Клод Дебюсси: родоначальник музыкального импрессионизма?

Редкое сплетение судеб! Три имени оказались в истории связанными благодаря одному из героев античности — древнеиталийскому богу плодородия Фавну. Это Стефан Малларме, Эдуард Мане и Клод Дебюсси.

Мане и Малларме — добрые друзья. Эта духовная близость возникла мгновенно, когда преподаватель английского языка появился в одном из парижских салонов, где проводил время знаменитый живописец. Позднее Мане выполнит гравюру на дереве для издания поэтической эклоги Малларме «Послеполуденный отдых фавна».

Только ли дружеские узы «повинны» в появлении этой работы художника? Могла ли его, столь пылкого ценителя женской красоты, оставить равнодушным поэма о таинствах любви, о силе искусства? Могли ли не затронуть его сердце такие строки:

Люблю тебя я, девственницы гнев и белый
Свинцовый груз враждебного и злого тела,
Которое скользит от раскаленных губ,
От жажды их. Как затаенный страх мне люб.

От диких игр неистовой, до сердца слабой,
Которая невинность потерять могла бы,
От плача влажная, иль, может быть, одна
Иным туманом радости окружена.

Эклога Малларме не оставила равнодушной и тонкую натуру Клода Дебюсси. Спустя 15 лет после премьеры «Прелюдии к „Послеполуденному отдыху фавна“» композитор вспоминал о своей встрече с автором шедевра:

«Малларме пришел ко мне, прослушав музыку, он долго молчал, потом сказал: «Я не ожидал ничего подобного! Эта музыка продлевает впечатление от моей поэмы и создает фон более живо, чем цвет».

На экземпляре эклоги, который Малларме прислал своему «соавтору» после первого исполнения, были написаны стихи:

Бог леса, флейты прелестной
Звуки прекрасны твои.
Но слушай, как свет чудесный
Вдохнул в нее Дебюсси.

Музыкальная версия «Фавна» в самом деле «продлевает впечатление» от поэтического шедевра. На подогретые жарким солнцем строки поэмы словно лег отблеск далекого лунного света. В одном из писем композитор рассказывает, как сыграл «Послеполуденный отдых фавна» поэту Анри де Ренье, которому сочинение показалось «внутри горячим, как печь».

Слушая «Фавна» или другие симфонические произведения Дебюсси (например, «Море», «Ноктюрны»), мы ощущаем некую отстраненность, облачение живого жара души в прохладные античные одежды.

Дебюсси писал в связи с тремя симфоническими эскизами «Море»: «Вы, может быть, не знаете, что в детстве я был предназначен к прекрасной карьере моряка, и только превратности судьбы заставили меня свернуть с этого пути. Тем не менее к морю я навсегда сохранил искреннюю страсть…» Эти слова принадлежат тому, кого еще при жизни стали называть (и называют по сей день) родоначальником музыкального импрессионизма.

Сами названия произведений Дебюсси, столь непривычные для сферы музыкальной и столь близкие современным ему живописцам, оправдывали подобные оценки: «Туманы», «Колокола сквозь листву», «Отражения в воде», «Затонувший собор», «Терраса, освещенная лунным светом». А свободное соединение «чистых» звуковых красок в его музыке напоминало о чистых цветовых пятнах на полотнах Клода Мане и Камиля Писарро.

Однако сам композитор протестовал против включения себя в ряд импрессионистов, представителей чисто живописного направления в искусстве. Отвергал он и попытки объявить его родоначальником некоей «школы»: «Нет школы Дебюсси. У меня нет учеников. Я есть я».

В то же время музыкант вполне ощущает свою истинную силу.

«Звание „великого французского новатора“, — пишет он с иронией своему другу Ж. Дюрану, — немного превышает мою истинную мерку, но я все же благодарю вас за то, что вы обнадеживаете меня стать им в будущем».

Дебюсси выпускает музыку, точно ветер, на равнину, позволяет ей вырастать из глубин земли до небесных высот. В его произведениях часто отсутствует мелодия в привычном понимании, она сужается до нескольких звуков, порой двух-трех.

Французская культура вся вырастает из любви, живет любовью. Ее нектаром напоена каждая клеточка стиха, музыки или живописного полотна. Она первооснова всего и вся, хотя и не исключает других смыслов. Язык чувства наиболее понятен французу. Другое дело — насколько свободно он позволяет себе говорить на этом языке, сколько раз касается этой вечно звучащей струны, какой облик чувства ему самому ближе.

Клод Дебюсси не может и не хочет сторониться «вечной темы». Но не в его характере показывать слушателям свое разрывающееся сердце. Любовные, эротические сцены предстают в музыке Клода Французского как бы запечатленными в наскальных рисунках, природная буря чувств укрощается аскетизмом линий и штрихов, полных небывалой внутренней силы. И уже нельзя устоять перед волшебным и властным пением сирен, этих дев с птичьими голосами, ведущих мореплавателей к гибели. («Сирены — третья часть симфонического триптиха «Ноктюрны».)

Любовь движет композитором и в пору создания поэтичного шедевра — оперы «Пелеас и Мелизандра», премьера которой, по выражению французского композитора Артюра Онеггера, ознаменовалась рождением «новой манеры выражения чувств и мыслей в музыке».

С тех пор как композитор берется за сочинение оперы по драме бельгийского драматурга Мориса Метерлинка «Пелеас и Мелисандра», оба главных героя произведения становятся его «единственными милыми друзьями».

«Впрочем, — признается Дебюсси, — мы, кажется, начинаем слишком хорошо понимать друг друга и рассказываем себе только такие истории, в которых развязка нам хорошо известна; и потом, разве окончание сочинения не есть что-то вроде смерти одного из тех, кого ты любишь?»

Поэзия лирического чувства, растворенная в героях нежность вносят особый штрих в портрет Дебюсси — художника и человека. Не всякого, наверное, мог привлечь образ молодого композитора, лауреата Большой Римской премии (она ежегодно присуждалась Академией изящных искусств с целью поощрения молодых дарований и давала право на 4-летнее пребывание за государственный счет в Риме, на вилле Медичи), изнывавшего в Италии от скуки, сторонившегося шумной компании своих коллег. Не всем, конечно, приходился по нраву и едкий критик Господин Крош, антидилетант (от имени этого придуманного лица Дебюсси высказывал собственные мысли в своих музыкально-критических статьях).

А его уверенность в себе, умение шутить, способность сохранять оптимистический взгляд на жизнь — какой ценой они давались, известно только друзьям! Трудно охарактеризовать его натуру в нескольких словах. Но дар сердечного участия, талант верного друга, счастье любить — все это было дано ему в полной мере.

Да, он родился под знаком любви, как и каждый, кто рождается во Франции, — любви в женщине, любви к природе и искусству. И этот великий знак стал счастливым знаком его судьбы.