Новелла «Постой». Зачем на Руси целовали пятку покойника?

Новелла «Постой», написанная по архивным материалам, рассказывает о необычных приемах народного следствия…

— Зря вы, барин, от постоялого двора отказались. До города мы все одно нынче не доедем. Да и туча эвон какая заходит, не попасть бы в грозу, — обратился ко мне извозчик, мужик лет сорока.

Признаться, я был зол на этого троечника, обещавшего мигом доставить в уездный город. «Что нам сотня верст с этаким ладным экипажем? К вечеру обязательно домчим», — уверял он, поправляя сбрую. Но стоило мне задремать, как лошадки сбавили скорость и еле плелись в густой полуденной пыли.

Заметив, что я проснулся, извозчик стал подгонять, демонстрируя излишнюю прыть. Монотонные картины засеянных полей, истома июньского марева клонили в сон, и я не заметил, как мы оказались в большой деревне у дома, стоящего на окраине. Высохшая ветка елки, торчащая из фронтона, выдавала питейное заведение. Испросив позволение «смочить горло», мой извозчик нырнул за скрипучую дверь, но вскоре вышел, весьма довольный.

«Не переживай, барин, вмиг доставлю», — заверил он меня. Но его задора хватило на десяток верст. Троечник разглядел небольшую тучку и стал уверять, что нам обязательно надо свернуть в какую-то там Лаптевку, на постоялый двор. «Кабы беды не вышло. У нас в прошлом годе аккурат в этом месте барина молнией убило».

Из рассказов путешествующих я знал, что чаще всего извозчики прибегают к подобной хитрости, чтобы заманить на постой в дом своего родственника, поэтому лишь прикрикнул на возницу. И вот теперь, когда стало очевидно, что до пункта назначения засветло не добраться, троечник предпринял еще одну попытку уговорить заночевать у знакомого «хозяина».

— Разве ж это дело, по ночам разъезжать? Места тут, сами видите, — мы, действительно, въехали в какой-то пролесок.

— Шут с тобой, поворачивай. Все равно не успею вовремя, так хоть отдохну от твоего чудо-экипажа.

— Зря вы, барин, экипаж мой ругаете. Лошадки справные, в полях не натруженные, под извоз содержащиеся. Да и коляска. Да на такой коляске в городах по площадям раскатывать.

— В городах и без тебя «ванек» хватает.

— Скажете тоже, знаем мы тамошних «ванек». У нас один с села отправился в городские «ваньки», так без порток домой вернулся. Рассказывал, что каждый день городовому платил. Городовому, хозяину извоза, а самому и не оставалось ничего. В долги влез, еле выбрался.

За разговорами выехали из леса. Почти к самой опушке примыкала вереница покосившихся домов. Почерневшие щербатые изгороди не скрывали осевших изб.

— Не робей, барин. Это Лаптевка и есть, у меня здесь кум живет, у него и переночуем.

— Кум, так кум, — ответил я, поглядывая на потемневшее небо.

Изба кума высилась на пригорке. Добротный, большой по местным меркам дом, с длинным навесом и лошадиным загоном, наводил на мысль о том, что мой извозчик всю дорогу разыгрывал непутевого барина, вынужденного теперь приплачивать за ночлег и стол. Изба оказалась весьма опрятной, да и запахи домашних пирогов гасили желание выплеснуть гнев на возницу, который долго крестился на красный угол, а потом не менее долго поочередно обнимал многочисленных домочадцев кума. Мне показалось, что делал он это основательно лишь для поддержания меня в неведении. В доме этом мой троечник бывал не реже, чем в собственном.

— Что, барин, кушать изволите, у нас по-простому: говядинка, щи, лапша куриная. Есть еще творог со сливками, каша, да пироги с капустой, — спросила меня хозяйка, дородная баба лет пятидесяти. Комната, что отвели для моего ночлега, была довольно уютной. Кровать с горкой подушек и разноцветным одеялом, небольшой стол у окна, по стенам литографии, что разносят офени.

— Давай, давай, все неси: и говядину, и щи, и пироги. Творога не надо, лучше чаю прикажи.

Хозяйка скрылась за занавеской. Я разглядывал картинки и прислушивался к тихому разговору, доносившемуся из проходной комнаты. Похоже, мой возница уже успел пригубить кумову чарочку. Вскоре хозяйка с какой-то молодухой заставили мой стол мисками и чашками.

«В Березовку становой нынче приезжал. Слыхал, небось, сторожа у них убили», — услышал я бас хозяина. Мне стало интересно, и я решил узнать подробности.

— Ты говоришь — становой? Что там случилось? Где эта Березовка?

— Да в трех верстах от нас. Мужика там одного прибили. Второго дня в праздник молодежь гуляла. Ну, как водится, пили да песни пели. А наутро нашли старичка, который деревню обходил, с пробитой головой. Стали пытать, не признаются. Тогда и решили пятку целовать.

— Пятку целовать?

— Это, барин, верный способ дознаться, кто убийца.

— Это как? — заинтересовался я.

— Ну, скажем, убили человека. А кто — неизвестно, — включился в разговор мой возница. — Тогда первым делом надо всех, кого подозревают, заставить покойнику пятку целовать. Коль невиновный поцелует, так ничего и не случится, а как дойдет очередь до убийцы, покойник обязательно знак какой подаст — или моргнет, или руками и ногами шевелить будет, а некоторые рассказывают, что встают мертвяки, да душат тех, кто их смерти предал.

— Дикость какая. И что, в Березовке устроили эту экзекуцию?

