• Мнения
  • |
  • Обсуждения
Константин Кучер Грандмастер

Как наши бабушки и мамы когда-то уезжали в эвакуацию?

«Ду-у-ух-х.» — стравились остатки воздуха из тормозной системы. Вагон в последний раз резко дёрнулся и остановился. И сразу ушли все посторонние звуки — колёсный перестук на рельсовых стыках, ритмичное поскрипывание железных направляющих задвинутой двери, злой посвист уже прохладного августовского ветра в щелях между вагонными досками. Тихо.

Фото: GTS Production, Shutterstock.com

Только дождик легонько постукивает по деревянным стенам и крыше теплушки, бормочет себе под нос что-то невнятно, пытаясь рассказать всем, кто ещё не спит, относительно свежие новости, услышанные днём из станционного репродуктора…

Видно, от последнего рывка открыла глазёнки, зашевелилась под стареньким пледом Роза:

 — Ма-аа…

 — Спи, спи, доча… Вот, видишь, и Феликс, умничка, спит… Что? Пить? Сейчас, доченька.

* * *
То, что Феликс заболел, стало понятно уже на следующий день, после того как в последний момент, через хороших знакомых по прежней работе мужа, их посадили в один из уходивших на восток эшелонов с эвакуированными.

Сначала Она не обратила особого внимания на его жалобное: «Болит… Болит горлышко». Да и что можно сделать, когда ни лекарств, ни врачей… Кипятка, и того в первые пару суток было не достать. Воду набирали на станционных межпутейных водокачках в разные подручные ёмкости. В то, что у кого было, используя тот же самый шланг, при помощи которого только что станционные рабочие вместе с помощником машиниста заправляли водой паровоз. Еду можно было купить или обменять у местных женщин, подходивших к составу с варёной картошкой, молоком в глиняных глечиках, огурцами и помидорами, совсем недавно ещё лежавшими на грядках…

Что можно сделать?! Разве что прижать малыша покрепче да нашептать ласково на ушко:

 — У кошечки — болИ, у собачки — болИ, у мышки — болИ, а у Фелички нашего — совсем-совсем не болИ. Не болит, маленький? Болит? Болит…

Ну, что тут сделаешь?! Феличка… Сыночек…

Когда через сутки у малыша поднялся жар, явно ощущавшийся руками даже через его одёжку, на задней стороне глотки появились плёнки жёлто-серого цвета, а дыхание стало тяжёлым и прерывистым, стало ясно, что болезнь — не обычная простуда от того дождика, что хорошенько намочил их всех при посадке. А уже к утру третьего дня стало ясно — это дифтерит…

Дифтерит. Гнилая жаба… Врача бы… В больницу. Тогда, может, и будет шанс.

Только где те врачи? Где больница?! В старой, ещё мирной, а сейчас такой далёкой, нереальной, почти сказочной жизни. А была ли она ещё неделю… Всего месяц… Даже меньше тому назад?!

Лишь бы не высадили!

Но о том речи даже не шло — эвакуация. Вся теплушка была плотно забита такими же, как и она, мамами с детьми. У кого только один, а у кого, как у старой Марьяны, целых пятеро. Мал мала меньше. И многие температурили и покашливали после того ливня, что провожал их в Бобруйске. Теплушке было не до Неё.

А что могла Она? Даже капустных листьев, чтобы обернуть ими, обложить воспаленное маленькое горлышко, и тех не было. Не было. Вот так смотреть и ничего не мочь… Если бы не маленькая Роза, постоянно требовавшая к себе внимания, наверное, было б и не выдержать.

Ничего не мочь… Ничем не помочь маленькому. Кровинушке родненькой… Ну, если только холодный компресс из намоченного платка на горячий лобик.

Сейчас уже и он не нужен… И без него лобик… Холодный. Уже с вечера.

