Музыка осени. Что хранит антикварная лавка?

Свернутые в рулоны ковры валялись как бревна. От них несло теплым и душным запахом шерсти и керосина. Но в этом хаосе человек чувствовал себя лучше, чем дома. По сути, он и домой приходил только спать.

Это был очень смуглый и, судя по облику, очень уставший человек. Усталость разлита была в обмякшей фигуре: черная футболка обрисовывала вислый живот и складки жира на спине. Обувь была сильно потерта и стоптана с внешней стороны — при ходьбе он косолапил, и к вечеру ноги наливались свинцом.

Но больше всего усталости было в лице — в тонкой складке губ, морщинах на лбу, таких глубоких, что они казались иссиня-черными, и больших, как слива, черных глазах. Уголки их были опущены вниз, оттого казалось, что человек вот-вот заплачет.

Но вместо плача человек надкусил плитку шоколада и с любовью огляделся вокруг. Все было ему знакомо, каждая вещь имела свою историю. Маленький владелец антикварной лавки, он и сам не помнил, зачем решил еще в 90-е открыть ее.

— Ты прогадаешь, — плакала мать. — Последние сбережения хочешь вложить неизвестно во что? Откуда у людей деньги — покупать всякое старье? И зачем?

— Зачем тебе это нужно? — вторили родственники и знакомые. — Прибыль ничтожная, непостоянная. Только пыли наглотаешься среди старого хлама. Если уж так хочешь — открывал бы продуктовый ларек. Больше пользы было бы.

— Он думает, что это будет антикварный магазин. Ха! В лучшем случае — лавка старьевщика. Ветошник! — острили третьи.

Он никого не слушал. Лавка старьевщика — пусть! Люди несли и несли ему отслужившие свое, вышедшие из моды и даже совсем новые, но залежалые вещи — он покупал все. За каждым визитом стояла чужая боль, бедность, страх. Реже — облегчение: как же — со старым хламом расстаются. Но большей частью — любовь.

За долгие годы он научился распознавать ее под маской равнодушия или робости. Люди появлялись на пороге его лавки, и он мгновенно угадывал их состояние. Оно читалось в едва уловимых нервных движениях, по мольбе в глазах, по манере распаковывать принесенное.

— Что у вас? — спрашивал он, не глядя на посетителей. Трудно смотреть в глаза людям, расстающимся с дорогой реликвией. Он так и не смог стать безразличным.

Приносили разное. Старинные шали с длинными шелковыми кистями, веера с перьями, лампы, бусы, мониста, золототканые скатерти, часы, вышитые туфли и кисеты, кожаные изделия, сервизы, статуэтки, хрусталь, столовое серебро. Тащили граммофоны, чугунные утюги, сундуки, ширмы и даже стиральные доски. И конечно, ковры всех мастей, расцветок и узоров — ворсистые, гладкие, вытертые и почти новые. Старых вещей было много, и воздух от них становился затхлым.

Он оценивал товар мгновенно и почти наверняка мог сказать — залежится он у него или сразу найдется покупатель.

Как правило, покупателями были иностранцы. Они заходили со скучающим видом, брезгливо тянули воздух и долго присматривались, прежде чем что-то взять. Он терпеливо отвечал на вопросы (пригодилось знание английского), подробно рассказывал о выделке, времени изготовления вещи или особенностях рисунка. Иностранцы оставались довольны и, выбрав что-то, расплачивались и уходили.

Дверь за ними затворялась с мелодичным скрипом, словно вздыхала. Будто она тоже была частью товара и ей было жаль расставаться со своими собратьями.

А поставщики его товара?.. Как много он перевидал их…

— Понимаете, очень нужны деньги, — сбивчиво лепетала старушка интеллигентного вида. — Я бы никогда не рассталась с этой сахарницей. Она очень старинная, настоящий веджвуд, но деньги очень нужны.

— Ой, это набор вилок, ножей, ложек. Мне подарили их когда-то. Но это такое старье. Вот и решила сдать их сюда — может, кому-то и пригодятся, — кокетливо улыбалась молодая женщина в оранжевом приталенном жакете.

— Прадедушкин самовар. Только место занимает. Сколько дашь, брат? — доверительно сопел ему в ухо рослый детина. В его руках громадный самовар выглядел детской игрушкой.

— Я его выкуплю. Скоро поправим дела, и я его обязательно выкуплю, — женщина средних лет дотрагивалась до туго свернутого маленького паласа. — Это ручная работа, его моя бабушка ткала. Я его выкуплю, — твердила она как заклинание.

Торговец кивал, уверял, что так и будет. И они уходили, бросив прощальный взгляд на свое добро. Он ждал, пока за ними закроется дверь, и молча расставлял купленное по углам и полкам. За все эти годы никто так и не вернулся за своими вещами.

Он полюбил их. Он даже сроднился с ними — с маленьким полуподвальным помещением, полумраком и грудой старья. В душе он даже называл его — «мои сиротки». Железные, кожаные, фарфоровые и тряпичные «сиротки» задумчиво поблескивали со стен и углов, и в тихом блеске их чудилась благодарность.

