А. Слонимский:
«…пушкинский романтизм был особого свойства. Это был не абстрактный романтизм Жуковского, уводивший в надзвездные сферы, а романтизм молодости, здоровья и силы, романтизм, в котором были уже реалистические задатки. Даже уносясь на „крыльях вымысла“, Пушкин не забывал о земле… …Фантастическое проводится через живое восприятие — через зрительные, звуковые и моторные ощущения — и тем самым становится почти что реальностью…».
Уже в «Посвящении» к «Р и Л» поэт характеризует свою поэму как «труд игривый» и «песни грешные». Сегодня, конечно, мало кого шокируешь описаниями брачной ночи Руслана или бессильной похоти колдуна Черномора.
«Что будет с бедною княжной!
О страшный вид: волшебник хилый
Ласкает дерзостной рукой
Младые прелести Людмилы!»
Но тогда это звучало довольно откровенно.
С направлением сюжета Пушкин тоже особо не церемонится, делая многочисленные авторские отступления вроде
«Я каждый день, восстав от сна,
Благодарю сердечно бога
За то, что в наши времена
Волшебников не так уж много.
К тому же — честь и слава им! -
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, девицам молодым…»
или обрывает повествование на самом интересном месте —
«Руслан вспылал, вздрогнул от гнева;
Он узнает сей буйный глас…
Друзья мои! а наша дева?
Оставим витязей на час…".
В поэме достаточно романтических описаний (как знаменитое описание ратного поля «О поле, поле, кто тебя Усеял мертвыми костями?»), что совсем не мешает поэту постоянно иронизировать и подтрунивать над самими романтическими шаблонами.
«Но что-то добрый витязь наш?
Вы помните ль нежданну встречу?
Бери свой быстрый карандаш,
Рисуй, Орловский, ночь и сечу!»
(Орловский — художник-баталист — С.К.)
Весёлая ирония снижает романтичность образов. Например, историю похищения Людмилы с брачного ложа Пушкин сравнивает с… похищением коршуном курицы у сладострастного петуха.
Смешон и мудрец Финн, который подвергается сексуальным домогательствам со стороны бывшей возлюбленной, превратившейся в старую колдунью.
«Но вот ужасно: колдовство
Вполне свершилось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скривив улыбкой страшный рот,
Могильным голосом урод
Бормочет мне любви признанье.
Вообрази мое страданье!»
Наиболее живым и ярким получился образ Людмилы. У Пушкина она не «воздушное» ангельское существо, а вполне земная и довольно бойкая девушка, способная и в волосы Черномору вцепиться («Седого карлу за колпак Рукою быстрой ухватила, Дрожащий занесла кулак И в страхе завизжала так, Что всех арапов оглушила»), и покапризничать, и пококетничать. Поэт постоянно добродушно посмеивается как над самой Людмилой, так и над женской природой вообще.
«…если женщина в печали
Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,
Назло привычке и рассудку,
Забудет в зеркало взглянуть, —
То грустно ей уж не на шутку».
«…"Вдали от милого, в неволе,
Зачем мне жить на свете боле?
О ты, чья гибельная страсть
Меня терзает и лелеет,
Мне не страшна злодея власть:
Людмила умереть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скучных песен, ни пиров —
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»
Подумала — и стала кушать".
Так же вольно, как со стилем поэт обращается и с языком поэмы. Конечно, в то время Пушкин ещё довольно эклектично смешивал «высокий» литературный слог («воздушные персты», «буйный глас», «восстав от сна») с народным просторечием. Карамзин, например, так писал о «Р и Л»: «…в ней есть живость, легкость, остроумие, вкус; только нет искусного расположения частей, нет или мало интереса; все сметано на живую нитку». Неплохо отозвались о поэме и Белинский («…в этой поэме всё было ново: и стих, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе с серьезными картинами») и Кюхельбекер («печатью народности ознаменованы… два или три места в „Р и Л“ Пушкина»).
