Свет далекой звезды. Как жил и творил поэт Николай Заболоцкий? Часть 1

Запахи. На первом месте, конечно же, кухня! Царь ароматов — «Пражский торт». В кухне колдует мама, а значит, будут и салаты, и закуски, и жаркое, и среди них царь ароматов — «Пражский торт» — нежнейший, словно шоколадное облако. И конечно же, из столовой плывет аромат елки — царицы праздника, настоящей, с темно-изумрудной хвоей!

Звуки. Шелест, шуршание и шорох. Изумительный — до дрожи в сердце! — шелест распаковываемых подарков. Шорох и шуршание нарядной бумаги и картонных коробок, из которых извлекается сверкающее чудо — елочные игрушки.

Краски. Боже, сколько их! Разноцветный карнавал жизни — зеленые плюшевые занавески, бордовый ковер, белая скатерть и красавица ель, вспыхивающая яркими огнями. Предвкушение праздника сильнее его самого. Кажется, что и жизнь надо прожить вот так, предвкушая праздник!

Но в 1981 году к трем волшебным китам прибавилась еще одна грустная акула по имени Болезнь. И мир запахов, звуков, красок сразу увеличился. Прибавился запах лекарств, звук шаркающих тапочек и приглушенные цветовые пятна. Ослабевший после тяжелого гриппа организм наотрез отказывался бегать, а глаза болели от яркого света. Но попробуй в 12 лет от роду не покидать кровати, когда вовсю ощущается праздник! Пытка! Даже книги любимые не спасали!

Чтобы как-то удержать меня в лежачем состоянии, мама поставила около кровати радиоприемник. Энтузиазма он у меня не вызвал.

 — Зачем? — безучастно спросила я. — «Концерт по заявкам» слушать?

 — Хоть что-нибудь! — вскипела мама. — Ты понимаешь, что тебе пока скакать нельзя? Целый месяц болела, еле оклемалась. Ходишь, держась за стенку, как тень. Надо ведь восстановиться, набраться сил. Понимаешь?!

Я не понимала. Зато ясно осознавала, что бесцельное валяние в кровати продолжится. Маме, очевидно, было немного стыдно передо мной, но что поделать — режим есть режим!

Она ретировалась на кухню, а я в мрачнейших чувствах включила приемник. Пусть уж развлекает, раз поставили. В черной его утробе что-то булькнуло, и бодрый женский голос сообщил, что «…прозвучат в исполнении Алексея Баталова». Не успела я понять, что прозвучат, как полился бархатный баритон:

Среди других играющих детей
Она напоминает лягушонка.

И словно по волшебству новогодние звуки, запахи и краски отступили. Не исчезли, нет, но будто деликатно стушевались перед стихотворными строками. Когда же прозвучала последняя строфа:

А если это так, то что есть красота
И почему её обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?

…хотелось только двух вещей — чтобы магия поэтического слова продолжалась и чтобы назвали автора этой магии.

И когда бодро было произнесено: «Вы прослушали литературно-музыкальную композицию на стихи Николая Заболоцкого», — я не удивилась. Эти проникновенные строки могли принадлежать только ему, создавшему изумительное поэтическое переложение «Слова о полку Игореве» и жемчужину его — «Плач Ярославны». Как, затаив дыхание, слушали мы в школе и в институте, полные любви и нежности слова:

Возлелей же князя, господи́не,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слёзы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне!

Нет, я уже не жалела о бесцельно проведенных часах постельного режима. И даже любимый праздник заиграл для меня новыми красками. Одни только завораживающие строки:

Очарована околдована,
С ветром в поле когда-то повенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина…

…забирали сердце в сладкий плен. Обычные слова, переплавленные в горниле таланта и любви, являли миру чудо. И с ним не хотелось расставаться. И хотелось узнать об их авторе как можно больше.

Так началось мое открытие мира Николая Заболоцкого. Мира сложного, путаного, не всегда понятного, но невероятно притягательного.

* * *

Николай Алексеевич Заболоцкий родился 7 мая 1903 года близ Казани. Отец его был крестьянином, выучившимся на агронома, а мама учительницей, приехавшей с мужем в деревню из города. В третьем классе сельской школы Николай Заболоцкий начал издавать свой рукописный журнал с собственными стихами и очень любил творчество Блока и Ахматовой.

