Якоб Гримм вспоминал: «С невыразимо горькой болью я видел Германию униженной, лишенной всяких прав, потерявшей даже свое название. В то время у меня было такое чувство, что все надежды рухнули и все звезды закатились…».
Главной скрепой германского национального единства в то время оставалась лишь культура и язык. Недаром братья стали одними из основателей кружка «гейдельбергских романтиков» (кружок в Гейдельберге в 1805—1809), куда вошли их друзья — Карл Иоахимом фон Арним, Клеменс Брентано, Йозеф Гёррес и др. В отличие от своих предшественников — «йенских романтиков» — они отвергали индивидуализм и идеи французского просвещения. Животворящим источником немецкой культуры, немецкого единства они считали обращение к «народной душе», зафиксированной в легендах, сказках, фольклорных песнях.
Братья Гримм «О сущности сказки»:
«Сказки рассказывают детям, чтобы в их чистом и мягком свете зародились и взросли первые мысли и силы сердца; и поскольку каждому приятна их поэтическая простота и поучительна их правдивость, поскольку они остаются в доме и передаются по наследству, то их еще называют „домашними сказками“. Сказка как бы отгорожена от всего мира, она уютно расположилась на добром, безмятежно спокойном месте, с которого она не стремится выглянуть в мир. Поэтому она не знает ни имени, ни местности, у нее нет определенной родины; она является чем-то общим для всего отечества».
Братьев нередко упрекали (и упрекают) в реакционном национализме, некоторые даже умудряются усмотреть в их деятельности истоки немецкого нацизма. Но делать подобные выводы задним числом, не учитывая исторической обстановки того времени — не корректно. Да, Якоб был склонен превозносить народную поэзию над книжной, идеализировать старину, преувеличивать культурные заслуги германцев и позволять себе такие пассажи: «Учиться читать и понимать такие книги (имеются в виду книги средневековых немецких поэтов — С.К.) ныне отваживаются немногие, а большинство предпочитает растрачивать свое время и силы на итальянцев и испанцев…».
Да, он не любил либералов и писал: «Только у демократов и ультрамонтан пропадает национальное чувство, потому что оно им ничего значит. Для любого из них, где бы он не жил, главное — выгода. Другой родины они не знают».
Конечно, это было не совсем справедливо — по крайней мере, по отношению к французским революционерам, которые отличались особо пылким патриотизмом.
Интересно, что, будучи монархистами, братья не побоялись в 1837 году подписать заявление, так называемой, «геттингенски семерки» — профессоров, выразивших протест, когда новый ганноверский король отменил Конституцию своего предшественника (она показалась ему слишком демократичной). В результате протестантов уволили с профессорских должностей и приказали выслать за пределы Ганновера.
Не стоит также забывать, что опасения братьев Гримм по поводу гибели народного наследия были вполне оправданы. Наступающая индустриальная эпоха, разрушая старинный уклад, одновременно предавала забвению и его культуру.
Упомянутый друг и единомышленник Гриммов — Арним — даже кинул клич: «Сбережём народную поэзию!». Ему вторил и Якоб Гримм: «Сейчас самое время собирать и спасать старые предания, чтобы они не испарились, как роса под жарким солнцем, не погасли, как огонь в колодце, не умолкли навеки в тревогах наших дней».
Братья Гримм, из предисловия к сборнику сказок:
«Когда буря или другое несчастье, посланное небом, уничтожает все посевы, мы считаем за благо, если возле межи, заросшей живой изгородью из травы и мелкого кустарника, все же осталась нетронутой хоть маленькая полянка и на ней несколько отдельных колосков. Как только засветит ласковое солнышко, они скромно и незаметно пойдут в рост, и ни один серп не сожнет их преждевременно, чтобы заполнить амбары. К концу лета, когда они нальются и созреют, к ним приблизятся нежные и чуткие руки, они соберут колосок к колоску, аккуратно перевяжут и понесут домой с большей осторожностью, чем носят целые снопы; они будут служить пропитанием на всю длинную зиму, может быть, от них останется то единственное семя, которое необходимо для будущего посева.
Так было и с нами, когда мы, обратившись к богатству немецкой поэзии прошлых веков, увидели, что от этого огромного богатства не сохранилось ничего, что утерялась даже память о нем, а остались только народные песни да эти наивные домашние сказки. Места за печкой, кухонные плиты, чердачные лестницы, сохранившиеся еще праздники, луга и поля с их тишиной, а прежде всего светлая фантазия как раз и были той живой изгородью, которая оберегала и передавала их от одного поколения другому…»
Так, впервые в истории, сбор и публикация народных сказок перестали быть забавой и приобрели характер национальной патриотической миссии.
Но братья Гримм были не первыми, кто обратился к жанру народной сказки. Ещё в 1634 году вышел «Пентамерон, или Сказка Сказок» Д. Базиле (ныне подзабытый, хотя в нём можно увидеть истоки многих известных сказок), а в 1697 г. Ш. Перро опубликовал свои знаменитые «Сказки Матушки Гусыни». Были у Гримм свои предшественники и на родине. В 1782−86 гг. И. Музеус выпустил «Народные сказки немцев», а в 1806 г. Арним и Бертрано издали сборник народных песен «Волшебный Рог Мальчика».
Но у братьев Гримм был принципиально другим сам подход к сбережению народного материала. Дело в том, что их предшественники подвергали сказки и песни сильной литературной обработке — чистили, «облагораживали», «улучшали» по своему усмотрению стиль и язык, перекраивали сюжеты под моду и на злобу дня, добавляли туда то просветительские идеи, то нравственные морали. Нередко авторы просто сами сочиняли стилизации под фольклор, выдавая их за народные (вроде «Песен Оссиана», написанных Д. Макферсоном и приписанных легендарному кельтскому барду III века).
Понятно, что подобные вольности вызывали сильный внутренний протест у братьев Гримм, которые чуть ли не молились «народному духу». Он искренне считал, что любая «сделанная» литература неизмеримо ниже «естественной поэзии», живущей в народе (как говорил о народной поэзии Вильгельм, «Она нагая и носит в себе образ Бога»).
Якоб Гримм, из письма к Арниму от 20 мая 1811 года:
«Поэзия — это душа, непосредственно находящая выход в слове, …народная поэзия изливается из души целого; то же, что я понимаю под искусственной — из души отдельного. …Люди древности были более чистыми, высокими и святыми, чем мы, в них и над ними разлит свет божественного исхода… Поэтому для меня древняя, эпическая поэтическая и мифическая история чище и лучше, я не говорю — ближе и роднее, — чем наша, рассудочная, то есть знающая, тонкая, составленная из частей… Я не сомневаюсь в том, что Гёте следует определенному инстинкту, когда создает то, что долго вынашивал в себе, но зато народная поэзия так же мало думает о своих размерах, как певчая птица».
С этим утверждением можно спорить, но сам принцип братьев — стараться сохранить народные сказки в их подлинном обличии — был, бесспорно, правильным, и его взяли на вооружение последующие собирателями фольклора (в частности, наш А. Афанасьев). Однако самим братьям Гримм далеко не всегда удавалось блюсти чистоту своего принципа.
Сейчас Гегель считается одним из величайших умов человечества. А что его не понимают - так гениев всегда не понимают. А выходит, при...