Ну, скажите, кем бы вы стали, если бы ваш отец оставил бы после себя такие две емкие строчки: один из крупнейших почвоведов страны, лауреат Сталинской и Государственной премий, создатель факультета почвоведения МГУ. Это про Вадима Ковду могли петь: «Для вас открыты в жизни все пути».
Он выбрал мехмат МГУ, куда поступил 17-летним и выпустился через пять лет. Но его не очень-то привлекала высшая цифирь, хотя он сразу после окончания университета работал в Институте прикладной математики Академии наук СССР. Ему хотелось лирики, точного понимания сути жизни. Пусть даже через глазок кинокамеры. Вот почему уже через четыре года он поступает на заочное отделение кинооператорского факультета ВГИКа, где честно, от звонка до звонка, учится шесть лет.
Вот тогда «Остапа понесло», он начал переосмысливать жизнь в стихотворной категории, порой затрачивая на это самый мизер слов, но затрагивая самые глубинные процессы. Как вам, например, эти четыре строки:
Если только в наше парадное
Входит сразу три инвалида,
Сколько же было ранено?
А убито?!
Возможно, острее чувствовать несправедливость жизни его научила ранняя смерть матери. Вот как он об этом пишет сам: «Моя мама, урожденная Цибулевская Раиса Яковлевна, еврейка из Одессы, познакомилась с отцом в Краснодаре, где училась в медицинском институте. В 1943 году в госпитале, разнимая драку напившихся раненых, получила тяжелейшую травму головы… Умерла в 50 лет».
Ему было тяжело без матери. Да и отец был часто занят своими делами, и ему было явно не до сына. А тот постепенно «врастал» в профессию кинооператора, работая на студии научно-популярных фильмов. И попутно писал стихи, полные размышлений о смысле бытия. В 1972 году его приняли в Союз писателей СССР. Но ему становилось несколько душно в родной стране. Отсюда и строки, подобные этим:
Монолог военнопленного Великой Отечественной
Жить нам уже не под силу.
Смято навек бытие.
Родина нам изменила…
Что ж мы так любим ее? Что ж так на Родину рвемся?!
Помним тепло и уют…
Мы ведь вернемся, вернемся…
Если вернемся — добьют! Стреляны, ломаны, биты…
Нам с колен.
Прокляты мы и забыты.
Что ж мы так ждем перемен?! Пусто, беспомощно, гнило…
Тьма и смятенье в мозгу.
Родина нам изменила.
Я изменить не могу.
В 1991 году умирает отец. Жизнь ему явно сократил развал Советского Союза. Он при СССР был всем, а тут вдруг оказался никому не нужным. И Вадим вместе со своим старшим братом начали искать выход из положения. Проще всего было уехать в Германию, где их ждали. Но Вадим делал свой выбор мучительно:
Интуитивно ясно мне,
что здесь не стоит оставаться.
И все же ясно не вполне,
куда же надо подаваться. Оковы медленно терял.
Но след оков — так странно дорог…
Я не особо доверял
свободы гулким коридорам. Но если я вдруг задержусь,
то снова годы тягомотин.
Пустых сомнений глупый груз…
Но я и тороплюсь не очень. Уйти — морока из морок…
А оставаться — ох, не сахар…
И виснет жизни алый клок
На ржавой проволоке страха.
Возможно, и интуиция присутствовала, и какое-то предвидение. Собирались они очень долго. В результате их разлучила смерть. «Мой родной брат Александр — физик, выпускник МИФИ. В результате перестройки был вынужден подрабатывать ночным сторожем. В 1995 году его на дежурстве избила пьяная шпана, через два часа он скончался…» — напишет позднее Вадим. Теперь и ему самому жизнь не оставила выбор — эмиграция. Он уезжает в Ганновер.
Какая боль сгустилась по России
Какая грязь! Какой великий мор!
Ворьё, враньё, глубинное бессилье,
И сумасбродный пьяный разговор. Я здесь любил, здесь стал плохим поэтом.
Здесь брат убит… Я это ж получу…
Но чувствую родным похабство это.
Сюда упорно лезу и хочу. И всё ж пока в Германии удобной
Лечусь и жру и жру, набив живот,
И рвусь к земле, холодной и голодной,
Я — полукровка, жидопатриот. Течёт слеза. И толку нет от крика.
Вся жизнь моя — разлад и благодать —
Закат и смерть империи великой,
Где довелось мне мыслить и страдать.
Но и Германия не дала ему то, что он ожидал от нее получить. Привыкание и «врастание» растянулось не на один год. Поэтому он иногда приезжал в Москву с тем, чтобы уже через некоторое время опять уехать…
Нет, Deutschland мне рассудком не понять,
аршином общим тоже не измерить.
Она мне не любовница, не мать…
Ей благодарен, но не в силах верить. Всё помню, всё навязло на зубах:
тотальный орднунг и чуть скрытый страх…
Как Гитлер тут возвысился кровавый? Как Геббельс похозяйничал плюгавый?
Как совместились Бисмарк здесь и Бах?
Как совместились Рильке, Ницше, Гауф?..
Всё, что читал, что слышал — всё враньё. Германия и лечит, и калечит.