В 1920 году Заболоцкий уехал в Москву и поступил одновременно на филологический и медицинский факультеты Московского университета. Он выбрал медицинский, но проучился всего семестр и, не выдержав студенческой нищеты, вернулся к родителям в город Уржум.

Потом он переехал в Петроград, где поступил на отделение языка и литературы пединститута имени Герцена, которое окончил в 1925 году. За душой к тому времени он имел, по собственному признанию, «объемистую тетрадь плохих стихов». А в 1926 году был призван на военную службу. Армейская служба с 1926 по 1927 год пошла ему на пользу — именно в эти годы он написал свои первые значимые поэтические произведения.

Очень любил живопись. Любимыми художниками его были Шагал и Брейгель. Умение видеть мир глазами художника осталось у поэта на всю жизнь и повлияло на своеобразие поэтической манеры.

В 1927 году вместе с Даниилом Хармсом, Александром Введенским и Игорем Бахтеревым Заболоцкий основал литературную футуристическую группу ОБЭРИУ. В том же году состоялось первое публичное выступление обэриутов «Три левых часа». Заболоцкий стал в одночасье известным.

«Заболоцкий был румяный блондин среднего роста, склонный к полноте, — вспоминал писатель Николай Корнеевич Чуковский, — с круглым лицом, в очках, с мягкими пухлыми губами. Наружность у него была самая что ни на есть бухгалтерская, совсем не поэтическая. Манеры у него смолоду были степенные, даже важные. Впоследствии я даже как-то сказал ему, что у него есть врожденный талант важности — талант, необходимый в жизни и избавляющий человека от многих напрасных унижений. Сам я этого таланта был начисто лишен, всегда завидовал людям, которые им обладали, и, быть может, поэтому так рано подметил его в Заболоцком. Странно было видеть такого степенного человека с важными медлительными интонациями басового голоса в беспардонном кругу обэриутов — Хармса, Введенского, Олейникова. Нужно было лучше знать его, чем знал его тогда я, чтобы понять, что важность эта картонная, бутафорская, прикрывающая целый вулкан озорного юмора, почти не отражающегося на его лице и лишь иногда зажигающего стекла очков особым блеском».

Первый сборник стихов «Столбцы» вызвали бурю восхищения и негодования одновременно. Начиналась борьба против формализма, рождался социалистический реализм, а «Столбцы» не вписывались в него оригинальной авторской философией.

Заболоцкого начали травить, причем больше усердствовали ближайшие «бывшие» единомышленники. Но он не подавал виду, что ему тяжело или больно. Ведь «душа обязана трудиться» — этими своими почти предсмертными строчками он выразил жизненное кредо, сформированное в молодые годы. И он не позволял душе лениться, расслабляться, жалеть себя.

«Искусство похоже на монастырь, где людей любят абстрактно. Искусство — не жизнь. Мир особый. У него свои законы, и не надо его бранить за то, что они не помогают нам варить суп», — писал он одному из друзей.

На выпускнице Петербургского педагогического института Екатерине Клыковой Николай Заболоцкий женился в 1930 году. В этом браке у него родилось двое детей. С женой и детьми он жил в Ленинграде в «писательской надстройке» на канале Грибоедова.

«Это была, прямо говоря, одна из лучших женщин, которых встречал я в жизни, — писал об Екатерине Васильевне, жене Заболоцкого, Евгений Шварц. — Познакомился я с ней в конце двадцатых годов, когда Заболоцкий угрюмо и вместе с тем как бы и торжественно, а во всяком случае солидно сообщил нам, что женился. Комнату снимали у хозяйки квартиры. И мебель была хозяйкина. Принимал нас Заболоцкий солидно, а вместе и весело, и Катерина Васильевна улыбалась нам, в разговоры не вмешивалась. Напомнила она мне бестужевскую курсистку. Темное платье. Худенькая. Глаза темные. И очень простая. И очень скромная. Впечатление произвела настолько благоприятное, что на всем длинном пути домой ни Хармс, ни Олейников (весьма острые на язык) ни слова о ней не сказали. Так мы и привыкли к тому, что Заболоцкий женат».

