Кто такой Макс Фасмер?

Потому что хотя один великий русский писатель, уроженец города Киева, и сказал, что вопросы крови — самые сложные вопросы в мире, но к науке они имеют мало отношения. Особенно, к российской филологической науке.

Если кто позабыл, несколько поколений школьников изучали русский язык по учебнику, одним из авторов которого был армянин из Баку Степан Григорьевич Бархударов. Автор же «Словаря живаго великорусскаго языка» — вообще датских кровей.

А вот автор большого этимологического словаря русского языка, Макс Юлиус Фридрих Фасмер (Max Julius Friedrich Vasmer), он же Максимилиан Романович Фасмер (1886−1962) — немецких кровей петербургского разлива. И учился он в Санкт-Петербургской немецкой гимназии К. Мая.

Немецкий язык был для него, конечно, родным, но это совсем не означает, что по-русски он говорил со смешным акцентом. Русский язык был для Фасмера не менее родным, чем немецкий. Он был одним из удивительной породы людей — билингвов, которые одинаково хорошо думают и пишут на двух языках. К этой породе принадлежал, например, великий русский (или все же великий американский?) писатель В. В. Набоков.

И профессором на кафедре славистики Петербургского университета у М. Фасмера был билингв, если не трилингв, Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845−1929). Вопрос для любителей поиска «корней и скреп»: русский, француз? Ага, как бы не так! Поляк! Кстати, один из первых исследователей русской ненормативной лексики и основатель математической лингвистики.

Есть люди, которые постигают иностранные языки, что называется, на лету. Подобным людям, честно говоря, я всегда завидовал. Макс Фасмер был таким полиглотом. Как и положено было российскому гимназисту, он по окончании гимназии знал три «мёртвых» языка: старославянский, латынь и древнегреческий. И двумя «живыми» европейскими языками, немецким и французским, он владел безукоризненно.

При таком фундаменте дальнейшее прирастание языкового багажа происходит быстро, хотя все равно не без упорного труда. Побывав в 1907−1908 годах в Греции, двадцатилетний Макс Фасмер изучил диалекты греческого языка и попутно выучил албанский, с греческим языком никакой связи не имеющий. Да и вообще ни на какой европейский язык не похожий.

Когда знаешь много разных языков, казалось бы, сам собой возникает вопрос об их взаимосвязи. Заинтересуешься этим — рано или поздно придешь к науке о происхождении слов, к этимологии. Пришел к этимологии русского языка и М. Фасмер. И обнаружил, что работы здесь — непочатый край.

Не удивительно. Русский язык — среди европейских языков относительно молодой. За последние 200 лет словарный запас его рос очень быстро. Слова сменяли друг друга молниеносно. То, что совсем недавно казалось красивым и благозвучным, несколько лет спустя могло только рассмешить грамотную публику.

В пьесе А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», написанной в 1868 году, генерал Крутицкий сокрушается:

— Излагаю я стилем старым, … близким к стилю великого Ломоносова… но все-таки, как хотите, в настоящее время писать стилем Ломоносова или Сумарокова, ведь, пожалуй, засмеют.

В таких условиях не до анализа происхождения слов. Освоить бы новые, и то хорошо!

Но к созданию первого этимологического словаря русского языка Макс Фасмер приступил только в 1930-е годы. Потому что до этого его судьба совершила несколько резких поворотов под стать резким поворотам в истории России.

В 1917 году М. Фасмер — доктор филологии и профессор университета в Саратове. Саратов, вслед за А. С. Грибоедовым, рифмуется в нашем сознании с глушью и провинциальной тоской. Для М. Фасмера же этот степной край открылся новыми, неизвестными языками, тем же калмыцким, самым западным из монгольских языков. А на другом берегу Волги, напротив Саратова, уже более ста лет размещались колонии поволжских немцев. За это время их язык стал вполне самостоятельным диалектом, в чем-то сохранившим интересные реликты XVIII века.

Фасмер тут же загорелся идеей о создании диалектного словаря поволжских немцев параллельно с саратовским диалектным словарем русского языка, над которым он уже работал. Но тут произошла революция, и все планы изменились.

Революцию профессор Фасмер не то чтобы не принял — не желал принимать. Как тут не вспомнить забавный случай из жизни Макса Фасмера, еще студента Петербургского университета?

В 1905 году он умолял своего сокурсника, революционера Дмитрия Мануильского, «делать вашу русскую революцию не столь громогласно: мешаете же готовиться к сессии». Революция же 1917 года оказалась куда более громогласной. Заниматься научной деятельностью в России фактически стало невозможно. И Макс Фасмер уезжает в независимую Эстонию, в Юрьев (Тарту).

В Россию он ненадолго возвращается еще раз, 1921 году. На этот раз в командировку, с тем чтобы возвратить в Эстонию библиотеку Тартусского университета, которую во время Первой мировой войны эвакуировали в Воронеж. Одновременно с университетской Фасмер переправил из России и свою личную библиотеку.

Вместе с ней в 1922 году он переезжает в Германию, где работает сначала в Лейпцигском университете, а затем в Славянском институте при Берлинском университете. Большая и основательно подобранная библиотека Макса Фасмера фактически помогла не умереть германской славистике в 1920-е годы.

Германия, проигравшая Первую мировую войну, оказалась в жестоком кризисе, задевшем все стороны жизни. Славянская филология тоже столкнулась с новой политической ситуацией. На обломках двух немецкоязычных империй в Европе образовались несколько новых славянских государств.

Для большинства из них немецкий язык был не столько языком культуры, сколько языком угнетателей и агрессоров. Поэтому ко всем теориям, приходившим из Берлина или из Вены, местные филологи относились с подозрением. У них был свой взгляд на развитие родного языка, свои теории. Одновременно по причинам экономическим почти иссяк поток литературы по славяноведению, поступавший в Германию. Хорошие учебники стали редкостью. Значение фасмеровской библиотеки для такого «тощего» времени трудно переоценить.

Главную работу своей жизни, создание этимологического словаря русского языка, Макс Фасмер задумал в 1937−1938 году в Нью-Йорке, где он год работал приглашенным лектором в Колумбийском университете. А к работе над словарем ученый приступил по возвращении из США.