В чем заключается счастье?

Результаты пристального вглядывания были удручающими: на носике милой блондинки Олечки не было ничего, кроме тональника и пудры; на картошке, заменяющей нос Антонине Львовне, поблескивали капельки пота; на носу курьера Мишеньки предательски вспух сизо-багровый юношеский прыщ; а из носа самого пожилого сотрудника редакции Аркадия Александровича…

Впрочем, не будем об этом.

— Праздник, праздник у нас на носу!!! — завопил Редактор. — 20 марта! Ну, — он победно оглядел выдохнувших сотрудников. — Что за праздник?

— Точно не знаю, — неуверенно протянула Олечка, поправляя золотистый локон. — Кажется, в восточных странах в этот день отмечают праздник весны.

— Точнее, весеннего равноденствия, — заметил приосанившийся Аркадий Александрович.

Редактор побарабанил пальцами по столу.

— Это, конечно, то, да не то. Надо сделать этнографическую рубрику в газете, типа «Мы к вам, а вы к нам», и потом писать о любых народных праздниках. Я о другом. 20 марта — международный день счастья.

— Это надо же! — удивленно протянула тетя Даша. Это был самый почтенный член редакции, которую все любя называли Баушкой и никогда не мешали вздремнуть. Она одна помнила, как было при Сталине, как было после Сталина и как в магазинах в больших эмалированных лотках продавалась черная и красная зернистая икра, а сыр был «и костромской, и беловежский, и пошехонский, и во-от с тако-ой слезой!». Тетя Даша отвечала в редакции за рубрику научной фантастики.

— Это ж когда такой праздник учредили? Чтой-то я не помню.

— А Бог его знает, — проворчал Редактор. — Но есть!

— ЛюдЯм делать нечего, вот и выдумывают, — отрезала тетя Даша и прикрыла глаза.

— Есть или нет, а тиснуть что-то надо. Иначе какая мы «Радость для всех»?

При слове «тиснуть» Олечка прыснула и порозовела. Редактор вонзился в нее строгим взглядом.

— Вы у нас за историческую хронику отвечаете, Олечка? Так вот, надо найти какие-нибудь исторические факты, так сказать, аргументы, в общем, сказать о том, что этот праздник был предопределен всем ходом исторического развития человечества.

Олечка смутилась и затеребила верхнюю пуговку на блузке. Блузка была хорошенькая, из розового с зелеными разводами шелка, и сама Олечка была розовенькая и часто-часто дышала. Редактор посмотрел на розовое ушко, полускрытое крутым локоном, потом в окно, в которое уже стучалась яркая, нахальная и непобедимая весна, потом опять на Олечкино ушко и махнул рукой. Олечка взметнула на него благодарный взгляд и села.

— Ну? Кто-нибудь будет тискать о счастье? Или мне опять самому? Вы поймите, у нас газета должна сеять «разумное, доброе, вечное»! Ну, Бог с ним: на вечность не будем претендовать; на разумное — пока обойдемся, а вот доброе — надо! Человек придет с работы, уставший, голодный, на душе кошки скребут, тут ему жена горячий суп с клецками и куриные котлетки. Он ложку проглотит, котлетку съест, тут и кошки перестанут скрестись и мурлыкать начнут. Потом ему духовной пищи захочется. Он нашу газету развернет, потому как на сытый желудок о политике читать — пищеварению не способствует. Вот разворачивает он газету, а там наша статья о нежнейшем счастье. Читателю — хорошо, нам — еще лучше, потому что рейтинг поднимается. Аркадий Александрович, что Вы качаете головой?

— А? — встрепенулся Аркадий Александрович. — Я, кажется, ничего.

— Вот именно «ничего»! Вы у нас за спорт отвечаете, а все Ваши статьи о спорте на садовых грядках. Как не надорвать спину, выпалывая сорняки!

— Так это, — растерянно мямлил Аркадий Александрович. — А чем не физкультура на свежем воздухе?

Но Редактора уже несло.

— Антонина Львовна! — громыхнул он. — Вы у нас в рубрике «Лики любви и красоты» — Вам и писать.

Все подавили облегченный вздох. Больше всего почему-то радовался курьер Мишенька, который вообще ничего не писал.

— И не очень мне тут, — проворчал Редактор для острастки. — Вопрос решен. Антонина Львовна, приступайте. Чтобы завтра статья была готова. Маленькая, но яркая, живая, так чтобы прочитать и — ах! — звезды в глазах!

