Животные и растения: в чем смысл сравнения с ними? Древние корни метафорического мышления

Однако не все так однозначно. Все перечисленные образы (как и другие, оставшиеся за пределами приведенного перечня) могут иметь и иные характеристики, вызванные разными причинами и обстоятельствами. Разве не встречаются в реальной действительности кривобокая рябинка, засохший дуб, спотыкающийся конь, хромоногий олень?

Да и в литературе в качестве приема и поворота сказочного или поэтического сюжета можно найти непривычные трактовки. Вспомним хотя бы трусливого льва из сказки Н. Волкова «Волшебник Изумрудного города» (вопреки традиционной силе, храбрости и царственности зверя) или «изысканного жирафа» у Н. Гумилева (в отличие от расхожего признака долговязости). Таким образом, когда речь идет о символических образах, то имеют место как природные их качества, так и присвоенные им.

Вот почему медведь в первоначальном варианте сказки «Липовая нога» пожирает старика и старуху и вовсе не выглядит простоватым. Рыжая плутовка в сказочных сюжетах нередко бывает совершенно неразумной, достаточно обратиться к «Лисичке со скалочкой»: обидевшись на свой хвост, героиня выставляет его из норы наружу, на съедение собакам, после чего предвидеть плачевный финал ее существования нетрудно. Зато персонаж, чье имя сопровождается рифмой «зубами щелк» в сказке «Иван-царевич и Серый волк», далеко не глупец, скорее, он — волшебный помощник героя.

Почему же так происходит? Дело в том, что символическое значение образов возникает не на пустом месте и нередко даже не имеет отношения как к конкретным повадкам, особенностям поведения, так и внешнему виду животного или дерева, травы, цветка. На то есть ряд причин социально-психологического и культурного характера.

С древней поры повелось, что при любой очевидности и яркости характеристик того или иного представителя флоры и фауны человек не сравнивал и не переносил на себя эти черты, пока они не становились необходимыми для выживания или для осуществления наиболее важных социальных отношений.

Кроме того, одни и те же качества могут олицетворять различные обитатели природного царства в зависимости от их преобладания в конкретном регионе или связи с мифологизированным первопредком. Например, практически все образные сравнения с медведем, принятые в Европе и Сибири, дублируются тигром в Юго-Восточной Азии (Китай, Япония и т. д.), а распространенную у нас характеристику хитрости, присущую лисе, там олицетворяет обезьяна. И это несмотря на то, что и медведь, и лисица в этих регионах хорошо известны.

Иногда без специальных знаний особенностей фауны и флоры конкретной местности, а также древних традиций ее жителей невозможно понять значение метафорических выражений. Скажем, догадались бы вы, что вас хвалят, по реплике «мудрый, как удод»? Между тем, у древних персов это было весьма почтительным сравнением. И если для европейцев черепаха, в первую очередь, означает медлительность, то во многих племенах Северной Америки сравнение с нею означало признание мудрости и величия.

Если бы нам удалось каким-то чудом перенестись в Древний Рим, то, памятуя об обожествлении основателей вечного города Ромула и Рема, а стало быть — почитании вскормившей их волчицы, мы могли бы превратно истолковать сопоставление дамы с представительницей серого зубастого племени, потому что, как ни странно, в те времена таковыми здесь называли женщин легкого поведения. Зато уподобление гусю выражало высокую оценку бдительности, поскольку, как известно, эти птицы однажды спасли Рим, разбудив своим гоготом воинов при приближении врага.

Вот что еще любопытно. Зооморфная символика положительного характера, в первую очередь, соотносится с днем, весной, летом и т. д., а отрицательная — со временем и сезонами наиболее опасными — ночь, зима. За примерами далеко ходить не надо: летучая мышь, ведущая ночной образ жизни, чаще всего выступает символом и метафорой смерти, тьмы, тайны; петух, возвещающий зарю, в иносказаниях выступает, прежде всего, защитником, атрибутом солнца, так как при его третьем утреннем крике разбегается вся нечисть («Вия» гоголевского помните?).

Не менее существенно, что положительная зооморфная и растительная метафора имеет непосредственное отношение к основному продукту потребления, то есть к сытости и довольству. Часто говорят: «волосы золотые, как пшеница», так как этот злак освящен в качестве основного продукта питания; «человек благороден, как олень», поскольку охота на это животное важна для жизнеобеспечения. Если то или иное племя в своей жизнедеятельности зависит от охоты на медведя, то его образ связывается не только с силой и мощью, но и с достатком. Например, у славян зооморфным образом бога Велеса был медведь, а сам Велес связывался с богатством, плодородием и приплодом скота.

Еще одним аспектом сравнения является сословная и профессиональная принадлежность. Среди воинов и правителей, чаще всего, принято было использовать образы сильных и хищных животных: волка, барса, льва, тигра и т. д. Ткачи были довольны, когда их труд уподобляли паукам; земледельцы подчеркивали бычью силу и выносливость; ловкого охотника соотносили с лосем, расторопную хозяйку — с пчелой или муравьем и т. д.

Характеризуя внешний вид или поведение человека, также с давних пор прибегали к метафоре, основанной на образах животных и растений. О юной красавице говорили, что она стройна, как рябинка или как газель. О напыщенном человеке отзывались: «Надулся, как индюк». Разодевшегося звали щеголем, а хитреца называли «лукавым, как лис».

Наконец, одним из наиболее значимых видов растительной и зооморфной метафоры является та, что соотносится с мифическими животными. Например, выражение «богат, как дракон» связано с представлениями о том, что он хранит в своей пещере несметные сокровища. Для обозначения девичьей чистоты и невинности прибегали к легендарному образу единорога. До сих пор можно услышать, что того, кто «перегибает палку» в жестком руководстве и администрировании, сравнивают с Цербером — адским псом, стерегущим, по представлениям древних греков, выход из Аида.