанном русском: «Будешь глядеть дом. Что-то пропадет — капут! Мы скоро вернемся».

Дом был заколочен. В промерзшем насквозь пустом коровнике Лёля не выдержала бы и недели. На пятые сутки она, словно в бреду, услышала родную русскую речь — это красноармейцы прочесывали местность.

Ее обнаружили, накормили, обогрели. Отправили в лагерь, но теперь уже свой.

 — Нас старались подкормить, многие из нас были вылитые скелеты, — вспоминает Елена Михайловна. — А потом как-то раз построили и объявили: «Все, девчата, кончилась ваша ссылка. Отправляем вас в СССР. Подходите, записывайтесь, кто куда поедет. Я подошла и сказала: «Мне все равно. Домой не вернусь, там и так семь ртов». Мне предложили «завербоваться» санитаркой в мамоновский госпиталь, в тогда еще Кенигсбергской области. Там я проработала четыре года, пока госпиталь не закрыли. Потом туда приехал представитель Светлогорского военного санатория: «Девчата, кто поедет на курорт?».

История пятая. История любви

Их судьбы соединились, как паззлы: вырез в вырез. Он долго не мог жениться, к нему вообще относились с большим подозрением из-за литовской фамилии. Сколько раз уговаривали: смени ее на русскую, убери эти две буквы на конце, подчеркивающие литовские корни. Но это означало для него отказаться от мамы-литовки. Той, что дала ему жизнь и вернула его к жизни.

Его в отместку называли «лесным братом», недобитком. То ли в шутку, то ли всерьез. Это не мешало ему работать в «Ремстройконторе» Светлогорска, строить дома. Сколько их возведено каменщиком Антонасом Максимовасом? Со счету сбился.

Ей тоже не удавалось выйти замуж. Стоило ей с кем-то потанцевать на вечере отдыха в санатории, ее недавнему партнеру по танцу тут же шептали в ухо: «Ты с ума сошел, она же была увезена в Германию. На фашистов работала…». Это было еще похлеще, чем удар хлыстом от зверя-бюргера. Свои били больнее.

Они встретились, можно сказать, случайно. Прилепились друг к другу. Внезапно поняли, что друг без друга не могут. Летом 1960 года поженились, а зимой того же года у них родилась дочь.

Елена Михайловна проработала в Светлогорском военном санатории с 1949 по 2007 год — день в день 58 лет. И дальше бы работала, но в последнее время болят измученные суставы…

Обожженные дети войны. Их «хоронили» еще в те, в военные годы, а они живут, всем смертям назло! Нет у судьбы такого способа, чтобы победить их сильные характеры!