* * *
Заполнившая теплушку после остановки обманчивая тишина потихоньку вытеснялась куда-то в ночь не замиравшей ни на минуту жизнью большой станции и привычными ей звуками. «Чуф-чуф-чуф»…" Где-то совсем недалеко натужно сипел трудяга маневровый. «Бамц»! Прямо за стенкой лязгнули буферами прицепляемые к какому-то составу вагоны. «Взь-зь-зь»… С противным визгом пошла внутрь теплушки откинутая кем-то дверь.

И сразу же потянуло влажной прохладой. Чётче и явственней, выходя на передний план ночной станционной сцены, зашептал, засеял свою партию августовский дождик. Запахло мокрым углём и креозотом отсыревших шпал. На соседнем пути смутно угадывались силуэты железнодорожных цистерн. «Тук-тук» где-то вдали… Металлом по металлу. И снова — «тук-тук». Уже ближе. Станционный обходчик проверяет исправность тормозных букс. «Тук-тук». Совсем рядом, у вагона.

 — Мужчина…

 — А?! Кто?.. Кто тут? Что?.. Что надо?

От приподнятой вверх руки — направленный прямо в лицо, слепящий пучок света. И удивлённо, из непроницаемой взглядом темноты:

 — Жидо-о-овка…

 — Иван! Ты что? Приказа не слышал?! Самолёты… Гаси! Гаси к такой-то…

И дальше уж совсем мужское.

«Двое… Их двое».

 — Мужчины… Пожалуйста. У меня… У меня мальчик умер. Маленький. Сынок…

Боясь, что вот-вот прервут, не дадут договорить, уже из последних, ещё оставшихся сил, на выдохе:

 — Похоронить бы… Пожалуйста…

После небольшой паузы, из темноты, с нескрываемой застарелой злобой в голосе, первый («Иван вроде бы?»):

 — А сама? Руки, что ли, отвалятся? Вечно вы, жиды, на чужом горбу хотите!

 — Я не могу… У меня ещё девочка. Совсем маленькая. Три годика. Нельзя. Нельзя отстать от поезда. Мы же можем долго стоять, а можем вот-вот тронуться.

 — Иван… Ей и вправду нельзя. Если проверяем, значит, должны отправить вскорости.

Почувствовав поддержку, быстро — с руки и этому, первому, который ближе:

 — Мужчины… Пожалуйста. Вот, возьмите кольцо обручальное. Это золото. Только похороните… Мальчика маленького. Моего…

И убедившись, что вот она, чужая, заскорузлая ладонь, остро пахнущая машинным маслом, разжала кулачок и отпустила маленький, но тяжёлый кружок колечка…

— Иван!
— Ну что?..
— Отдай. Отдай, Ваня, что взял…
— Что? Что отдать-то?!
— Что взял, Вань. Не крути. Зачем оно тебе? На рынок пойдёшь, чтоб за спекуляцию загребли и бронь, на хрен, сняли? Отдай, Иван. На чужом горе своего счастья… Сам знаешь. Мы здесь все свои. Вместе. А она? Сколько ей ещё ехать? И куда? Как она там, где-то, среди чужих? С малой… Не бери грех, Иван, на душу. Отдай не своё. Отдай…
— Не бухти, глазастый!

И протягивая на черной, открытой ладони еле видимый металлический кружок почти уже утраченного мужнина свадебного подарка:

 — На! Жидовская морда… Пацанёнок где?

Приняв с рук на руки почти невесомое маленькое тельце, не оборачиваясь, напарнику, тому, так и оставшемуся безымянным:

 — Я к пакгаузам. Достукивай сам. У водокачки встретимся.

* * *
Они оказались правы. Не прошло и получаса, как перестук железнодорожного молоточка на длинной деревянной ручке затих где-то там, впереди состава, теплушку дёрнуло и колёса снова застуча-али, застучали, а потом зачастили по железнодорожным стыкам:

 — На вос-ток. Тук-тук. На вос-ток, тук-тук…

Роза спала, время от времени причмокивая и чему-то своему улыбаясь во сне. Она сидела рядом, молча вглядываясь в этот слабо различимый во мраке тёмной теплушки маленький комочек оставшейся у Неё жизни.

