Как гадалка в оккупированной Одессе судьбу напророчила?

 — Последний экзамен у нас был 15 июня 1941 года, — рассказывает Евгения Петровна, — а на субботу 21 июня был назначен последний школьный бал. Он запомнился всем: было много шуток, смеха и, конечно, планов на будущее. Кто-то собирался поступать в институт, многие парни решили продолжить учебу в военных училищах. А сколько признаний в любви прозвучало! Их специально откладывали на самый последний день…

Пришли домой на рассвете. И тут началось! «Помните песню: «22 июня ровно в четыре часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война?» У меня до сих пор в памяти слова Вячеслава Молотова: «Граждане и грАжданки Советского Союза! Советское правительство и его глава товарищ Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории…"

Наших мальчиков в первые же дни войны призвали в армию, а мой отец, которому в то время шел 42-й год, остался дома, и спустя несколько месяцев ушел добровольцем в ополчение. В октябре 1941 года был тяжело ранен в плечо и был определен в госпиталь. Мы с мамой бегали к нему каждый день, а однажды, когда часть населения Одессы начали эвакуировать, по городу поползли слухи, что легкораненых будут отправлять кораблями в Крым, а тяжелораненых топить в порту…

Не знаю, откуда пошел этот нелепый бред, но нам было не до шуток. Вдвоем с моим молодым человеком мы прибежали в госпиталь, вывели отца из палаты и в одних кальсонах, повели его через весь город, домой.

…Широкие лиманы, сгоревшие каштаны,
И тихий скорбный шепот приспущенных знамен…
В глубокой тишине, без труб, без барабанов,
Одессу покидает последний батальон.
Хотелось лечь, прикрыть бы телом
Родные камни мостовой,
Впервые плакать захотелось…

Эти слова из песни очень точно отражают наше состояние. Мы не могли взять в толк, почему наши войска решили оставить Одессу, хотя были еще силы, чтобы драться за каждый дом, за каждую улицу. Кто-то говорит, что вывезли порядка 80 тысяч солдат и офицеров, порядка 500 орудий, два десятка танков, Очень много боеприпасов. Потом эти дивизии будут героически оборонять Севастополь. Но нам было очень обидно…

Последний корабль покинул одесский порт (в котором тяжелораненых, естественно, никто не топил) в ночь на 16 октября. Но оккупанты этого еще не знали. Они вошли в Одессу только после обеда. А убедившись, что сопротивления больше не будет, фашисты и их приспешники румыны выстроились и вошли в город торжественным маршем, со знаменами, барабанами. А в самом конце этой нескончаемой колонны гнали советских офицеров. Окровавленных, грязных, босых. Этого тоже никогда не забыть…

Все ополченцы, которые не успели покинуть город, попрятались кто где. А фашистам и румынам тут же доложили, что уйти удалось далеко не всем. А потому они начали устраивать облавы. И уже 19 октября фашисты выгнали из домов всех евреев и всех подозреваемых участников обороны Одессы. Арестованных загнали в бывшие артиллерийские склады, помещение облили нефтью и подожгли. В огне погибло более двадцати тысяч людей, много женщин, детей, стариков…

В ответ на это партизанское подполье организовало взрыв в здании управления НКВД по улице Энгельса в ночь на 23 октября. Здесь помещалась румынская комендатура. Взрыв произошел во время совещания старших румынских и германских офицеров. Правое крыло разрушено полностью, развалено с первого до последнего этажа. Было уничтожено 147 человек, среди них два генерала. Впрочем, позже эта цифра выросла, благодаря пропаганде, до 300 человек.

И вот тут оккупанты начали облавы еще с большим остервенением, хватая всех мужчин, которые могли оказать сопротивление. Не удалось избежать этой участи и отцу, его увели полицейские. Потом, спустя несколько дней, его погнали с остальными арестованными из Одессы. Мама шла за этой колонной 15 километров, но потом отец ей махнул рукой, мол, уходи, тебя дочери ждут, как-нибудь свяжемся…

Но хорошо, что отца пощадили, а скольких людей расстреляли без суда и следствия! Среди погибших был и известный композитор, автор вальса «Амурские волны» Макс Кюсс, к тому времени глубокий старик, ему шел 69-й год…

Мама два или три раза отправлялась на поиски, ей сказали, что лагерь, в котором держат отца, где-то в Молдавии. Но поиски оказались безуспешными…

Мы жили на знаменитой Молдаванке, а в другом районе Одессы жила знаменитая на весь город гадалка. И мама отправилась к ней вместе с соседкой, которой хотелось узнать о судьбе мужа. Пришли они к дому, а там большая очередь. Простояли с утра до самого вечера. Вначале гадалка не хотела их принимать, она очень устала. Но потом согласилась: «Вас двоих приму, и все!»

Первой вошла соседка. Но гадалка ее очень быстро прогнала. А когда на прием отправилась моя мама, эта женщина пояснила ей: «Как я ей могу говорить о ком-то, если над ней самой уже смерть стоит…»

А маме потом рассказала: «Не надо никуда больше ходить, перед Новым годом весточку получишь, тогда и пойдешь…»

Спустя неделю соседка погибла, попав под трамвай. А к нам домой перед Новым годом пришла какая-то женщина. Она протянула маме обрывок газеты, на котором огрызком карандаша была написано три буквы: «Жив». Чуть ниже шел наш адрес, а потом четыре слова: «Передай теплые вещи. Петя».

Мама потом несколько раз ходила в этот лагерь в Молдавии, носила теплые вещи для папы и других узников, продукты, весточки из дома. А однажды папа крикнул ей: «Принеси справку, что я молдаванин. Румыны обещают отпустить».

На той же Молдаванке мама обратилась к двум молдаванам, по-моему Иорданеску и Популеску, но фамилии могу перепутать. Они написали расписку, что отец мой чистокровный молдаванин (у него волосы были темные), и мама по этой справке сумела «выцарапать» отца…