Антонина Львовна — необъятная дама 56 лет, никогда не бывшая замужем и не имевшая детей, шагала домой и размышляла: «Легко сказать — написать. А, ладно — не впервой. И без того было ясно, что взвалят на меня».

Она вспомнила о своей одинокой комнатке на четвертом этаже четырехэтажного дома, о сиротливой кастрюльке диетического супа на двухконфорочной плите. Ей стало жаль себя и нестерпимо захотелось сейчас же заесть эту жалость зажаренной куриной ножкой с хрустящим картофелем и россыпью зеленого горошка.

Но она мужественно подавила слюну и жалость и продолжала шагать. Начал накрапывать дождь. Крупные капли отскакивали от жесткого синего плаща Антонины Львовны и словно хихикали над ее неуклюжестью. «Мы такие легкие, такие счастливые, такие грациозные, — посмеивались они. — А ты такая большая и неповоротливая, и шагаешь, будто сваи вколачиваешь».

Антонина Львовна вошла в дом, вымыла руки и принялась разогревать суп. Тот был анемичный и бледный с вяло плавающими кусочками цветной капусты и сельдерея, и в услужливом воображении сразу же затанцевали жареная куриная ножка, хрустящий картофель и россыпь зеленого горошка.

Женщина налила суп в тарелку, низко нависла над столом и принялась есть. Было пресно и невкусно, но вот уж поистине «тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Антонина Львовна давно воевала с лишним весом. В перманентной этой войне не было победителей.

Телевизор что-то бубнил про пользу здорового питания. Антонина Львовна отодвинула тарелку и помрачнела. Она с удовольствием заела бы остатки супа хлебом, но вот уже неделю на хлеб в ее доме был запрет.

Она выключила телевизор, придвинула к себе компьютер и задумчиво посмотрела в окно. За окном косматый дворовый кот деловито лакал воду из лужи.

«Счастье — это любовь, — замерцали на экране первые неуверенные слова, — счастье — это удача, все мы жаждем счастья, как одинокий путник в пустыне жаждет свежей родниковой воды».

«Это хорошо, — удовлетворенно подумала Антонина Львовна. — Правда, путнику в пустыне все равно, какая вода, родниковая или нет, лишь бы была. Но зато красиво получилось!»

«Моменты счастья, словно хрустальные капли этой родниковой воды, освещают нашу жизнь и придают ей неизбывное очарование».

В животе заурчало. Перед мысленным взором женщины, заслоняя экран компьютера, возникла очаровательная куриная ножка, зажаренная до смуглоты, ворох хрустящего картофеля, россыпь горошка и — о, черт! — к ним прибавились свежайшая кудрявая петрушка, молодая редиска со сливочным маслом и хрустальная розетка с любимым острым кетчупом.

Антонина Львовна налила себе жидкого чаю, взяла крохотную конфетку-барбариску и продолжала писать.

«Ощущением счастья наполняют нас переливы весеннего леса, детский смех, набухающие почки на деревьях, первые цветы, первая нежная зелень, покрывающая изумрудным своим ковром истомившуюся и иззябнувшую за зиму землю».

«Иззябнувшую за зиму землю… пять „З“ сразу. Да еще и „изумрудный ковер, зелень“ — итого семь „З“. Перебор, вроде. Но, черт побери, красиво! Так, на чем я остановилась? Набухающие почки… печенка»…

В животе немедленно и зло торкнуло. Тоскливое воображение немедленно нарисовало туго свернутый рулет из печеночного паштета, украшенного укропом и звездочками моркови, с мраморными прожилками масла, поблескивающими на срезе.

Желудок издал унылый и протяжный звук. Антонина Львовна бросила взгляд на идеально пустую тарелку, выпрямилась и с непроницаемым выражением лица вновь застучала по клавиатуре:

«Счастье — это полет и музыка, нежность и мудрость, порыв человеческого духа к великому и апофеоз всего сущего! Счастье — это упоительный бал жизни, это чувство, которое мы вбираем всеми пятью органами чувств: зрением, слухом, обонянием, осязанием и… вкусом».

На последнем слове клавиша буквы «м» сделала какой-то неприличный пируэт, весело подмигнула ошалевшей женщине, и тотчас перед ее внутренним оком завертелся невообразимый канкан из букв «в», «к», «у», «с»! Тут же осатанело заканканировали прелестная смугленькая куриная ножка, соломки картофеля, петрушка. Зеленый горошек выбивал дробь, увальнем топал паштет, редиска со свежим маслом кружились вокруг островка кетчупа. Через несколько секунд к ним присоединились нежнейшая селедочка, обсыпанная кольцами лука, пышная купчиха ветчина, элегантный в своей сдержанности голландский сыр, свежепосоленные, в палец толщиной, огурцы, спелые помидоры. Вся эта армия вертелась, кружилась, нагло скалила зубы и всячески дразнила Антонину Львовну.