А ещё через час, позади, в том месте, где предположительно оставалась та самая станция, по небу пошли красно-оранжевые сполохи. И загремело. «Бум-бум». После паузы — опять. «Бум-бум»…

Только то была не обычная августовская гроза. Военное время — станцию бомбили. Бомбили сильно.

* * *
Ей повезло.

Муж прошёл всю войну и вернулся. Вернулся потому, что его очень-очень ждали. И это было счастье. Ещё через год после Победы у них в семье стало на одну девочку больше. И это тоже было счастье.

А вот где похоронен Феликс. Успели ли его похоронить… Или он так и остался лежать там, у разбомбленных пакгаузов, на неизвестной станции… Об этом до сих пор… До сих пор об этом не знает никто.

Статья опубликована в выпуске 25.09.2014
Обновлено 2.02.2019

Комментарии (26):

Чтобы оставить комментарий зарегистрируйтесь или войдите на сайт

Войти через социальные сети:

  • Единственное, что меня утешает в этой ситуации, Сергей, так это то, что за собою какой-то вины в том, что мои рассказы Вам не нравятся, я не чувствую. По поводу "конкретики мало" - а Вы не пробовали подумать на тему того, что "мало" именно потому, что в рассказе нет лишнего?

    • Константин Кучер, из "художественных излишеств" статьи видно, что автор не свидетель и не участник событий.
      НО Лермонтов обскакал самого Пушкина, сочинив "Бородино", хотя по времени был дальше от 1812 г.
      Еврейскую тему можно было опустить, чтобы не загромождать рассказ занудной темой. В "нашу советскую эпоху" в ходу и на слуху были мемы "настоящий коммунист" и "хороший еврей".
      Последний хорошо подтверждает Иосиф Рапопорт, о нём я недавно прочитал в сети. Вот "надо делать жизнь с кого" и ставить сериалы сильней, чем иные блокбастеры.

      Оценка статьи: 4

  • Сильно, Константин... Очень сильно! Молодцы редакция - никакого цвета в иллюстрации к статье. И сама статья - жестко-графично. Какие уж здесь краски. Читатель легко может представить и домыслить. ... мурашки по коже.

    Оценка статьи: 5

  • А ведь бабушка рассказывала про тот поезд и про эвакуацию совсем не так.
    Но автор увидел именно так...
    А антисемитизм, кажется, был тогда именно таким - обругать, а потом помочь.

    Оценка статьи: 5

  • Моя мама рассказывала, как ехала в эвакуацию из Ленинграда с маленьким братом. Рассказывала много, как отстала от поезда, как была одета, чем питались, жаль, половины не запомнил. Врезалось в память одно - как ходили в туалет в теплушке, переполненной людьми разного возраста и пола. Сперва стеснялись, ждали остановки. После нескольких дней поступали проще: звали двух мужчин покрепче (а ведь почти все дистрофики), приоткрывали на ходу дверь теплушки, мужчины держали за руки, а "жаждущий" вприсядку вывешивал свой зад наружу и делал своё дело. Когда понос, уже не до стеснения - говорила мама.

    • Как мало меняется в этой жизни... Как минимум, в первой половине 80-х железнодорожный караул по сопровождению военных грузов в туалет ходил точь в точь так же, как это описываете и Вы, Алексей.
      Но это уже так, не суть. Большое спасибо Вам за Вашу память и небольшой рассказ, который помогает нам хоть немного понять - каково когда-то было нашим родным и близким. И не только им. СПАСИБО!

  • Спасибо, Александр.
    P.S. И в развитие - Сергею. Знаете, я согласен с Александром. Пишется не тогда, когда тебя об этом просят. Даже если и очень-очень сильно. А когда у тебя самого вдруг возникает настойчивая потребность - написать. Которая долбит тебя и не дает делать что-то иное до тех пор, пока ты не сядешь и не сформируешь в текстовый файл всё то, что сидит у тебя в голове и, как дятел, настойчиво и упорно стучит изнутри, просясь наружу.

