Кто такой хозяин кладбища?

События новеллы происходят в Дмитриевскую субботу — последний день поминовения усопших в течение года. В пятницу хозяйки накрывали стол, поджидая умерших родственников, а утром в субботу отправлялись на кладбище, где служили панихиду и «угощали покойников».

В домах поминки продолжались до ночи. Хозяйки накрывали богатые столы. Считалось, что на столе не может быть меньше двенадцати блюд.

В этом году Дмитриевская суббота выпадает на 28 октября.

…Никудышный Фимка парень, никудышный, Марфушка Емелина врать не будет. К мужицкому делу совсем несподручный, все бы ему по лесам и оврагам шастать да с удочкой на берегу прохлаждаться, а Ванька Емелин, братец его, один лямку тянет.

С тех пор как схоронили родителей, Марфушка все зудит и зудит, мол, сами тут управимся, невелика подмога, а Фимку надо в батраки определять, только рот лишний в избе — работы не видно, а ест за семерых. Ванька жену увещевает, не может он единственного братца из дома гнать, зарок матушке перед ее кончиной давал, и прикрикнет в сердцах, а баба свое гнет. Совсем житья не стало от молодой хозяйки.

По весне собрал Ефимка скарб нехитрый в узелок, помолился на дорожку, да отправился к помещику работы просить. И не прогадал. Барин молодой больно охоч до забав мужских был, одних собак для охоты — целая псарня. А Фимка сызмальства к собакам особый подход имел, только свистнет — самая лютая к нему ластится. А уж науке собачьей лучше него никто обучить не мог.

Обрадовался барин такому работнику, положил ему жалованье, харчи из людской. Прижился парень — и то, характером незлобивый, услужливый, до девок не охоч.

До самой Казанской в родной деревне не показывался, а перед Дмитриевской субботой тоска на Фимку напала, захотелось в последнюю родительскую помянуть честь по чести. Отпросился он у барина на несколько дней, завязал жалованье в узелок, а тут как раз в пятницу и оказия подвернулась — Кривой Михайло от барской усадьбы в родную деревню торопился.

Всю дорогу, слушая скрип колес по первому снегу, думал Фимка о том, как встретит его родной брат со своей Марфушкой. Михайло все рассказывал и рассказывал о свадьбах деревенских, похоронах, об урожае, о том, как управились с молотьбой, а Фимка слушал и не слышал — разглядывал следы на припорошенной земле, и чудилось ему, что доедет сейчас, а у ворот его батька встречает. В избе пахнет матушкиными пирогами, и Ванька, молодой, неженатый, ружьишко для охоты снаряжает.

И так сжалось в груди от таких видений, так перехватило дыхание, что парень не выдержал, спрыгнул с телеги, поклонился Михайле и отправился пешком. Идти-то совсем немного оставалось, вот и кладбище деревенское, крестами заросшее, ноги сами к нему повернули.

Пустынно на узких тропках, мрачно. Это завтра наполнится кладбище деревенскими посетителями с подношениями. Как панихиду отслужат, помянут, кто чем может, да по домам за столы отправятся, не Радоница, не засидишься. В этом году на Дмитриевскую и снежок лег, значит, и Светлая неделя со снегом будет — примета верная.

Могилки родительские в самом дальнем конце темнели крестами, калиточкой на ветру хлопали, будто встречали сына. Подправил Фимка батькин крест, травку летнюю собрал, стряхнул снежок с лавочки, что сам смастерил, присел.

Рано ушли батька с мамкой, рано. Прошлым летом занедужил отец в самый сенокос, но держался, выходил с косой. А как закончили, так и слег, в Успение схоронили. Матушка потемнела, пожухла осенним листом, тайком слезы утирала, да на Фимку поглядывала, жалела очень. Марфушка после смерти батьки хозяйство к рукам прибирать стала, не скрывая норова: где на матку прикрикнет, где Фимку обругает.

В первую неделю Великого поста слегла и матушка. Не стонала, не плакала, лишь с грустью смотрела на сыновей. Как-то подозвала к себе Ефима и зашептала быстро-быстро, оглядываясь на дверь, закрывшуюся за снохой:

«Уйду я к батьке скоро, Фимушка, нет мне без него жизни, будто свои силы в его могилке зарыла. Не печалься, нам вместе хорошо будет. Вот только за вас, сынков наших, грудь ноет. Ванюшке уж больно строптивая жена досталась, строптивая, да бездетная. Третий год как обвенчались, а все пустая, видно, не дает Господь за грехи-то. И тебя обвенчать не успели, молод ты, сынка. Уж коль мы с батькой судьбу твою не справили, так ты сам не плошай. Есть ли девица по сердцу? Что головой качаешь, не нашел еще? Эх, дитятко. От советов людских не беги, слушай старших, они помогут, на Ваньку надежда плохая, он бабьим умом думает. Живи по божьему закону, по совести, душу свою слушай, она правильный путь подскажет».

На Фоминой неделе отошла и матушка…

Тихо, гулко на кладбище, скрипят замерзшие деревья — оплакивают обитателей.

Не замечал холода Фимка, не замечал густеющих сумерек, все рассказывал и рассказывал о том, как работает у барина, о питомцах, что готовит к охоте, о Марусе, помощнице кухарки, что взята в усадьбу по сиротской доле, ее голосе робком да очах ясных, что прячет при встрече.

Спора осенняя ночь, вот уже не сумерки, а черный полог накрыл землю. А парень все говорил и говорил, не замечая, как с соседней могилы поднялась темная тень, подошла к Фимке, опустилась рядом. Только сейчас парень заметил, что не один.

«Хозяин кладбища», — мелькнула догадка.

«Угадал сынок, — утробный голос, казалось, исходил вовсе не от этой фигуры, закутанной в какие-то лохмотья. — Вечер сегодня такой, мы к своим собираемся, а ты, я вижу, не торопишься в тепло».

Парень оглянулся, со всех концов кладбища к Хозяину стекались шаткие фигуры. Они переговаривались странными, бесцветными голосами.

— Собрались? — Хозяин поднялся во весь свой немалый рост.
— Собрались, Кощеюшко. Позволь идти.
— Идите, заждались вас уже.
— А как же ты, неужели в такой день здесь останешься?
— Не могу, гость у нас, охранять надо, принять честь честью, — Хозяин хлопнул в ладоши и перед глазами Ефима возникли фигуры родителей. Бросился к ним парень, хотел обнять, да только руки сквозь них прошли.

— Не пугайся, родной, телесное тлен, мы другим живы, — матушка встала перед сыном.
— Матушка, батюшка, как я соскучился!

— Знаем, Фимушка, все о тебе знаем, — услышал он голос отца, — не только нынешнее, но и грядущее. Не успели мы при жизни благословить, так вот слушай наш зарок. Вымолили мы тебе суженую. Как вернешься, проси у барина, чтобы сосватал за тебя Марусю, то судьба твоя, сын. А как детки у вас пойдут, так счастье и старшему братцу будет.

— Батя, матушка…
— Ну полно, полно, без того много увидел-то, — Хозяин опять хлопнул в ладоши, и внезапно все исчезли, лишь метель пела заунывную песню, да черная ворона сидела на кресте.