• Мнения
  • |
  • Обсуждения
Валентина Пономарева Грандмастер

Александр Введенский: был ли поэт «звездой бессмысленности»?

Как много мы еще не знаем о судьбах талантливых соотечественников! И как одни таланты спасали творческое наследие других…

Дружба навсегда

Если бы не Яков Семенович Друскин — философ, теолог, музыковед и математик — канули бы в лету, не доставшись потомкам, замечательные стихи Александра Введенского. Судьба самого Я. С. Друскина (1902 — 1980) удивительна. Окончив в 1923 году философское отделение факультета общественных наук Петроградского университета после частной гимназии Л. Лентовской, он работал учителем, а затем экстерном окончил в 1929 году… консерваторию по классу фортепиано и в 1938-м — математический факультет университета. Вот такой «букет» способностей.

Кстати, как раз в гимназии он познакомился и подружился с Александром Введенским (1904 — 1941). Забавно: будущий поэт, ярый почитатель литературы и активный член гимназического литературного кружка, по окончании учебы не сдал экзамен по русской литературе. Но ведь это не единственный пример такого рода в отечественной истории!

Дружба гимназистов не угасла с окончанием школьной поры, а в 1925 году оба, и Введенский, и Друскин вступили в литературно-философское эзотерическое содружество «Чинари». Его участников, именовавших себя «чинарями» (от «чин» в значении духовного сана) волновали вопросы времени, пространства, движения, а также теологические проблемы.

О взглядах А. Введенского можно сказать его же словами: «…Я понял, чем отличаюсь от прошлых писателей, да и вообще людей. Те говорили: жизнь — мгновение в сравнении с вечностью. Я говорю: она вообще мгновение, даже в сравнении с мгновением». А у Друскина: «Время — между двумя мгновениями. Это пустота и отсутствие: затерявшийся конец первого мгновения и ожидание второго».

Творческий спутник по имени Хармс

Между прочим, в «Чинари» входил и Д. Хармс, именовавший себя «чинарем-взиральщиком». А еще раньше они с А. Введенским декларировали поэтическую платформу «двоих». Судьбы поэтов после состоявшегося знакомства вообще шли «по одной неровной линии», хотя и внешне, и по характеру эти два человека были противоположностью друг другу.

В отличие от собрата по перу, Александр Введенский предпочитал скромно одеваться, но при этом был азартен в игре (чего терпеть не мог Д. Хармс) и заключении всевозможных пари. Общим в их манерах поведения было разве что-то, что у обоих в карманах не задерживались деньги. Зато по части литературных вкусов и мнений они были всегда заодно.

Портрет в ОБЭРИУ

Важным событием в жизни Введенского и Хармса стало создание в 1927 году знаменитого литературного кружка ОБЭРИУ (Объединение реального искусства), действовавшего в Ленинграде до 1930 года и входившего на правах секции в Дом печати. Группа молодых поэтов, включавшая, кроме них, также Н. Заболоцкого, Н. Олейникова и др., пыталась приблизить поэтический язык к действительности, «освободившись от догм эпигонов реализма». В «Манифесте» обэриутов Введенский характеризовался следующим образом:

«…разбрасывает предметы на части, но от этого предмет не теряет своей конкретности… разбрасывает действие на куски, но действие не теряет своей творческой закономерности. Если расшифровать до конца, то получается в результате — видимость бессмыслицы. Почему — видимость? Потому что очевидной бессмыслицей будет заумное слово, а его в творчестве Введенского нет, нужно быть побольше любопытным и не полениться рассмотреть столкновение словесных смыслов. Поэзия не манная каша, которую глотают, не жуя и о которой тотчас забывают».

Кстати, исследование Я. Друскина, посвященное поэту, называлось «Звезда бессмысленности».

Когда начались публичные выступления группы, посыпался град критики с обвинениями, в частности, А. Введенского, в «белиберде», «откровенном до цинизма сумбуре» и т. п. Но по воспоминаниям участников этих встреч, при чтении стихов А. Введенским «увлекало не то, чтобы значительностью содержания, а скорее невероятным сплавом лирического и заумного. Прекрасные женщины летали по воздуху, свистели зеленые бобы, а певчие птицы преображались в чоботы…».

Роковое 37-летие …

Неусыпное око властей зорко следило за вольнодумством, и в 1930-х почти все обэриуты подверглись репрессиям (Я.С. Друскину, правда, удалось уцелеть). Александр Введенский был арестован в конце 1931-го: в канун нового года поэт был снят с поезда, следовавшего из Ленинграда в Москву, и обвинен по страшной пятьдесят восьмой статье (58−10), то есть за контрреволюционную деятельность.

Тем не менее, рассмотрением его дела занимались сотрудники ГПУ, специализировавшиеся на «литературных вопросах», которые в качестве вины А. Введенского выдвигали «отвлечение читателей своими заумными стихами от задач строительства социализма».