Но большинство критиков восприняли поэму не так милосердно, и посчитали настоящим покушением на «святое».
Вот один из типичных образчиков критики:
«…Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание Еруслану Лазаревичу? Извольте же заглянуть в 15 и 16 № Сына отечества. Там неизвестный пиит на образчик выставляет нам отрывок из поэмы своей Людмила и Руслан (не Еруслан ли?).
…Живо помню, как всё это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь на старости сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
…Шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!..
Каково?..
…Объехал голову кругом
И стал пред носом молчаливо.
Щекотит ноздри копием…
Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает… Вот что говорит рыцарь:
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу…
Но увольте меня от подробного описания, и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?
…Долг искренности требует также упомянуть и о мнении одного из увенчанных, первоклассных отечественных писателей, который, прочитав Руслана и Людмилу, сказал: я тут не вижу ни мыслей, ни чувства; вижу только чувственность. Другой (а может быть, и тот же) увенчанный, первоклассный отечественный писатель приветствовал сей первый опыт молодого поэта следующим стихом: «Мать дочери велит на эту сказку плюнуть».
Напор неблагожелательной критики не повредил поэме — читатель воспринял её на ура, а о Пушкине заговорили, как о многообещающем молодом поэте… Поэтому, когда в 1828 году выходило второе издание «Р и Л», поэт включил в книжку и старые критические отзывы, смотревшиеся на фоне обретенной пушкинской славы уже смешно.
Правда, кое-что он учёл — убрал некоторые грубые выражения, сократил несколько авторских отступлений и смягчил эротические сцены. Поэтому, когда в 1830 году его поэму вновь упрекали в безнравственности, он только разводил руками и говорил, что, напротив, теперь его беспокоит, что в поэме нет подлинного чувства («Никто и не заметил даже, что она холодна»).
Впрочем, во 2-м издании «Р и Л» были не только сокращения, но и дополнения, к которым относится «Эпилог», написанный в 1820 г. во время ссылки поэта на Кавказ («Так мира житель равнодушный…») и — главное! — знаменитый пролог про Лукоморье, который характеризовал новый этап в сказочном творчестве Пушкина.
Но об этом уже в другой раз. Продолжение следует …
Что еще почитать по теме?
Пушкин — наше всё?
Кто она, «утаенная любовь» Пушкина?
Была ли у Александра Пушкина внебрачная дочь?
Статья порадовала. Даже Пушкина критиковали! Так что, пишите - потомки рассудят.
Оценка статьи: 5
0 Ответить
Не стоило писать такое. Нет вашего понимания произведения в целом и отношения к нему.
0 Ответить
Изумительно!
0 Ответить
И снова мои ожидания не обмануты!
Сергей, пишите ещё!
Оценка статьи: 5
0 Ответить
Елена Максимовская,
Обязательно.
0 Ответить
Вот еще смешной факт:
Император Николай Первый терпеть не мог произведения Глинки и в качестве наказания повелел вместо гауптвахты посылать провинившихся офицеров на оперу «Руслан и Людмила». (Кстати, это может означать также его неприязненное отношение к Пушкину, поскольку опера была написана на его сюжет).
А еще мне понравилась идея Пушкина издавать произведения вместе с образцами критики - здорово придумано!
Оценка статьи: 5
1 Ответить
Владината Петрова,
Не подумайте чего такого, но для меня прослушивание почти любой оперы - тоже наказание.
1 Ответить
Сергей Курий, читать дальше →
Оценка статьи: 5
1 Ответить
Мне понравилось
0 Ответить
Надежда Задорожная,
Спасибо!
0 Ответить
класс
Оценка статьи: 5
0 Ответить
Юрий Лях,
Рад!
0 Ответить
Очень понравилось.
0 Ответить
Владимир Морозов,
Спасибо!
0 Ответить
Здорово!
Оценка статьи: 5
0 Ответить
Андрей Владимиров,
Благодарю!
0 Ответить