Почему автор теории врожденной преступности Чезаре Ломброзо изменил мнение о Льве Толстом?

Уроженец романтической Вероны, куда Шекспир «поселил» Ромео и Джульетту, Чезаре Ломброзо в младые лета досыта хлебнул романтики, перейдя от изучения литературы, лингвистики и археологии в итальянских университетах к участию в революционном движении. Отсидев за это в тюрьме — отсюда, видимо, и криминологический уклон его будущей деятельности, — Чезаре подался в армию, стал хирургом, изучал антропологию и психиатрию. Годам к тридцати он уже профессор, возглавляющий психиатрическую больницу и пользующий заключенных окрестных тюрем, что давало богатый материал для анализа и исследований.

Мировую известность Чезаре принесла антропологическая теория преступности, основанная на убежденности в сугубо биологической природе этого явления. По Ломброзо, некоторые люди появляются на свет готовыми преступниками и не поддаются исправлению. Опознать их можно по определенным физическим признакам:

«Низкий лоб, большие челюсти, высокие скулы, сплющенный нос, реденькая бороденка, пониженная чувствительность к боли, длинные руки».

Таких типов предлагалось казнить или ссылать на необитаемые острова (кстати, именно Ломброзо изобрел гидросфигмометр — прибор, со временем трансформировавшийся в современный полиграф — детектор лжи). Криминологические идеи психиатра вызвали в мире большую шумиху. Но не только они…

Позже Чезаре выпустил книгу, из которой родился популярный общественный миф о том, что гениальность — это обязательно умопомешательство. Но сам Ломброзо был значительно осторожнее в выводах. Вот что он писал:

«В числе гениальных людей были и есть помешанные, точно так же, как и между этими последними бывали субъекты, у которых болезнь вызывала проблески гения; но вывести из этого заключение, что все гениальные личности непременно должны быть помешанными, значило бы впасть в громадное заблуждение и повторить, только в ином смысле, ошибочный вывод дикарей, считающих боговдохновенными людьми всех сумасшедших. Между гениальными людьми встречаются помешанные и между сумасшедшими — гении. Но было и есть множество гениальных людей, у которых нельзя отыскать ни малейших признаков умопомешательства, за исключением некоторых ненормальностей в сфере чувствительности».

Справедливости ради надо сказать: многие ученые уже тогда отмечали, что Ломброзо в своей книге использовал для заочного диагноза вырванные из контекста жизни выдающихся людей частные эпизоды. Толстого, в частности, итальянец назвал больным гением на основании «его якобы болезненной наследственности, капризов и чудачеств в юности, его эпилептических припадков с галлюцинациями и раздражительности». Диагноз, который Ломброзо поставил Льву Николаевичу, гласил: философский скептицизм привел «пациента» в состояние, близкое к болезни.

Оценками Ломброзо пользовались противники Толстого, особенно в период обострения его отношений с властью духовной и светской, когда его пытались представить сумасшедшим, писали наукообразные статьи вроде «Психопатологичес­кие проявления новой веры графа Льва Толстого» и норовили даже заточить в монастырь, чтобы заткнуть рот неудобному мыслителю.

Между тем Ломброзо в 1897 году приехал в Москву на медицинский конгресс. Перед этим итальянец списался с Львом Николаевичем и получил приглашение посетить Ясную Поляну. Однако намерение Чезаре встретиться с писателем власть восприняла неодобрительно.

Итальянец вспоминал, как московский генерал-полицмейстер сказал ему: «Да разве вы не знаете, что у него там, в голове, не совсем в порядке?»
Ломброзо тут же обратил эти слова в свою пользу: «Но потому-то именно мне и хочется повидаться с ним: ведь я психиатр».
Лицо генерала мгновенно просветлело: «Это другое дело, если так, то вы хорошо делаете».

К моменту встречи двух антиподов разделяла семилетняя разница в возрасте. Но физическая бодрость писателя произвела большое впечатление на более молодого гостя:

«В самый день моего приезда он в продолжение двух ча­сов играл с своею дочерью в лаун-теннис, после чего, сев на им же самим взнузданную и оседланную лошадь, пригла­сил меня ехать вместе с ним купаться. Ему доставило осо­бенное удовольствие видеть, что я через четверть часа не мог уже плыть за ним, и когда я выразил удивление его силе и выносливости, жалуясь на свою немощность, он про­тянул руку и приподнял меня довольно высоко от земли, легко, как маленькую собачку», — писал Ломброзо.

Они довольно долго беседовали, но так и не сошлись во взглядах:

«Я видел совершенную невозможность говорить с ним, не раздражая его, о некоторых предметах и особенно о том, что у меня больше всего лежало на сердце, — убеждать его, например, в справедливости теории „прирожденных преступников“, которую он упрямо отрицал… тут между нами возвышалась духовная стена, которая мешала нам пони­мать друг друга. Стена эта заключалась в его изумительном утверждении, что ни моя, ни прочие теории уголовного права не объяснили еще, на чем человеческие общества ос­новывают свое право наказывать преступника… Несколько месяцев после этого я, читая его „Воскресение“, находил там фактические доказательства тому, что я напрасно надрывал свои легкие».

Ломброзо немного ошибся: роман «Воскресение» вышел через пару лет после встречи с Львом Николаевичем. Зато другую свою ошибку Чезаре исправил-таки, заявив, что ошибался в предположениях о «болезненности» Толстого.

* * *

А что же сам-то Лев Николаевич, какое у него сложилось мнение об итальянце?

Первым делом надо сказать: Толстой был прекрасно осведомлен о том, кого приглашает в гости — он давно был в курсе антропологических теорий Ломброзо. Еще 8 января 1900 года Лев Николаевич записал в дневнике:

«Читаю газеты, журналы, книги и все не могу привыкнуть приписать настоящую цену тому, что там пишется, а именно: философия Ницше, драмы Ибсена и Метерлинка и наука Ломброзо… Ведь это полное убожество мысли, понимания и чутья».

Знал Лев Толстой, конечно, и о заочном диагнозе, который поставил итальянец. Тем большее уважение вызывает как готовность писателя встретиться с духовным антиподом, так и сдержанная оценка, занесенная в дневник писателя по итогам визита итальянца в Россию:

«15 августа 1897. Ясная Поляна. Продолжаю работать. Подвигаюсь. Был Ломброзо, ограниченный, наивный старичок!»

А вы стали бы вы общаться с человеком, который назвал вас сумасшедшим в книге, разошедшейся по всему миру? И не просто общаться, а принимать его в своем доме?

Вот то-то и оно. Далеко нам всем до Толстого…