Как немецкая камбала братьев Гримм стала русской Золотой рыбкой?

В рукописи поэта эта сказка помечена как «18 песнь сербская», что говорит о том, что поначалу он хотел включить её в свой цикл «Песни западных славян». Об этом свидетельствует и её нерифмованный сказовый стиль.
Сравните, например:

«Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года…»

с отрывком из «Песен…»:

«Полюбил королевич Яныш
Молодую красавицу Елицу,
Любит он ее два красные лета,
В третье лето вздумал он жениться…»

Если с размером всё ясно, то с народными источниками сюжета дела обстоят сложнее.
Какое-то время считалось, что основой произведения Пушкина была аналогичная сказка, отраженная в сборнике русских народных сказок А. Афанасьева (более нигде в русском фольклоре подобный сюжет не встречается). Но М. Азадовский вполне справедливо указал, что сказка в сборнике настолько похожа на вариант Пушкина, что почти наверняка мы имеем дело с обратным заимствованием, когда авторское произведение уходит в народ (также произошло и с «Коньком-Горбунком» Ершова).

Зато подобный сюжет мы легко можем обнаружить в сборнике братьев Гримм в «померанской» сказке «О рыбаке и его жене». Давайте же посмотрим, как гениальное перо Пушкина превращает немецкую сказку в исконно русскую.

Во-первых, поэт заменяет волшебную камбалу (которая к тому же заколдованный принц) на золотую рыбку без родословной.
Хотя почему же без родословной? Похожий образ можно встретить в былине о Садко, где герой ловит в озере Ильмень «рыбу — золотое перо».

Из былины о Садко:
«…Закинули тоньку в Ильмень-озеро,
Добыли рыбку — золоты перья;
Закинули другую тоньку в Ильмень-озеро,
Добыли другую рыбку — золоты перья;
Третью закинули тоньку в Ильмень-озеро,
Добыли третью рыбку — золоты перья».

Пушкин даже хотел перенести действие сказки на это самое озеро (первый зачин сказки звучал так: «На Ильмене на славном озере…»), но потом оставил «самое синее море». Возможно из-за поэтического эффекта, когда «гнев» моря нарастает сообразно амбициям старухи (в сказке Гримм оно тоже меняется).

«Видит, — море слегка разыгралось…»
«Помутилося синее море…»
«Не спокойно синее море…»
«Почернело синее море…»
«Видит, на море черная буря…»

Если у Гримм старуха сразу требует себе новый дом, то у Пушкина появляется, ставшее хрестоматийным, корыто.
Была в немецкой сказке и сцена, где жена рыбака просит сделать её самим… римским папой! Столь забавная просьба брала свои истоки в средневековой легенде (порождённой падением нравов в Ватикане IX—X вв.) о том, что одно время в Риме действительно правила женщина под именем Иоанна VIII.
Пушкин шутку оценил и даже написал этот отрывок.

«Воротился старик к старухе.
Перед ним монастырь латынский —
На стенах монахи
Поют латынскую обедню.
Перед ним вавилонская башня.
На самой на верхней на макушке
Сидит его старая старуха,
На старухе сорочинская шапка,
На шапке венец латынский,
На венце тонкая спица,
На спице Строфилус птица».

Но в окончательную версию он так и не вошёл, потому что «латынская обедня» сразу лишала сказку русского колорита.
Впрочем, и колоритом Пушкин старался не злоупотреблять — например, убрал «конкретную» строчку «Я тебе госпожа и дворянка, а ты мой оброчный крестьянин».

Зато поэт внёс самое важное изменение в сюжет сказки Гримм. Если в немецком варианте рыбак вместе с женой поднимается по «карьерной лестнице» и пользуется всеми благами, то у Пушкина старуха начинает относиться к старику как к своему рабу, и даже не пускает на порог.

«Молвил: „Здравствуй, грозная царица!
Ну, теперь твоя душенька довольна“.
На него старуха не взглянула,
Лишь с очей прогнать его велела.
Подбежали бояре и дворяне,
Старика взашеи затолкали.
А в дверях-то стража подбежала,
Топорами чуть не изрубила.
А народ-то над ним насмеялся:
„Поделом тебе, старый невежа!
Впредь тебе, невежа, наука:
Не садися не в свои сани!“…»

Изменил Пушкин и последнюю просьбу старухи. У Гримм, вслед за римским папой, жена вполне логично хочет стать Богом. У Пушкина же поначалу старуха хотела стать «владычицей солнца», но потом поэт изменил просьбу на «владычицу морскую». Это сразу же усилило наглость притязаний старухи — ведь теперь она хотела обрести власть над самой благодетельницей («…Чтоб служила мне рыбка золотая / И была б у меня на посылках»).

Блестяще и то, что в конце сказки — там, где камбала Гримм прямо говорит: «Ступай домой, сидит она снова на пороге своей избушки» — возмущённая Золотая рыбка впервые не отвечает на просьбу:

«Ничего не сказала рыбка,
Лишь хвостом по воде плеснула
И ушла в глубокое море…»,

что усиливает развязку, которая позже войдёт в поговорку:

«Долго у моря ждал он ответа,
Не дождался, к старухе воротился —
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А пред нею разбитое корыто».

Так сказка из немецкого сборника стала исконно русской — и по слогу, и по духу.

На этом рассказ о сказках Пушкина не закончен. До встречи!