Можно ли эффектно сесть в самолёт?

Подошёл дежурный смены, забрал паспорт, и пока Родина по непонятным причинам не хотела принять меня в свои объятья, я вспомнил одну историю из жизни средины 80-х годов, и когда недоразумение благополучно разрешилось, уже с улыбкой переходил условную черту государственной границы.

Бывало, что меня не хотели выпустить, но чтобы обратно «брать» не желали, такого ещё не было… Вот и вспомнился тот случай…

Я тогда работал в Министерстве иностранных дел и срочно был направлен в загранкомандировку в Либерию. Необычность была в том, что ситуация в стране была непонятна никому. Монровия после военного переворота прервала с Москвой все отношения, выслав из страны дипломатов и сотрудников всех совзагранучреждений. После этого прошло уже года два и надо было определиться: что необходимо сделать для восстановления нормального режима функционирования посольства.

В валютно-финансовом управлении получил валюту и авиабилеты. В те времена был рейс до Буркина-Фасо (бывшая Верхняя Вольта) с промежуточными посадками в Венгрии, Ливии и Мали. Потом самолёт ТУ-154 делал обратный рейс, но один раз в месяц он перед отлетом из Уагадугу, столицы Буркина-Фасо, делал вылет в Монровию. Это был не коммерческий, а скорее политический рейс «демонстрации флага». Лететь надо было 23 часа с минутами, но это была единственная возможность легально попасть в страну.

Незадолго до вылета меня вызвали на Старую площадь в международный отдел ЦК КПСС к зав. отдела Червоненко.

Правда, сразу не пропустили, а принудительно заставили посетить некий кабинет, заставив изучать брошюру с определенным грифом под названием «Правила поведения советского гражданина за рубежами СССР». Пытался объяснить строгой важной даме в глухо застегнутом «партийном» костюме, что я «не по этому делу», меня, мол, ждут уже в другом месте, но мне объяснили, что без отметки-штампа этого кабинета меня просто не выпустят из здания.

Пришлось подчиниться. Оказалась обычная беллетристика, все это печаталось в передовицах газеты «Правда», поэтому, пробежав по диагонали пару страничек, хотел сдать книжку назад, ан нет!

В этом читальном зале были свои правила: строгая дама неопределенного возраста указала на кондуит, где я расписывался в получении книжки, и по их нормативам я должен был изучать ее ещё 20 минут, никак не меньше. Возражения о том, что меня уже ждут в другом месте и другом кабинете, напарывались на что-то взрывоопасное в её взгляде.

Чёрной кожанки и папироски в зубах у неё не было, но было понятно, что дама, несмотря на возраст, застала не только плодотворную работу лично с Иосифом Виссарионовичем, но и с самим Лениным в период его ссылки. Свой революционный маузер положила, похоже, где-нибудь среди этих брошюр смазанным и всегда готовым к бою. Поэтому спорить я не стал, больно уж взгляд у милой дамы был парализующий, как у удава.

В международном отделе меня принял один из референтов заведующего, посетовав, что лично не встретил, поэтому меня и смогли перехватить на входе. Но заметил при этом, что они сами иногда боятся этих своих дамочек.

Референт передал просьбу Червоненко: быть готовым не только написать отчет в своём министерстве, но и при необходимости подготовить для ЦК ответы на многие вопросы, которые он дальше озвучил.

Но неожиданностей тут для меня не было, я и раньше знал, что объективную информацию руководство страны получает из трёх независимых источников: от МИД, от ПГУ КГБ и от ГРУ Минобороны.

В этот раз уже в течение длительного времени не было никакой информации, поэтому могли быть ценными любые сведения, особенно учитывая присутствие в Либерии корпуса быстрого реагирования войск США в количестве 35 тысяч человек.

К слову, отчитываться в ЦК не пришлось, но посещение Старой площади не прошло даром потому, что в буфете удалось купить страшный дефицит того времени: пару коробочек с бульонными кубиками «Кнорр» и палку копченой колбасы. Не голодать же мне там в Африке!

Добавив к колбасе и кубикам три пачки лапши, одетый в белоснежный костюм, провисевший в шкафу ещё со времён свадьбы, я ночью стоял уже в очереди на рейс в Шереметьево. Сдав багаж с дорогими теперь уже сердцу командировочного кубиками, я предстал перед пограничником, и вот…

— Куда летите?

— В Монровию, Либерия.

— Но у Вас только разрешение на выезд, а въездной визы этой страны нет!

— А откуда она может быть, если нет никаких дипломатических отношений. Я сотрудник МИД СССР. Есть третьи страны, они мне обеспечат посещение страны. Я знаю, что это, возможно, будут представители из нашего посольства в Сенегале. Да и вообще, Ваше дело выпустить меня из страны. Ко мне или министерству есть вопросы? Меня если не впустят в Либерию, значит, я останусь в нейтральной зоне аэропорта, есть такое понятие «аэродромная виза», как для экипажа самолета. Улечу назад с экипажем. Что имеется «против» по Вашей службе?