И образ расплывается её
И плавится в огне противоречий,
И не лежит душа к немецкой речи.
А в сердце по-прежнему жили воспоминания о размеренной, спокойной жизни во времена Советского Союза. Да, большинство людей жило бедненько, порой едва сводя концы с концами. Пенсии были мизерные, зарплаты тоже. Но зато, в отличие от сытой Германии, здесь открывались души, на все створки…
Голосит, орёт баян,
ходит посредь улицы.
Я гуляю, полупьян,
ждёт к обеду курица. Райку, доченьку мою,
поднимаю на руки.
У неё уди-уди
и цветные шарики. Пляшет мой сосед хромой.
Мостовая в семечках…
Ах ты, красный Первомай!
Золотое времечко.
И как тут не вспомнить есенинское определение поэта: «Роковая на нем печать»?! А закончить хочется тем, во что Вадим Ковда верил и продолжает верить:
ПОДОРОЖНИК
М. Грозовскому
Друг мой подорожник,
нам с тобой морока:
без людей не можем,
хоть и бьют жестоко. Друг мой подорожник,
острые метёлки,
топчут и съедают
овцы, козы, тёлки. Друг мой подорожник,
мы с тобой не вянем.
Нас побьют, потопчут —
только крепче станем.
ЗдОрово, Юр! 5
Оценка статьи: 5
0 Ответить
ПОЭТУ КОВДЕ В.В.
Уважаемый Вадим Викторович, на Ваш вопрос к случайно-му попутчику о краткой формуле того главного, что Вами еще не написано, я мало что смыслящий в литературе и, тем более, в поэзии, могу лишь пояснитьчитать дальше → [CUT], что под занавес жизни каждый из нас хотя бы внукам должен хоть как-то объяснить смысл своего, а значит и их бытия. И здесь не отделаешься воплями подобно Вашим о России как о загаженном, в том числе и нами самими, сортире, где каждый им пользующийся пеняет на соседа, тогда как на Западе «ружья кирпичем не чистют».
Впрочем, мне перед ними не стыдно, так как по мере осоз-нания своей «миссии» рядового обывателя в этом миру, делал все от меня зависящее, чтобы убрать грязь хотя бы за собой и по возможности больше не сорить.
Но в силу религиозной специфики народа России, получив-шего необъятные жизненные ресурсы и, соответственно, воз-можность прямого общения с Богом через Православие, успеш-но подмененное нашей РПЦ на «православную культуру» как идеологию, обосновывающую самое отвратительное в мире раб-ство - крепостной строй, направленный на порабощение русско-го русским как «искупающее душу страдание», именно из Рос-сии в мир идет духовность и именно поэтому, «поэт в России больше чем поэт».
Как пишет поэт Юрий Голос (см. в прилагаемом файле)
«… За непонятную доктрину
Неостывающей любви,
Но обусловленную зримо
Всей совокупностью Земли
Не для того ль мне как награда
Стратегия стиха дана,
Что цель моя есть цель захвата
Души – до самого до дна.
Да, есть битвы и есть битва,
Где жизнь не превышает власть,
Где хладнокровие как бритва,
И где острее бритвы страсть.
Не преждевременно мгновенье,
Когда на все имея миг,
Я в глубине проникновенья
Оставлю только бедный вскрик.
И далее:
«Бывает, стыдно по складам
Душой читать что вижу глазом
Как будто стенам и углам
Нельзя быть хижиною разом.
…
Точно я в рубашонке,
Во широком двору,
Ночью крова лишенный,
Что горит не пойму!
В нашем же возрасте с высоты прожитых лет уже можно
«… память продвинуть
Или ближе к ней сесть,
Свою жизнь – что едино! –
Одним махом прочесть.
……
Сердцем Родину слушать
И – чтоб все в её рост! –
Строить светлые души
С ясным сводом из звезд.
Возможно, по бедности воображения по прочтении Ваших сти-хов кроме «бедного вскрика» о запущенности хосписа средней руки, где в ожидании смерти маются непонятно зачем прожив-шие жизнь старики, мне не удалось
«… услышать однажды,
Как биенье в крови,
Что от звезд у сограждан
Стало больше любви,
Той что и в подземелье,
Бронзовея несет,
Словно чашу спасенья,
Дух великих высот…»
Как уже говорилось, на священство РПЦ, со времен царствова-ния Романовых «синергировавшееся» с элитным ворьем, а по-тому исполняющее специфическую миссию в миру, о котором другой поэт Юрий Бондаренко (см. приложенный файл) сокру-шается в своем стихотворении «Куда ведешь нас, поводырь»:
«…Сусанин ворога морочил
А вы – российский свой народ,
Который кормит, между прочим,
Весь Русский правящий синод...»
Потому, в «Предчувствии 1917 года» настальгирует о «сглаженной Родине», утраченном «величии России» и усердно молится в храме о царе и престоле, ощущая себя «жертвой два-дцатого столетия», на что можно разве что заметить, что исходя из Православного догмата о Триединстве Бога состояние каждой человеческой души для Него не является секретом и, как утверждает все тот же Юрий Голос,
«…Луч, чем метят Красоту
В мире каждому завещан
На
0 Ответить