Что помнят дети войны? Стихи Аллы Айзеншарф и Ашота Сагратяна

Алла Айзеншарф

Ее настоящее имя — Галина Наумовна Варфоломеева. Родилась в 1936 году в Немирове, что под Винницей, на земле с древней историей: со скифскими городищами; преданиями о монголо-татарском нашествии, во время которого было дотла сожжен город Миров, а на его месте выстроен новый — Немиров; борьбой против шляхетского гнета, и т. д. Между прочим, здесь родился и русский поэт Н. А. Некрасов, жила Марко Вовчок, бывали Оноре де Бальзак, Людвиг Ван Бетховен, Клод Дебюсси и немало других знаменитостей.

Однако этот город, долгое время считавшийся одним из центров раввинской науки, получил печальную славу после «Немировской резни» 1648 года, когда были убиты многие из 6 тысяч жителей еврейской общины. Их численность не была полностью восстановлена вплоть до конца XIX века.

В годы Великой Отечественной войны на долю евреев вновь обрушились репрессии. На момент ее начала будущей поэтессе было всего 5 лет. Вскоре она потеряла отца, убитого во время погрома, и мать, отправленную в концлагерь. Оставшись с 9-летней старшей сестрой, девочка вместе с нею бродила по окрестностям, пока не оказалась в гетто. А через год начала писать стихи, точнее, сочинять, так как запечатлеть их на бумаге тогда было невозможно: и грамоты не знала, и нечем было записывать.

Строчки тех стихов пронзительно остро передают переживания юного автора. Читая и перечитывая их, поймала себя на мысли, что они напоминают калейдоскоп документальных кадров, по которым еще не прошлась рука монтажера, — картины сиротского существования предстают ярко, зримо и каждая — в отдельности.

Дети прятались от оккупантов, когда с чьей-то помощью, когда сами. Укрывались, как и где могли: по сараям и хлевам, прибрежным камышам, зарослям лопуха:

Так комары искусали, —
нет уже сил терпеть.
Ничего не хочу хотеть,
только, чтоб про меня не знали.
Лежу в камышах, распухшая,
не могу разлепить глаза.
И кашлять нельзя-нельзя:
немцы услушают.
Рядом они где-то
идут с винтовками в гетто.
Лягушонок смеется, глупый,
плачет кузнечик.
А мне уже плакать нечем,
и очень болят губы.

Конечно же, нередко просвечивает тоска по родным:

Мне снился папа.
Он еще живой,
и так мы громко весело смеялись,
и по зеленой травке шли домой.
Мы шли домой и за руки держались.
И мама нам махала из окна,
и бабушка в окне была видна.

В своем комментарии Алла Айзеншарф пишет, что этот сон продолжался у нее много лет и после войны. О холоде ребенок высказывается всякий раз очень образно. Например: «А тут в сарае во все щёлки ветер просовывает иголки». Или:

Я об ножку ножку грею.
Я сама себя жалею.
А когда себя жалею,
еще больше холодею.

Читаешь — и тоже холодеешь, представляя себе несчастную малышку. А вот как наивно и прямодушно придумывал детский ум кару для фашистского фюрера:

Я, наверно, Гитлера убью.
Вот глаза закрою,
Бах! — И выстрелю.
Только я потом уже не вырасту,
и себя уже не полюблю.
Нет, я дверь закрою на замок,
чтоб он выйти никуда не мог.
А в окошко буду строить рожи:
на, смотри, какой ты нехороший.

И вот что удивительно: детское восприятие ухватывало не только страх и ненависть к захватчикам-лихоимцам, лишившим крова и семьи, но и фотографически четко фиксировало иные сцены. Например, немую встречу с совсем юным гитлеровцем:

На луже бабочка лежала.
Лежала вся и не дышала.
Я под нее ладошку сунула
и подняла, в лицо подунула,
рукой махала.
Я хотела, чтоб улетела.
А немец, он в тени сидел,
Смотрел сюда, смотрел, смотрел,
И подошел, и сел на корточки.
И он не страшный был нисколечко.
А может, просто он забыл,
что немцем был.

Внимание и любовь ко всему живому вообще характерна для этих поэтических мемуаров.