Чуть погодя бешеный канкан сменился более степенным танцем. Завальсировали раскаленный малиновый борщ, сочные котлеты, голубцы и жаренная в сухарях скумбрия. Скумбрия, любимая с детства, жаренная на сливочном масле, сбрызнутая холодным лимонным соком, обложенная черносливом! Скумбрия, зажаренная до цвета умбры! Скум — бри — я!!!

«Счастье — это наслаждение, счастье — это когда нет ничего, кроме всепоглощающей радости: жить, чувствовать, думать, — остервенело выплясывали строчки на компьютере. — Счастье — это вкусная еда, это умение радоваться всему хорошему, что дарит тебе жизнь! Радуйтесь, радуйте других и будьте счастливы не только в день счастья, но во все остальные дни в году. И пусть никогда не гаснет свет добра в ваших душах».

Антонина Львовна поставила решительную точку, так что заскрипела клавиша, и почти опрометью выбежала из дома.

Близлежащий маркет уже закрывался, поэтому продавцы с неудовольствием смотрели на полную высокую женщину, быстро кидающую в корзинку продукты. Последними в полной корзине разместились пластиковые тарелки с жареной курицей и картошкой.

— Что-то еще? — вежливо, но ехидно осведомилась кассирша, пробивая последние свертки

— Да! Шоколад забыла. Дайте, пожалуйста, во-он ту плитку черного с орехами, — кассирша повернулась к стенду с кофе и шоколадом. — Нет, не эту, а рядом, ту, что побольше. Спасибо!

— Вам спасибо за покупку, — пробормотала кассирша.

Антонина Львовна шагала домой и улыбалась. Дождинки уже не звенели по ее плащу, а смирно шелестели, словно им было стыдно, что они такие маленькие и легкие по сравнению с этой большой и уютной женщиной.

«Есть в жизни счастье! — думала Антонина Львовна. В желудке разливалось блаженное тепло, глаза слипались. — Какое же это чудо — вкусная еда!»

— Мря-у-у!!! — ночную тишину прорезал требовательный вопль. На сосне около ее балкона маячил давешний кот. Глаза его сверкали голодным блеском.

— Сейчас накормлю тебя. Иди на балкон.

Кот понимающе муркнул, прыгнул и застыл выжидательно: мол, чего медлишь, женщина, неси, я голоден как собака!

Антонина Львовна вынесла ему кусочки курицы, ветчины и скумбрии. Тот заглотнул это мгновенно и уставился снова.

— Плохо ты питаешься, как я посмотрю. Кожа да кости.

«Ой плохо, плохо! — муркнул кот. — Со свежим мясом — беда, мышатины вообще нет. Да и вообще стабильности в мире поубавилось».

— Мышей не обещаю, но если хочешь, оставайся. Проживем вдвоем. Только уж извини, я тебя искупаю вначале, ты, как черт, грязный!

«Да разве я не понимаю? Это уж как водится. Мужика первым делом накормить, искупать да спать положить надо. А он тебе потом и сказку расскажет, и песенку споет. Только ты учти, я вечно дома сидеть не буду, сама понимаешь — дела всякие».

— Заходи!

***

— Ну, вот и чудненько! — удовлетворенно крякал наутро Редактор. — Я же говорил — сможете. И главное — как живо, ярко, образно, сразу чувствуется — душу вложили в эту статью. Гонорар Вам удвоенный полагается. Да и сами выглядите отдохнувшей, веселой, а то в последнее время какая-то угрюмая ходили. Все хорошо?

— Да. Так сами же говорили — день счастья!

— Вот! Всем брать пример с Антонины Львовны. У нас газета как называется? «Радость для всех!» И чтобы я больше ничьих кислых физиономий не видел. От радости и здоровье, и счастье прибавляется! Понятно?!

— Понятно! — хором отозвались сотрудники.

— Так-то вот! Миша, оставь телефон и сбегай, будь добр, к метро — купи мимозу. Только пушистую выбирай. Чтобы как Солнце. Держи деньги.

— Зачем? — не понял Миша.

— Украшать будем редакцию. День счастья же!