В чем был прав и в чем ошибся спаситель породы орловских рысаков коннозаводчик Яков Бутович?

Так писал в 1920-х годах Яков Иванович Бутович (1881−1937), селекционер-коннозаводчик, коллекционер, создатель Музея лошади, литератор и издатель.

…Летом 1917-го родные напрасно ждали его на вилле Бутовичей в Ницце. Тогда из России еще можно было уехать за границу, но Якова не отпускали дела: он был одним из инициаторов и организаторов Всероссийского съезда коннозаводчиков. На съезде горячо обсуждалась судьба «лошадиной» отрасли и, в частности, орловского рысака, численность маточного поголовья которого опускалась к критическому значению. Имея весомое имя среди лошадников, Яков Бутович добился создания Чрезвычайной комиссии по спасению племенного хозяйства и активно работал в ней.

Об этом толстом невысоком человеке с подстриженной седой бородкой и пенсне на шнурке вспоминал писатель Олег Волков:

«…много толковали в Москве как об удивительном эквилибристе: Яков Иванович не только остался хозяином своего завода в новой ипостаси заведующего, но и стал главнейшим консультантом по конному делу в Наркомземе, у Буденного и еще где-то. Им из своих коллекций был создан музей истории коннозаводства в России; он будто бы разговаривал из кабинетов губернских властей по прямому проводу с самим Троцким; ездил по-прежнему в коляске парой в дышло. И держал в черном теле назначенного к нему на завод с великими извинениями комиссара: «Нынче иначе нельзя, Яков Иванович! Уж не обижайтесь — с нас тоже спрашивают!» Было известно, что Яков Иванович резко одергивает называющих его «товарищем Бутовичем».

Тут стоит добавить, что колоритная фигура тульского коннозаводчика угадывается в персонажах «Театрального романа» Михаила Булгакова, произведений Пантелеймона Романова (роман «Товарищ Кисляков», конфискованный после выхода в свет в 1930 году, но вскоре изданный за границей под названием «Три пары шелковых чулок») и Петра Ширяева (повесть «Внук Тальони»).

В конце 1920-х годов многих из бывших «подбирали» по уголовным статьям: политические процессы в стране тогда еще не начались. Бутовичу «пришили» злоупотребление должностным положением и взятку, потянувшие на три года заключения. В тюрьме он держался с достоинством и даже независимо, отвечая на вопрос анкеты, с некоторым вызовом бросал: «Сословие? Дворянин, конечно!» По свидетельству Волкова, манера поведения Якова Ивановича была неотразима:

«Принеси-ка мне чаю, — спокойно, с уверенностью в своем праве распоряжаться, сказал он как-то Ваське Шалавому, распущенному карманнику, вздумавшему приступить к нему с остротами. Вор, всем на удивление, отправился к чайнику нацедить кружку. «Спасибо, голубчик, — поблагодарил Бутович, принимая из его рук чай, точно и не ждал, чтобы его поручения не выполнили. В Бутовиче были все приметы русского барства: вежливость, исключавшая и тень фамильярности; сознание собственного достоинства, и даже исключительности, при достаточно скромной манере держаться; благосклонность с еле проступающим оттенком снисходительности; забота о внешнем благообразии и — вскормленное вековыми привычками себялюбие. До чего простодушно Яков Иванович не спохватывался, что опустошил скромные запасы простака, вздумавшего угостить его домашним печеньем и неосторожно развернувшего перед ним весь кулек! Как искренне не замечал, что, располагаясь на нарах, беспощадно теснит деликатного соседа, придавленного его генеральским задом!»

В середине 1920-х годов Бутович начал писать воспоминания — и об участии в русско-японской войне, с которой вернулся с наградами за храбрость, и о жизни своей до Октябрьской революции, и о постреволюционной работе по сохранению и развитию племенного коневодства, и, конечно, о породах лошадей чистых кровей. Писал, даже находясь за решеткой.

Право на эту привилегию обеспечили ему относительно мягкий пока еще режим заключения, высокий профессионализм и, конечно, все те черты характера, о которых писал Волков. Иначе и не объяснить, почему заключенному доверялось отбирать лошадей для Красной Армии (на конезаводы Урала и Сибири его возил конвой).

В одну из таких поездок Яков Иванович, хорошо понимая, что этим вольностям в тюремном ведомстве советское государство скоро положит конец, и предчувствуя свою неминуемую гибель за решеткой, оставил несколько десятков исписанных тетрадей и амбарных книг на хранение основателю и первому директору Пермского конезавода Виталию Лямину.

После первой отсидки Бутович, лишенный права проживания в Москве и крупных городах страны, посетил Прилепы. Выпестованный им конезавод к тому времени был ликвидирован, музей — расформирован, многие экспонаты погибли. Дистанция огромного размера разделила прежнюю веру в необходимость своего дела и суровую реальность. И он впервые дрогнул душой.

«С грустью склоняю я свою седую голову над этими строками, бросаю перо и думаю о том, как ненужно, как глупо прошла моя жизнь: вместо того, чтобы наслаждаться жизнью и жить для себя, я жил для других, думал о России, трудился, не покладая рук», — признался он.

Крепко, очень крепко ошибся Яков Иванович в этой оценке. Через полвека, перед самым распадом СССР, другие такие же лошадники вкупе с историками добились реабилитации виднейшего специалиста по коневодству. В постсоветской России смог увидеть свет рукописный труд Бутовича — три книги изданы в 2003—2010 годах в Перми, брошюра о нем вышла и в Туле.

А самое главное, что выжили коневодство и орловский рысак, ради которого жертвовал собой Яков Иванович, что до сих пор не пресеклись линии чистокровных лошадей, выведенных им и при его участии. Нет, не напрасна была «та работа по спасению коннозаводства, которой в тяжелых и страшных условиях советской России» посвятил всего себя Яков Бутович.