Ни в какую. Вызвал начальника смены. Мой загранпаспорт ушёл к нему, и дальше была тишина. Подошло время вылета, никто ничего не предпринимает…

Третий час ночи, скорее всего, кто-то из министерства не согласовал полностью вопросы моего вылета со всеми заинтересованными сторонами. Так грустно стало, утром опять на работу… А я ведь с таким облегчением сбросил с себя хоть на время груз многочисленных проблем…

Посмотрел на своё отражение в зеркале туалета: таких грустных глаз я давно у себя не наблюдал. Да и вообще ни у кого. Даже у детей голодающей Африки!

Несколько раз перекурил, но когда увидел выезжающий назад по транспортной ленте свой чемодан, меня это сильно мотивировало к дальнейшим действиям. Больше всего я обиделся тогда за отечественную копченую колбасу — не увидит она, родимая, жаркой Африки!

Где этот пограничный капитан, начальник смены? Почему меня не выпускают из страны?

Стальные глаза капитана выражали непреклонность:

— Какие ко мне вопросы? Я доложил ответственному дежурному по КГБ СССР на Лубянку. Он связался со Смоленской площадью. Дежурный дипломат подтвердил, что Вы действительно являетесь сотрудником центрального аппарата МИД СССР. Но причину отсутствия у Вас визы он назвать не смог и в отношении подробностей и особенностей Вашей командировки в Либерию он не в курсе.

Самое интересное, что в это время позвонили с диспетчерского пункта и предупредили, что дальнейшую задержку рейса, которая продолжалась из-за инцидента со мной уже почти два часа, дальше продолжать нельзя. Через 18 минут закрывался воздушный коридор, о чем мне и сообщил устало капитан. Взгляд его уже ничего не выражал. Кончалась ночная смена, а тут такой незапланированный напряг на его психику.

— Да не переживай ты, полетишь через месяц… Конечно, по себе знаю, как неинтересно бывает, когда настроишься уже на что-то… Ничего, завтра… да уже не завтра, а часов через пять на работу пойдёшь, тоже мне! Какие могут быть претензии, если кто-то из ваших что-то не сделал, у нас такое тоже часто бывает…

И тут меня осенило:

— Меня-то не накажут, а вот Вас могут завтра вызвать на Лубянку и сразу снять погоны. А потом в ЦК — забрать партбилет… А скорее наоборот: сначала в ЦК, чтобы выгнать из партии, а потом уже на Лубянку, погоны снять… Начальство всегда отмажется, у нас такое тоже бывает, а на «стрелочника» всегда спишут.

Интересно было наблюдать за эволюцией взгляда капитана, мгновенно становившегося болезненно-осознанным…

А я продолжал:

— Я же Вам говорил, что лечу по прямому заданию международного отдела ЦК. Не знаю, кто и как прошляпил соответствующие распоряжения. Звоните немедленно Червоненко, ещё успеете!

— Да я же доложил ответственному дежурному КГБ. Никто не имеет таких полномочий сейчас, глубокой ночью, позвонить начальнику отдела ЦК. Только утром, да и то кто-то из высшего руководства сможет, и не напрямую, а через отдел административных органов…

Но мне-то терять уже было нечего. Поэтому это уже я с непроницаемым взглядом смотрел, как капитан метался между служебными телефонами, пытаясь во время цейтнота принять правильное решение…

Оставались совсем считанные минуты, когда мы с капитаном с грохотом бежали по служебным коридорам к кишке-трапу самолета.

Мой чемодан сзади держал на бегу прапорщик-пограничник. Ещё бы я оставил чемодан с бульонными кубиками и колбасой, ишь чего выдумали!

Люк самолета уже был задраен и можно только представить, каково было увидеть обитателям первого салона появление из вновь открывшегося люка двух военных в пограничной форме, бегом внёсших чемодан и поставивших его прямо в салоне к ногам экипажа, выскочившего из своей кабины, и запыхавшегося неизвестного человека в белоснежном костюме и модном галстуке.

До сих пор помню немую сцену: не было ни одного безучастного взгляда в салоне! В основном читалась плохо скрываемая ненависть и раздражение. Понятно же было: какой-то хлыщ или партийный функционер опаздывал на рейс. Чей-нибудь родственник, наверное. Вон же, ведь чемодан ему таскает не абы кто, а целый капитан, скорее всего адъютант. Из-за этого негодника рейс опаздывает почти на два часа. Первый раз, что ли?

И лишь в среднем ряду я увидел искрящийся, восторженно-восхищенный взгляд молодой девушки, такой замечательный и чистый взгляд. Явно она восприняла мое появление как акт выдворения из страны какого-то диссидента или известного международного афериста. Мол, конвой меня сопроводил до самого самолета, и вот этот капитан только что перед самым входом на борт снял с меня наручники…

Все это настолько ярко и чётко читалось в этом очаровательном и прелестном взгляде, что для того, чтобы сохранить её ощущения от происходящего, я гордо и с достоинством проследовал за стюардессой к свободному месту, потирая на ходу запястья рук, якобы затёкшие от только что снятых воображаемых наручников.

За чемоданом с палкой колбасы пришлось потихоньку посматривать тогда до первой посадки в Будапеште. Времена-то были лихие: лётчики ведь могли съесть мою колбасу с кубиками, а свалили бы всё на стюардесс.

Немножко подыграл, короче, включившись поневоле в действие, но зато как здорово получилась тогда моя самая эффектная посадка в самолёт…

Ну и как тут не улыбнуться при таком своём воспоминании?