Что значил Халхин-Гол для К. Симонова?

Молодого поэта вместе с группой начинающих журналистов в начале июня 1939 года вызвали в ГлавПУР и предложили немного поработать на РККА, посмотреть на местах жизнь армейскую, а потом написать об этом — красиво и проникновенно. Среди прочего была разнарядка на троих журналистов — на Халхин-Гол. Симонов тут пролетал, ему предложили быть готовым по осени съездить на Камчатку и написать про быт тамошних красноармейцев.

Но вскоре его, уже лично, снова пригласили в тот же ГлавПУР и спросили, готов ли он немедленно выехать на Халхин-Гол. Он согласился и тем же вечером ехал в поезде в ту самую Монголию, на Халхин-Гольскую «малую войну».

Оказалось, в войсках развернули печать газеты, которая называлась «Героическая Красноармейская», редактором ее был полковой комиссар Давид Ортенберг. И он послал в ПУР заявку на одного молодого поэта. Тут и вспомнили о Симонове.

Вскоре Константин уже был экипирован в военную форму и работал корреспондентом и поэтом в газете. Писал для нее заметки и стихи. Наши уже наступали, части японцев были уже окружены и обречены на гибель, но все еще ожесточенно сопротивлялись.

Первое впечатление о войне Симонов получил в разведотделе. Там собирали все документы, найденные на трупах японцев или отобранные у пленных. И родилось стихотворение, в котором были строки:

В груде ржавых трофеев, на пыльном полу,
Фотографии женщин с чужими косыми глазами.
Они молча стояли у картонных домов для любви,
У цветных абажуров с черным чертиком, с шелковой рыбкой:
И на всех фотографиях, даже на тех, что в крови,
Снизу вверх улыбались запоздалой бумажной улыбкой.

Фотографий, собранных с трупов и взятых у пленных, в разведотделе уже была уйма, они давно переполнили ящики, в которые их складывали, и теперь валялись даже на полу. И по ним, прямо по лицам, шли новые посыльные, принесшие очередную порцию фотографий, японских документов и прочих бумажек.

Корреспонденты ходили по следам боев. Перепаханные артиллерией японские окопы, трупы японцев, горелая японская техника — и наши танки и бронемашины, сожженные отчаянно храбрыми японскими смертниками. Им давали бамбуковый шест с привязанной на конце миной, и они старались из окопа достать этой миной проезжающий рядом танк или бронемашину.

Двадцать локтей и еще рука,
когда мина взорвется — это все-таки очень много.
Он храбр,
но все-таки исподтишка
он же может мечтать,
чтобы ранило только
в руку
или в ногу.

Если у смертника получалось, он погибал при взрыве своей мины вместе с нашей подбитой техникой. Если нет — его расстреливала наша пехота, сопровождавшая бронетехнику в атаке.

На поле боя стояли подбитые и сгоревшие танки. Наши Т-26, БТ-5, броневики БА. За первый день боя бригада Яковлева потеряла подбитыми и сгоревшими 2/3 своих танков. Вечером первого дня боев батальоны сводились в роты для завтрашнего боя. В этих боях погиб и сам командир бригады, комбриг Яковлев, посмертно удостоенный звания Героя Советского Союза.

Потрясенный увиденным, Симонов написал стихотворение «Танк» — про подбитый в бою с японцами наш танк. О том, как он бился и как погиб.

Вот тут он, все ломая как таран,
Кругами полз по собственному следу.
И рухнул, обессиливший от ран,
Купив пехоте трудную победу…

Все время командировки Симонов каждый день ездил на фронт. Ездил, смотрел, запоминал, записывал, писал заметки в газету и стихи. И стихи те были, наверное, немного странными, не в общем тогдашнем стиле («взвейтесь да развейтесь»). Например, он написал стихотворение про авиамеханика:

Я знаю, что книгами и речами
Пилота прославят и без меня.
Я лучше скажу о том, кто ночами
С ним рядом просиживал у огня…

Или стихотворение про врачей военного госпиталя:

Все лето кровь не сохла на руках.
С утра рубили, резали, сшивали.
Не сняв сапог, на куцых тюфяках
Дремали два часа, и то едва ли…

И про героизм наших солдат в боях на Халхин-Голе тоже были написаны в высшей степени странные стихи:

Говорят,
что, когда его ранили в ногу,
недвижим,
окружен,
далеко от своих,
он, взмахнув над собой пулеметной треногой,
уложил перед смертью последних троих.

Особенно его потрясли подвиги танкистов из бригады Яковлева — им было приказано штурмовать пехотные позиции японцев без артиллерийской подготовки и без сопровождения пехоты. Они понесли чудовищные потери. Когда танк бывал поражен огнем артиллерии, но один член экипажа оставался жив и двигатель не был поврежден — последний выживший член экипажа часто садился за рычаги и вел танк вперед на врага, потому что:

Экипаж твой убит.
Но еще далеко до отбоя,
и соседи не знают, что мертвым не прикажешь стрелять.
Если ты повернешь,
вдруг они повернут за тобою,
вечность,
тридцать секунд
потеряв, чтоб понять.

И эта самоотверженность солдат и командиров, не жалевших себя ради победы, помогла РККА победить в тех боях. И очень жаль, что не были сделаны выводы о слабости нашей разведки, прохлопавшей подготовку японцев к наступлению.

А Константин Симонов приобрел бесценный опыт. Он услышал, как свистят пули, и увидел, как рядом с ним падают раненые и убитые. Там, на Халхин-Голе, Симонов стал фронтовиком и подружился со многими военными корреспондентами.

Тогда и там, на Востоке, из них никто не погиб. Зато почти все его друзья по боям с японцами погибли потом, на большой войне. Кто-то погиб летом-осенью 1941 года в бесчисленных котлах и мешках начала войны. Кто-то погиб после… «с лейкой и блокнотом», под огнем противника, под бомбежками.

Там где мы бывали,
Нам танков не давали,
Репортер погибнет — не беда,
Но на «Эмке» драной
И с одним Наганом
Мы первыми врывались в города.