Как-то захотелось понять — за что всё-таки впервые в истории современной польской литературы национальную премию дают во второй раз. За что? Ведь фабула этого романа достаточно незамысловата.
Сидит пожилой сторож в одном из польских дачных кооперативов. Осень. Сезон уже закончился. Соответственно, в кооперативе, кроме этого охранника и двух его собак, больше — никого. Может, поэтому он не оставляет без внимания просьбу случайного посетителя, зашедшего к нему в домик, чтобы купить фасоли.
Фасоли?! Откуда? Да, раньше в этих местах её много сажали. Но тогда здесь было село. Так его, вместе со всеми жителями, в войну сожгли каратели. Поэтому сейчас фасоль тут практически не сажают. Так только, если, как и я, для себя. Самую малость. Но если уж очень надо, я бы мог продать пану. Вот только у меня она не лущенная. Если пан поможет…
И они оба (сторож и его посетитель) садятся и начинают лущить фасоль. А поскольку процесс этот длительный, то за лущением первый рассказывает второму всю свою жизнь. С самого рождения и вот по этот самый осенний денек. По сути, весь роман, это — монолог. И если о том, который рассказывает, мы потихоньку, потихоньку узнаем очень многое, то другой, его молчаливый слушатель, с каждой страницей становится всё загадочней и загадочней.
То вдруг выясняется, что он даже не представляет, как выглядит серп. Ещё через какое-то время оказывается, что он не знает, зачем электрику кошки и что тот делает, когда с их помощью залезет на столб. Потом — что он не в курсе послевоенной деноминации и условий, по которым старые деньги обменивались на новые. А ещё чуть погодя… Рассказчик с удивлением обнаруживает, что его собеседнику не нужна ни бритва, ни помазок с кремом.
Да не бреется он! Ну, не растет у него щетина…
Вот такой он этот второй, довольно молчаливый персонаж. Интересный! И лично у меня сложилось такое впечатление, что это — та самая тетенька с косой, которая под пером польского романиста трансформировалась в дяденьку и пришла забрать с собою главного героя романа вместе с вылущенной им фасолью. Забрать туда, откуда уже не возвращаются. А туда — кто торопится? Вот главный герой и рассказывает за всю свою жизнь. Подробно. Не спеша.
А куда спешить? Хоть и все там будем, но лучше поздно, чем рано…
Хотя, конечно, это моя личная читательская трактовка. И трактовка, честно скажу, довольно спорная. Потому как, когда в одном из интервью Веслава Мысливского напрямую спросили — да, в конце-то концов, кто же он, этот таинственный слушатель? — писатель честно ответил, что и сам этого не знает. Вот если бы это знал рассказчик, знал бы и он. Но рассказчик — не знает.
И кстати, это важная смысловая составляющая книги. Ну и что, что рассказчик не знает? Достаточным является сам факт присутствия кого-то, кто слушает, хотя бы иногда говорит что-то своё, о чем, правда, мы можем судить только со слов рассказчика, потому что тот часто обращается к своему таинственному слушателю, иногда его спрашивает о чем-то, иногда ему противоречит или даже полемизирует с ним. Поэтому для самого автора неважно, кем является собеседник-слушатель. Важно, что его присутствие провоцирует рассказчика к его монологу и, что еще более важно, добавляет истории драматизма, повышает градус эмоций.
В части же интригующего названия романа, в беседе с журналистом еженедельника «Политика» Здиславом Петрасеком (№ 17/18, 29 апреля-6 мая 2006), напрямик спросившим автора об этом, Мысливский пояснил, что когда-то был такой вид традиционных деревенских осенне-зимних посиделок, на которых одновременно с лущением фасоли собравшийся за этим занятием народ (мужчины, женщины, молодые, пожилые, дети) вел неспешные разговоры на всевозможные темы: и о событиях нынешних, и уже бывших когда-то, об этом и о потустороннем мире, о снах, о Боге, личных и коллективных переживаниях… Словом, не было границ у этих разговоров, куда только не уводивших людей!