— Вот вы, барин, смеетесь, а в Березовке-то убийца сознался именно из-за этого обычая. Федотка, тихий парень, никто на него и подумать не мог, а надо же…

— Это Акулины вдовой сын?

— Он. Говорит, что гулял вместе с товарищами, потом пошел спать, а как проснулся, решил еще прогуляться. Тут ему старый Степан и попался. Стал его уговаривать домой воротиться, мол, пьян еще. А Федотка схватил дрын, да и огрел старого по голове. А потом, будто, пошел в избу, да спать завалился.

— И что же, молчал?

— Молчал. Пока всех гуляк к пятке покойника не подвели. Целуют парни, а старый Степан лежит, не шелохнется. А как Федотка подошел, будто дрожь проняла мертвяка. Тут убийца и сознался.

— Чушь.

— Зря вы так барин. Слыхала я, что некоторые только от этой самой пятки и признаются, — вступила в беседу хозяйка, разливая чай. Я и не заметил, как пересел за стол компании. — Золовка моя сказывала, у них в деревне случай был.

 — Что ты, Лукерья, — прикрикнул на рассказчицу муж, — может, барину это неинтересно.

— Напротив, — поспешил заверить я, — очень даже интересно. Я первый раз слышу о таком обычае.

— Так ведь это среди крестьян, среди господ такое не принято, — успокоил меня возница.

— Ну так вот, — продолжила хозяйка, — жил у них в деревне мужичок, жил милостью Божьей. Никудышный мужичок — горбатенький, ни к какой работе не приспособленный. Так вот он ночевал у одного старичка, а столоваться ходил в соседнее село. Ну там, где поможет что по хозяйству. И вдруг находят этого горбатого зарезанным. Гадали долго, у кого на юродивого рука поднялась?

— Опять-таки, взять с него нечего, кому нужен? — вставил свое дополнение муж Лукерьи.

— Стали допытывать, что да как, не найдут убийцу и все тут, тогда про пятку и вспомнили. Собрали всех, кто знал покойника с двух деревень, и заставили к пятке прикладываться. Неожиданно в грехе убийства призналась Матрена. Она вдовая, со свекром жила. Когда хозяина не было дома, болезный зашел к ним, попросил блинцов. Матрена ему протянула, а горбун не уходит, и уж не просит — требует. Баба его гонит, он разозлился, да прямо по животу кулаком ей заехал. Баба-то тяжелая была. Схватила нож и в грудь гостю непрошеному загнала. Свекор приехал, увидел убитого, так решил все скрыть. Погрузил горбуна на телегу, отвез в деревню, где тот жил, на дороге бросил. И так бы все скрыто было, кабы не обычай этот.

— Интересный обычай, хоть и жутковатый.

— Ты, барин, не сомневайся, зато верный. Вот сегодня Федотку из Березовки увезли, значит, под следствие. А не было бы этого обычая, как бы тогда преступника ловили?

— Да уж, — ухмыльнулся я, — а как, по-вашему, вора изобличить? Есть, наверное, и на воров способ?

— Да уж как не быть. Знамо, есть, — оживился мой возница.

— И как?

— Вмазать в чело.

— Это что еще за способ?

— Да очень просто. Скажем, украли у кого холста. Пострадавший предупреждает, что будет в чело вмазывать, чтобы, значит, вор сознался. Ну, а если не сознается, берет он кусочек холста и в устье печи вмазывает. Как ткань гореть начнет, так и вор чахнуть будет. И если не помрет, то уж работать больше не сможет.

— А если деньги украли?

— Так деньги и вмазывают. Мало кто выдержать может.

— Только вмазывает, обычно, бабка-знахарка. Тут надо особые заговоры знать, — подала голос хозяйка.

— Лет десять назад, слыхал я, в одной деревне случай был. Я тогда точно так же останавливался по извозу. Так вот, там баба одна вдовая деньги хранила в мешке с рожью. Десять рублей, кажется. Так соседский парень залез к ней в амбар, да мешки эти вместе с деньгами и умыкнул. Баба догадывалась, чьих рук дело, пришла к нему и стала уговаривать, чтобы добром отдал. А парень уже прогулять их успел. Тогда вдова и пригрозила, что вмажет в чело, а на другое утро нашли ее убитой. Парень этот сразу сознался, что порешил, побоялся калекой остаться. Ему говорили, что, мол, теперь одна дорога — на каторгу, а он отвечал, каторга непременно лучше, там он работать сможет, а не увечным жить. Вот такие дела.

— А еще в Лихомановке дело было. Там у богатого мужика пятьсот рублей украли. Он и заявил перед всеми, что вмазывать будет. Но вор не сознался. Позвал мужик бабку, вмазали они в печь рублевую бумажку, и сразу после этого сосед хиреть стал. Вроде не болит ничего, а только есть перестал, похудел, с лавки не встает. Так и помер в мученьях, никакие ворованные деньги не помогли.

— И в Кулябино случай был. Украла одна баба у соседки холсты. Та пригрозила вмазыванием, но воровка не созналась. Тогда потерпевшая взяла лоскут, да сделала все как полагается. С той поры соседку стало корчить, судороги начались. Она уж и холстам не рада, пришла, повинилась, да отдала ворованное. Говорят, что недуг отступил.

— Ну да поздно уже, барин, завтра на рассвете трогаемся.

Всю ночь я ворочался, в комнате было душно, а клопы явно обрадовались новой жертве. Только к утру мне удалось задремать. Во сне я видел целую улицу, на которой стояли огромные печи. Их гигантские устья были облеплены всевозможными купюрами, а вдалеке призрачные фигуры извивались подобно змеям.