Ему повезло: летом 1932 года был отпущен на свободу, правда, с высылкой в Курск. Оттуда переехал в Вологду. Пытаясь остаться «на плаву», публиковал в Ленинграде стихи вполне просоветского толка: «Октябрята-ленинцы» и т. п. Наконец, удалось вернуться в город на Неве. Но там было неспокойно, и в 1936-м Введенский перебрался в Харьков, где и застали его сначала любовь и женитьба, затем война, а через несколько месяцев — смерть.

Евгений Евтушенко писал, что в сентябре 1941 года поэт вновь был арестован «за попытку дождаться прихода немцев» и то ли умер в тюремном поезде от дизентерии, то ли был застрелен конвоиром. Другие источники выражаются более обтекаемо: «умер при эвакуации»… В реабилитационных документах проставлена дата смерти — 20 декабря 1941 года, то есть через 2 недели после 37-летия.

Творческое наследие

На творческом счету Александра Введенского — 30 детских поэтических сборников. Из «взрослого» наследия при жизни была лишь «слава одного стихотворения». Это «Элегия», в которой есть, например, такие пронзительные строки:

Мне жалко, что я не зверь,
Бегающий по синей дорожке,
Говорящий себе: «Поверь»,
А другому себе: «Подожди немножко»…

Но мы бы не знали ни «Кто?» («Дядя Боря говорит…»), ни «Когда я вырасту большой», ни «О девочке Маше» и других произведений, если бы в блокадном Ленинграде Яков Друскин не сберег творческий архив поэта. И оказалось, что стихотворная «заумь» — это тонкая и, я бы сказала, звонкая игра, за которую никому не приходило в голову осуждать ни Льюиса Кэрролла с Бармаглотом, ни Туве Янсон с Муми-Троллями, но которой были лишены многие поколения советских детишек… пока не был реабилитирован человек, эту игру придумавший — поэт Александр Введенский.

Имя его вернулось к читателям в 1980-х, и хочется верить, что навсегда.

Статья опубликована в выпуске 25.08.2011
Обновлено 21.07.2020

Комментарии (6):

Чтобы оставить комментарий зарегистрируйтесь или войдите на сайт

Войти через социальные сети:

  • Я помню учебники Михаила Друскина (брата)). А совместно с Яковом у них была книга, кажется, посвященная "Страстям по Матфею" Баха...В общем, много там всяких его учебников было.

    Что касается этого горестного списка сломанных судеб 20 века - то слов нет. Стихи найду, почитаю.

    Оценка статьи: 5

  • Из "Где. Когда":

    Прощай, тетрадь.
    Неприятно и нелегко умирать.
    Прощай, мир. Прощай рай.
    Ты очень далек, человеческий край.

    • Валентина Пономарева Валентина Пономарева Грандмастер 9 августа 2011 в 21:33 отредактирован 9 августа 2011 в 21:34 Сообщить модератору

      И насколько светлее детское:

      Когда я вырасту большой,
      Я наряжу челнок,
      Возьму с собой бутыль с водой
      И сухарей мешок.
      Потом от пристани веслом
      Я ловко оттолкнусь,
      Плыви, челнок! Прощай, мой дом!
      Не скоро я вернусь.
      Сначала лес увижу я,
      А там, за лесом тем,
      Пойдут места, которых я
      И не видал совсем.
      Деревни, рощи, города,
      Цветущие сады,
      Взбегающие поезда
      На крепкие мосты.
      И люди станут мне кричать:
      «Счастливый путь, моряк!»
      И ночь мне будет освещать
      Мигающий маяк.

      • А мне понравилось:

        Будем думать в ясный день,
        сев на камень и на пень.
        Нас кругом росли цветы,
        звёзды, люди и дома.
        С гор высоких и крутых
        быстро падала вода.
        Мы сидели в этот миг,
        мы смотрели всё на них.
        Нас кругом сияет день,
        под нами камень, под нами пень...

        или
        чтобы было всё понятно
        надо жить начать обратно
        и ходить гулять в леса
        обрывая волоса

        или

        Конь степной
        бежит устало,
        пена каплет с конских губ.
        Гость ночной
        тебя не стало,
        вдруг исчез ты на бегу.
        Вечер был.
        Не помню твердо,
        было все черно и гордо.
        Я забыл
        существованье
        слов, зверей, воды и звёзд.
        Вечер был на расстояньи
        от меня на много верст.
        Я услышал конский топот
        и не понял этот шопот,
        я решил, что это опыт
        превращения предмета
        из железа в слово, в ропот,
        в сон, в несчастье, в каплю света.
        Дверь открылась,
        входит гость.
        Боль мою пронзила
        кость.

        и тк далее.

        Там образы есть очень интересные. Чуть ли не из немецких романтиков, если я что-то в этом понимаю. )

        Оценка статьи: 5