Вот и в романе — то же самое. Главный герой рассказывает о людях, которых он когда-то встречал и которые остались в его памяти. О событиях, которые его сформировали. О местах, где он жил, учился, работал. При этом рассказчик не придерживается никакой строгой временной последовательности. Просто разматывает клубочек своей памяти. И одни воспоминания порождают другие. А те, в свою очередь, вызывают ещё какие-то.
Естественно, всё начинается с процесса лущения. Именно положение пальцев, удерживающих стручок в ладони, напоминает рассказчику, что когда-то он держал в своих руках саксофон. Тот, в свою очередь, ведет к покойному дяде Яну, подарившему ему его первый музыкальный инструмент — губную гармонику. А от него рассказ уходит к спецшколе, в которую, потеряв вместе со всеми своими близкими и дар речи, он попал после войны…
Это отсутствие строгой хронологической последовательности, на мой взгляд, не случайно и должно показать читателю, что важны отдельные события, а не вся головоломка в целом.
Не случаен и монолог рассказчика, в форме которого, собственно, и написан роман. Здесь сказывается глубокая убежденность автора в том, что настоящий язык — именно разговорный. Уже хотя бы потому, что он является языком естественным и индивидуальным, поскольку дарован свыше каждому из нас в отдельности.
В отличие от него, письменный язык — искусственный, вторичный по отношению к изустной речи. Он подчиняется общеустановленным правилам и, по сути, является результатом социальной унификации. Можно было бы сказать, что устная речь — это наша природа, естество, в то время, как язык письменный — культура.
А крестьянская культура, между прочим, была культурой молчаливой, немногословной, в отличие от культуры современной, в которой, как считает Мысливский, пустопорожняя говорильня выросла до чудовищных размеров. С тех пор как получила широкое распространение мобильная связь, у нас есть возможность наблюдать подобное на каждом шагу. В прежние времена не было никакой необходимости говорить только для того, чтобы говорить и говорить о чем угодно.
Из поколения в поколение жили вместе, в семье, в деревне, в одном месте, поэтому все обо всех все знали от дедов и прадедов. Жизнь текла при открытой занавеске — ничего ни от кого нельзя было утаить. Процесс обучения заключался в том, что ребенок принимал участие в жизни взрослых. Уже с самых ранних лет на каждого, в меру его возможностей, были возложены соответствующие обязанности. Каждый был вписан в ритм, в схему жизни, работы.
Зависимость от природных явлений, так же как и цикличность повторяющихся занятий, выковывали в человеке порядочность и ответственность, поскольку каждому с самого мальства было ясно: природу обмануть невозможно. Не говоря уже о том, что ежедневный контакт с природой, практически неотделимые от неё отношения вырабатывали в человеке не только воображение и чувствительность, но и тенденцию к рефлексии.
В подобной жизненной модели слов нужно было мало. Поэтому крестьянская культура, в принципе, была культурой молчания. Слово, если уж прозвучало, должно было быть весомым. Как-то не было принято бросаться словами на ветер.
Так что простота и незатейливость сюжета — обманчивы. С дистанции прожитых лет и приобретенного жизненного опыта рассказчик анализирует весь пройденный им путь: в какой мере он сам определял свою судьбу и как на неё повлияли трагические события его детства, крутые повороты польской истории?
Роман Мысливского — это своеобразные размышления о роли судьбы и случая в человеческой жизни. А жизнь, уже сама по себе, — чертовски интересная штука!
Может быть, именно это и определяет ту степень повышенного внимания, проявляемого к роману и со стороны читателей, и со стороны литературных критиков? Пока, увы, только польских.
Что еще почитать по теме?
Фасоль по-бретонски. О каком блюде и слыхом не слыхивали во Франции?
Веслав Мысливский и его романы. Во что играла польская пацанва в послевоенные годы?
Почему Станислав Лем недолюбливал фантастику? Ко Дню рождения писателя
"Рекламы следует писать самыми лучшими яркими красками. Нужно, чтобы реклама схватила вас за нос издали, еще за милю от нее, и сразу...