Как Буратино стал советским архетипом и что из этого вышло?

С экранным Буратино дела обстояли значительно лучше. Уже в 1939 году А. Птушко выпустила первую экранизацию «Золотого ключика». Этот фильм знаменателен двумя достижениями советского кинематографа: комбинированными съемками (настоящие куклы играли вместе с настоящими людьми) и комбинированным звуком (куклы разговаривали писклявыми искаженными голосами).

Если честно, ни фильм Птушко, ни мультипликационный «Золотой ключик», несмотря на добротность, ничего к книге не добавили, а потому и не особенно меня восхитили. Зато экранизация «Приключений Буратино» режиссером Л. Нечаевым в 1975 году стала настоящим детским (да если б только детским!) «блокбастером». Превосходный актерский состав, замечательная игра Димы Иосифова (Буратино), и главное — яркая музыка А. Рыбникова сделали невозможное: для многих фильм, что называется, «забил» книгу. А ведь по сути дела этот фильм — авторская творческая переработка сказки Толстого, во многих нюансах с ней расходящаяся.

Эти расхождения очень точно отметил внук автора «Золотого Ключика» И. Толстой в своем интервью П. Вайлю:
«…мне как раз Буратино этот не кажется правильным. Не кажется он своей одной чертой, но, по-моему, фундаментальной. Этот Буратино не свободный шалун. Он пай-мальчик, который играет шалуна. Буратино должен быть отвязанный, абсолютно непосредственный, он должен быть неугомонный, на него нужно сердиться. Не злиться, а именно сердиться.

…По-моему, режиссер не услышал самого главного: все герои у Алексея Толстого — дураки. И этим они привлекательны. Буратино терпеть не может Артемона, Пьеро и Мальвину. Но, тем не менее, как человек простой, не любя их, он их принимает и он их спасает. В фильме этой драмы, этого парадокса нет".

Что же касается критиков, то они долгое время не тревожили это произведение Толстого, благо, у того хватало вещей и «посолиднее», чем детская сказка. Покой всколыхнул критик М. Петровский, издавший в 1986 году труд «Книги нашего детства», в которой была и статья «Что отпирает „Золотой ключик“?» — лучшее из всех, прочитанных мною, исследований сказки Толстого. Однако, как я не раз уже писал, обязанность критиков «въедливо» вторгаться в текст, разбирая его на составные части, неизменно приводит к преувеличению даже, казалось бы, верных находок и догадок.
Так, Петровский находит в образе Пьеро тонкую пародию на эстетику Серебряного века, которую Толстой в свои зрелые годы недолюбливал не меньше, чем Буратино Мальвину. Но критик не останавливается на этом верном открытии и идет дальше, доказывая, что под маской Пьеро выведен совершенно конкретный человек — Александр Блок.

Безусловно, в образе Пьеро и его стишках можно усмотреть блоковские мотивы, но, как мне кажется, этот пародийный образ не обладает конкретными чертами автора «Незнакомки». Скорее всего, здесь пародируется символизм в целом, а ведь, как ни крути, именно Блок для многих был символом (извините за каламбур) этого литературного направления. По крайней мере, у меня Пьеро с таким же успехом ассоциируется и с Александром Вертинским (который, кстати, и выступал в сценическом облике Пьеро). То есть, Пьеро — образ собирательный, гораздо более обобщенный, чем такая же пародийная фигура поэта Бессонова из «Хождения по мукам».

Далее Петровский проводит параллели между противостоянием двух сказочных театров — Буратино и Карабаса и двух театров реальных — Станиславского и Мейерхольда. Зная вкусы Толстого, можно не сомневаться, что данная догадка критика совершенно справедлива. Это подтверждает также и деспотичность Мейерхольда — его отношение к актерам как к «марионеткам», исполняющим его «прекрасную пьесу». А в эмблеме театра Буратино критик усматривает МХАТовскую чайку.

Конечно, в любом талантливом произведении есть несколько «слоев». Безусловно, и в сказке Толстого присутствует и сатира, и ирония, и, возможно, сведение каких-то личных счетов. Недаром же Алексей Николаевич называл «Золотой ключик» «новым романом для детей и взрослых». Но не стоит думать, что именно сатира была основной целью этой сказки (как, например, у Свифта в «Гулливере»). Сатира и пародия — лишь тонкий слой приправы, а отнюдь не начинка этого сказочного «пирога».

Однако так думают не все. Если работа Петровского была достаточно аргументированной и корректной, то остальные «исследователи» Буратино уже просто наслаждались собственной филологической схоластикой. Они, как греческие софисты, плели длинные цепочки рассуждений, чтоб потом огорошить читателя неожиданным выводом. Например, таким: Буратино — это… Горький! Именно это сделал П. Маслак в статье «Буратино: народный учитель Страны Дураков».

Насчет версии про Горького долго рассуждать, думаю, не стоит. Екатеринбургский критик В. Гудков в «Энциклопедии Буратино» даже намекал, что Карло — это не кто иной, как «зашифрованный» Карл Маркс, хотя происхождение имени (от автора «Пиноккио» Карло Коллоди) просто лежит на поверхности. Есть и сознательно смешные «разборы» сказки Толстого, созданные, видимо, для тренировки своего заумного остроумия. См. например здесь или здесь.

Не вдаваясь в полностью абсурдные версии, все-таки кратко разберем некоторые из них. Так, например, П. Маслак утверждает, что Буратино во время боя на опушке леса «отсиживался на сосне, а сражалось, в основном, лесное братство». Ну, во-первых, Буратино, как хранитель золотого ключика, должен был в первую очередь спасать волшебный предмет — залог их будущей победы. Во-вторых, разве не Буратино кидался шишками, а затем, рискуя собой, «намотал» Карабаса Барабаса на дерево? В-третьих, почему он не бросил друзей (от которых, по правде говоря, пользы было маловато), защищал Пьеро? Да, Буратино — хвастун и задавака, но ни в коем случае не трус.

Мальвине у критиков-толкователей особенно не повезло. Даже Петровский недвусмысленно намекнул на то, что это имя — «профессиональный псевдоним девицы легкого поведения». Не думаю, что намеки Толстого простирались так далеко, тем более, что в дореволюционной России имя «Мальвина» было популярным поэтическим символом романтической возлюбленной. Для «объекта желания» символиста-Пьеро лучшего имени было не найти.

Ну, а нос Буратино в народном фольклоре давно приобрел фаллическую и сексуальную символику. Что, впрочем, еще не значит, что данная символика заложена в нем изначально (в чем не сомневаются многие критики). Буратино у Толстого — как ребенок предподросткового возраста: Мальвина его совершенно не интересует, ну, а длинный нос, безусловно, — символ любопытства и зазнайства его обладателя.

Как бы то ни было, забвение носатому мальчишке не грозит. Так и существует он в трех состояниях: в сказке Алексея Толстого, в фильме Леонида Нечаева и как герой народного фольклора. А какой из Буратин лучше — решать вам. По мне, так все неплохи.

АНЕКДОТЫ про БУРАТИНО:

Папа Карло кинул опытный взгляд на бревно. Положение плода было неправильным…

Буратино обращается к папе Карло:
- А как я на свет появился?
- Тебя дятел принес…

День рождения Буратино справил классно! С березовым соком и матрешками…

Казанова — это перевернутый Буратино.

Папа Карло точно знал, что в воспитании детей главное — не перегнуть палку и не наломать дров!

- Он и сейчас продолжает дарить нам тепло, — вздохнула Мальвина и бросила в очаг остатки Буратино.