У рыжей кошки пять слепых котят.
Они толкаются и кушать все хотят.
И кошка подставляет им живот:
«Ну, нате, вот».
И хвостики вылизывает грязные,
и сказки им рассказывает разные.
И я смотрю на них до ночи самой
и спать ложусь возле кошачьей мамы.

Что примечательно: сами постоянно голодные, сестры делились, как только была возможность добыть что-нибудь съестное, с беззащитными животными и заботились о них.

Может быть, он вырвался от кошки,
но мышонок был живой немножко.
Так он тихо, бедненький, пищал,
и дышал, дышал, дышал, дышал.
В лопушок его я закрутила,
целый день его с собой носила.
И попить дала ему, и крошки,
и мышонок побыстрел немножко.
И не стала я его держать, —
если хочешь, можешь убежать.
Только никуда он не бежал,
ел и умывался, и дышал.

Несколько сюжетов посвящены игрушкам, и они тоже несут на себе печать военной невзгоды.

Очень жалко, очень жалко,
мы в кустах нашли скакалку.
Только мне не скачется,
а смотрится и плачется.

Детская память сохранила имена и образы тех, кто выручал девочек, и тех, кто пытался их убить или выдать фашистам. Но самое главное — она сохранила благодарность к тем, кто давал хоть каплю, хоть искру доброты. Ведь и это помогало выжить. А выжив, не зачерстветь душой.

Прошли годы и десятилетия. Девочка выросла, окончила медицинское училище, а затем — Литературный институт. Жила и работала в разных местах, от Молдавии до Сибири. В 1988 году уехала в Израиль. Сейчас она является автором уже десяти поэтических сборников. А детские стихи были изданы в седьмом из них, в 2001 году, и при публикации ни одно слово не было изменено. Это, по-моему, правильно, — ведь речь идет не о гладкости рифмы — это исторический документ. В этом качестве и переданы стихи Аллы Айзеншарф в Организацию Объединенных Наций.

Ашот Сагратян

Сегодня Ашот Аристакесович — известный армянский и русский переводчик, писатель и поэт, художник и мыслитель. Убежденный гуманист и личность широкой натуры. Автор многих глубоких афоризмов. Вот, например: «возраст зрелого ума определяют по культуре речи»; «истина размножается спорами»; «взор, обращённый в себя, должен быть готов ко всему».

Родился в Москве летом 1936-го. Предками его были выходцы из Исфагана. Один из них, Загарий Саградян, в 1659 г. привез в Москву и вручил российскому царю Алексею Михайловичу драгоценный дар — алмазный (Павлиний) трон. За это он получил наследное право сидеть в присутствии русских монархов и торговать беспошлинно на территории Российской империи.

Аристакес Сагратян, отец поэта, известен вкладом в строительство железных дорог в Армении. И это он после прорыва блокады Ленинграда доставил в город первые 180 вагонов зерна.

В 2010 г. вышел в свет поэтический сборник Ашота Сагратяна «Сквозь призму памяти и боли. Под сенью раздумий», в который включены воспоминания о военном детстве. Помню, когда читала, как током пробило от строчек:

Похоронка, похоронка,
Обойди меня сторонкой…
По России, по России
Болью бабы голосили.

Военное детство — бомбежки, эвакуация, страх и голод, который остался незабываемым:

Кто-то выбросил в мусорный ящик
Хлеб.
По виду — еще вчерашний…
Хлеб!
Кому-то уже надоел.
В ту войну я его
Не доел.

Или:

Не вприкуску, не внакладку —
Пили чай в войну вприглядку.
Сахар клали под стакан,
Наливали кипятка,
Крася чай морковным соком,
Чтобы радовал он око,
В памяти рождая вкус,
В голод чтоб развеять грусть.

Детские забавы были ограничены: «Война прошла через меня, украла детские игрушки…». Но превыше всего в стихах — тема любви и верности. Порой об этом говорится не напрямую даже, а между строк, без пафоса, но с нежностью.

Слава почте полевой!
Письма к нам с передовой
То и дело приходили,
Душу маме молодили…

* * *
Время неумолимо. Сегодня среди нас с каждым днем меньше тех, по чьей судьбе прокатилось тяжелое колесо войны — среди разных народов. Но не только помнить павших, но также беречь и уважать тех, кто жив до сих пор, очень важно. И благодарить за их память, передаваемую нам и тем, кто будет жить после нас. Всегда, а не только по торжественным датам.