В классе он ничем не выделялся. Сидел за своей четвертой партой и никому не мешал: ни одноклассникам, ни учителям. И ему никто никогда не мешал: если ребята, кто побойчее да посильнее, начинали задирать его, он улыбался какой-то непонятной улыбкой — то ли слишком наивной и детской, то ли беззащитной. Словив щелчок по носу или дружеский тумак по затылку, Родионов обычно тёр ладонью место, явившееся объектом внимания его одноклассников, но никогда не давал сдачи и не огрызался. Посмотришь со стороны — прямо кисель какой-то, а не человек!
Невозможно было понять, о чём он думает, да и думает ли вообще этот белобрысый незаметный паренёк, которого солнышко при рождении легонько поцеловало прямо в переносицу, оставив на ней с десяток крохотных веснушек. Лицо его, обычно спокойное, если не сказать равнодушное ко всему происходящему, крайне редко оживлялось эмоциями.
Когда на перемене в компании одноклассников ему случалось услышать какую-нибудь смешную историю или анекдот, он не смеялся, а только улыбался, причём улыбка эта была сродни удивлению. Будто Родионов и сам удивлялся тому, что умеет растянуть рот в улыбке.
С девчонками он не общался. И если некоторые школьники его возраста уже в открытую чинно прогуливались с одноклассницами по школьным коридорам (а ещё все тихонечко шептались, что рослый и красивый Свиридов тайком поцеловал Лильку Кравчук прямо за зданием школы), Родионов был далёк от всего этого. Девчонки тоже не обращали на него никакого внимания, так что счёт здесь был однозначно «ноль-ноль» ни в чью пользу.
…Таню прислали в эту школу на окраине города на практику. Вот уже десять дней, как она, доехав до конечной остановки, выходила и шла через небольшой парк в школу, где ещё не совсем умело, но горя большим желанием, пыталась научить вверенных ей подопечных правильно произносить английские слова и переводить несложные тексты из учебника.
Вечерами, сидя на табуретке в тесной кухоньке, она старательно, пытаясь не пропустить ничего из того, чем её долгое время вооружали на кафедрах педагогики и психологии, писала развёрнутые планы уроков, чтобы утром вести по ним занятия.
Планы планами, но все задумки студентки четвёртого курса Симоновой Татьяны Васильевны исполнялись не всегда. Ученики, не особо воспринимая её за «настоящую» учительницу, то и дело норовили увести тему урока куда-нибудь в отдалённое место, где английский язык совершенно не требовался. И Таня, иногда поддавшись общему настрою класса, вдруг забывала о том, что ей надо вести урок, и совершенно неожиданно для себя заводила с учениками далёкие от учебного процесса разговоры.
В большинстве случаев ей, конечно, удавалось не отвлечься от спланированного накануне занятия, и тогда она вызывала к доске и Лильку, которая, выучив длиннющее английское стихотворение, победоносно шла за парту с «пятёркой», и Свиридова, который что-то пытался рассказать о Лондоне, правда, «рассказом» это можно было назвать с большим трудом, и Родионова, который вообще был в больших неладах с неправильными глаголами.
А уж когда дело доходило до спряжения в простом настоящем времени… тут он, что называется, «плавал» вовсю. Таня со вздохом ставила Родионову «тройку» и почти умоляющим голосом спрашивала: «Ведь ты же выучишь в следующий раз, правда?» Родионов изображал на лице подобие улыбки и пожимал плечами, теребя пуговицу на школьном пиджаке. И пока он возвращался к своей парте, Таня успевала понять, что в следующий раз ничегошеньки не изменится.
…А потом её практика как-то совсем неожиданно закончилась. Пришли осенние каникулы, и ребятню распустили по домам. Тане же каникул не полагалось, но она, соскучившись по учёбе, с головой окунулась в череду лекций и семинаров. И только иногда, заваривая себе чай в той самой кухне, где она, кажется, так недавно готовилась к урокам, Таня мысленным взором окидывала свою педагогическую практику — те самые школьные дни, в котором незримо присутствовал весь её класс: и бойкий красавец Свиридов, и тихий и незаметный Родионов, и Лилька, которая упершись руками в бока, хвасталась перед девчонками: «Я выйду замуж только за генерала!»
***
— Татьяна Васильевна! — прозвучало за её спиной. Таня оглянулась. К ней неспешной походкой, везя перед собой светло-коричневую коляску, подходила молодая женщина.
Таня невольно прищурилась и в тот же миг узнала в этой располневшей, но отнюдь не потерявшей своей былой красоты даме… Лильку. Лильку Кравчук!
— Лилечка, — начала Таня несколько смущённо, — а я вот случайно оказалась в этих местах…
Но Лилька, видимо, обрадовавшись Тане, словно старой знакомой, перебила её:
— А я думаю, — быстро заговорила она, — Вы это или не Вы. Сначала сомневалась, а как только Вы в профиль повернулись, я уж признала Вас окончательно.
Они пошли по парковой дорожке, медленно, наступая на пожелтевшие листья, которые лёгкий ветерок гонял по старому потрескавшемуся асфальту. Лилька рассказала о том, как она вышла замуж, и совсем не за генерала, а за Мишу, который учился в той же школе, но был на два года старше.
Теперь он заканчивал заочно строительный техникум и работал на стройке очень важного здания, предназначавшегося для филиала одного из московских банков. Работы много, Лилька в последнее время его и не видит, но зато уж когда сдадут объект — тогда можно будет расслабиться. И, может быть, они даже съездят в Турцию на недельку, потому что всей бригаде, которая работала даже по ночам, обещали очень хорошо заплатить. Только бы мама согласилась посидеть с Антошкой…
Они дошли до конца аллеи и повернули обратно. Ветер всё так же играл с желто-бурыми листьями в догонялки, а Таня удалилась воспоминаниями в то время, когда она, студентка из педагогического института, каждый день ходила этими тропками-дорожками в школу, а вечером возвращалась домой опять этим же парком. И на душе у неё было какое-то горько-сладостное чувство, когда понимаешь, что годы уже не вернуть, но память всё рисует и рисует картины твоей молодости, словно не хочет отпускать тебя из тех времён.
И она шла рядом с Лилькой — вроде бы той самой, но в то же время уже совсем другой Лилькой, которую уж, наверно, надо было бы называть по имени-отчеству — слушая её рассказ и покачивая головой в такт её словам.
Сейчас Гегель считается одним из величайших умов человечества. А что его не понимают - так гениев всегда не понимают. А выходит, при...