    • Константин Кучер, уточняю: мне не нравится именно художественный налёт в пересказе прозаических историй. Если бы я сам не бывал в таких экспедициях, я бы проникся тоже художеством в их подаче.

      И с оказией(печать пошла) - АП

      "Простите меня, товарищ Петров,// с присущей душевной ширью, // что часть на статью отпущенных слов // на комент Ваш я растранжирю."(поС)

      Я не поклонник Саакашвили, но мне понравился его ответ на предложение "забрать обратно"З. Церетели. "Если хорошо заплатите, можем принять" - отвечал Мишо.

      У Вас, АП, туговаЙто, напряжёнка с юмором. Сразу уж надо падать на колени, "просить, умолять"? Я такие просьбы помню "просто так", без зазывалок и интрижек.

      Мне больше нравятся материалы от первого лица, чтоб было "деловито и сухо" без додумывания и дочувствования за кого-то.

      Оценка статьи: 4

  • Claudio Focardi Читатель 25 сентября 2014 в 18:04 отредактирован 26 мая 2018 в 19:02 Сообщить модератору

    Читал и плакал! Очень хорошо всё написано и описано. Я не помню войну но послевоенное время - отлично. И многое могу рассказать, тяжело было. Спасибо!

  • Ничего лишнего. Хоть, и про войну и про горе, но так светло.

    Оценка статьи: 5

  • Спасибо, Вячеслав!

  • Спасибо, Игорь. И за добрые слова, и за Вашу память. Вы правы, уходит то поколение, что всё это видело своими глазами. А мы многое... Очень многое не успели у них расспросить.
    По поводу "возросшего мастерства", наверное, это всё-таки преувеличение. Рассказ - довольно старенький. Написан он мною в 2008 г., когда я только начинал. Просто раньше "Школа" не принимала к публикации прозаические произведения. Вот он и лежал. Видимо, ждал своего часа.
    Наверное, здесь сказывается простое, но действенное правило - нельзя всё писать одинаково хорошо. Что-то получается лучше, что-то хуже. Что-то вообще не получается...

  • Спасибо, Лариса!

  • Да, Игорь, Вы правы. Рассказывали эту историю мне совсем не так. Буквально несколько предложений. Самую суть - ехали, умер, так и не знаем... Всё остальное - это уже как я увидел этот рассказ. Именно увидел, не услышал. А увидев, написал.

    • Константин Кучер, написано - отлично. Это, если брать явно возросшее мастерство писателя ("хочешь хорошо писать - пиши [много]").
      А что до поездки в эвакуацию - моя мама в возрасте 10 лет так ехала. Одна. Из Ленинграда через детдом в Вологде (или Рыбинске?) до Омска - тоже в детдом. При живых родителях (отца мобилизовали - но, как спеца, послали не на фронт, а "возле фронта", что-то ремонтировал (точнее - был начальником ремонтников), а мать в начале июля пошла добровольцем в РККА (врач) и в госпитале оттрубила всю войну).
      У деда с бабкой я спросить вообще не успел. Да и мама умерла - я еще учился. Но кое-что рассказали.
      По части антисемитизма - похоже. Остальное - хорошо написано.

      Оценка статьи: 5

  • Мне понравился рассказ.

    Оценка статьи: 5

  • Опять не понравилось, конкретики мало под заголовок. Если бы меня хорошо попросили, я бы мог написать статью "Как наших бабушек и мам когда-то увозили (угоняли) в оккупацию?"

    ...И как там жилось три года?

    Оценка статьи: 4

  • "Как наших бабушек и мам угоняли в оккупацию? И как тм жилось?" Кто бы также КУЧЕРяво написал по их рассказам? Я бы подкинул фрагментов от первого лица.

    Оценка статьи: 4