В 1933 году Заболоцкий написал поэму «Торжество земледелия». И сразу после ее выхода власти признали Заболоцкого «апологетом чуждой идеологии» и «поборником формализма». В этом же году должна была выйти книга его стихов, но ее издание притормозили. Чтобы заработать себе деньги на жизнь, Заболоцкий начал работать в детской литературе, писал стихи и прозу для детей.

В 1937 году был опубликован второй сборник стихов под названием «Вторая книга», а 19 марта 1938 года поэт был арестован и осуждён за якобы антисоветскую пропаганду. От смертной казни его спасло то, что он не признал обвинения в создании контрреволюционной организации. Его приговорили к пяти годам заключения. В реальности отсидел семь, включая два года ссылки.

Представление о лагерной жизни даёт книга «Сто писем 1938−1944 годов». Она была подготовлена самим Николаем Алексеевичем. В нее были включены выдержки из его писем к жене и детям и мемуаров:

«Первые дни меня не били, стараясь разложить морально и физически. Мне не давали пищи. Не разрешали спать. Следователи сменяли друг друга, я же неподвижно сидел на стуле перед следовательским столом — сутки за сутками. За стеной, в соседнем кабинете, по временам слышались чьи-то неистовые вопли. Ноги мои стали отекать, и на третьи сутки мне пришлось разорвать ботинки, так как я не мог переносить боли в стопах. Сознание стало затуманиваться, и я все силы напрягал для того, чтобы отвечать разумно и не допустить какой-либо несправедливости в отношении тех людей, о которых меня спрашивали…».

Его мемуары «История моего заключения» были опубликованы за рубежом в 1981 году, а в России — лишь в 1988 году.

В лагере Заболоцкий закончил переложение «Слова о полку Игореве», начатое им в 1937 году. Это был не только творческий, но и нравственный подвиг. Создать в невыносимых условиях, на грани жизни и смерти замечательный поэтический перевод «Слова» означало величайшую победу человеческого духа над низостью и подлостью окружающего мира.

Перевод имел огромный успех. Это помогло Николаю Алексеевичу при помощи Фадеева добиться освобождения, и в 1946 году поэт вернулся в Москву.

В том же году Заболоцкий был восстановлен в Союзе писателей и получил разрешение жить в столице. Вроде бы страдания остались позади, но жить его семье было негде. В первое время с риском для себя его приютили старые друзья Н. Степанов и И. Андроников.

«Н.А. пришлось спать на обеденном столе, так как на полу было холодно, — вспоминал Степанов. — Да и сами мы спали на каких-то ящиках. Н.А. педантично складывал на ночь свою одежду, а рано утром был уже такой же чистый, вымытый и розовый, как всегда…».

Позже писатель Василий Ильенков любезно предоставил Заболоцким свою дачу в Переделкине. Николай Чуковский вспоминал:

«Березовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче Ильенкова».

Об этой березовой роще в 1946 году Заболоцкий написал полные неизбывной нежности строки:

В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей, —
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.

На даче Ильенкова Заболоцкий трудолюбиво возделывал огород. «Положиться можно только на картошку», — сурово отвечал он тем, кто интересовался его литературными заработками.

«Вообще в нем в то время жило страстное желание уюта, покоя, мира, счастья, — вспоминал Николай Чуковский. — Он не знал, кончились ли уже его испытания, и не позволял себе в это верить. Он не смел надеяться, но надежда на счастье росла в нем бурно, неудержимо. Жил он на втором этаже, в самой маленькой комнатке дачи, почти чулане, где ничего не было, кроме стола, кровати и стула. Чистота и аккуратность царствовали в этой комнатке — кровать застелена по-девичьи, книги и бумаги разложены на столе с необыкновенной тщательностью. Окно выходило в молодую листву берез. Николай Алексеевич бесконечно любовался этой березовой рощей, улыбался, когда смотрел на нее.
…Это действительно был твердый и ясный человек, но в то же время человек, изнемогавший под тяжестью невзгод и забот. Бесправный, не имеющий постоянной московской прописки, с безнадежно испорченной анкетой, живущий из милости у чужих людей, он каждую минуту ждал, что его вышлют, — с женой и двумя детьми. Стихов его не печатали, зарабатывал он только случайными переводами, которых было мало и которые скудно оплачивались. Почти каждый день ездил он по делам в город, — два километра пешком до станции, потом дачный паровозик. Эти поездки были для него изнурительны — все-таки шел ему уже пятый десяток».

Продолжение следует…