От яркого света болели глаза. Он и раньше недолюбливал электричество и сейчас зажигал яркий свет только, если кто-то входил в магазин. В электрическом свете вещи утрачивали волшебность, становились просто хламом.

В эти минуты он особенно остро жалел своих «сироток». Они напоминали ему сильно пожилых женщин, которые еще хотят нравиться. Но яркий свет безжалостен к их ухищрениям — для уходящей красоты нужны свечи. Только они с их мягким мерцанием способны вернуть былую прелесть. Да и то — если расставить их правильно.

…В этот осенний день покупателей не было. Они и без того захаживали нечасто, но в последние дни словно вымерли. Обезлюдела городская площадь, многие магазины были заперты, а те, что работали, закрывались рано. Продавцы торопливо и сосредоточенно спешили домой.

Вообще торопливость и сосредоточенность стали признаком времени. С такой же торопливой сосредоточенностью ветер гнал по площади палые листья. Они закручивались в воздухе разноцветным комом и, шурша, мчались куда-то. От этого становилось тревожно.

Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре…

…вдруг всплыло со дна памяти. Он усмехнулся. Стоило окончить филфак, чтобы стать торговцем антиквариатом. Хотя 90-е — чем не бесовский вихрь, когда все сметалось, рушилось и переворачивалось с ног на голову. Только кружились не палые листья, а люди.

Он неспешно очистил гранат и стал есть. День угасал. В синих сумерках рубиновые зерна казались черными. «Так и в жизни, — невольно пришло ему на ум, — яркие краски юности постепенно сменяются холодными и строгими, а затем и вовсе чернеют». «Сиротки» важно поблескивали со стен, будто соглашались.

Сейчас он доест гранат, закроет дверь и пойдет домой. Еще один день прошел. «Сиротки» будут спать до завтра. И скорее всего, это завтра будет таким же, как сегодня.

Дверь звякнула с мелодичным скрипом. В лавку вошла молодая пара не старше 25 лет. Мужчина остановился в дверях, а женщина подошла к прилавку и в нерешительности огляделась.

В воздухе легко повеяло жасмином. На мгновение подумалось: так и должно благоухать молодое счастье — нежно, остро и тонко. В том, что это супруги, торговец не сомневался. Только у любящих молодоженов такие светлые безмятежные лица.

— Что вы хотели? — он немного испугался своего сиплого голоса — намолчался за день.

— У вас есть, — она замялась, — м-м-м… что-нибудь такое с этническими узорами?

— Что именно? Ковры, посуда, лампы?

— Нет, что-нибудь маленькое, как сувенир, но чтобы выглядело, как настоящая вещь.

Женщина явно не знала, как выразить свою мысль, и улыбнулась. У нее была хорошая улыбка доброго и открытого жизни человека. Он пришел ей на помощь.

— Можно взять ножи в кожаных футлярах. Это настоящая кожа и старинная вышивка на ней. Адыгейский узор. Рукоятки ножей тоже украшены. Вот небольшие вазы, тарелки, кувшины — тоже с росписью. Есть шали и небольшие скатерти с национальным орнаментом. Подушки, чеканки, кубачинская работа…

— Нет-нет, — она смешно наморщила носик. — Не надо никаких кинжалов. И остального тоже. Вот если бы… Знаете, когда-то моя бабушка продала в таком же магазине узорчатые туфли. Такие восточные, без задников. Они были с острыми носами и все расшитые золотом. У них еще смешное название — бабуши. Их подарили бабушке на свадьбу. Она их не надевала никогда, хранила как сувенир. Я иногда ими играла. Мне тогда было очень смешно: бабушка продала бабуши. Но на самом деле, это было грустно. Денег не хватало, вот и продала. Она одна меня растила. Она купила тогда продукты, приготовила много еды…

Глаза женщины чуть затуманились, но она улыбнулась и продолжила:

— Бабушка никогда о них потом не вспоминала. Но я подумала, что обязательно куплю ей такие же туфли, когда вырасту. А сейчас… Уже просто куплю, если повезет… Но я хочу именно старинные, не новодел.

— Есть такие! Три пары. Торговец достал с верхней полки несколько пар остроносых расшитых туфель и смахнул с них пыль. Они были похожи на задумчивых птиц в ярком оперении. — Вот, как по заказу. Одни золотые, другие серебряные, третьи — бисерные. Все старинные. Новых здесь не бывает. Выбирайте!

Мужчина подошел к прилавку, и они с женой вполголоса стали что-то бурно обсуждать. Торговцу явно нравились эти люди. В них было много искренности, чистоты, и усталость еще не исказила их черты.

— Вот эти! — звонко сказала женщина. — Они похожи на бабушкины. Те тоже были золотые, только узор немного отличается, но это ничего. Сколько с нас?

— Нисколько, — торговец прищурился и отодвинул в сторону блюдечко с недоеденным гранатом.

— Но… как это? — растерялись оба.

— Ничего, — повторил он твердо. — Я хочу, чтобы вы знали, не все в мире можно купить или продать. Я хочу, чтобы у вас осталось на память что-то об этой антикварной лавке. Возьмите так.

И всмотревшись в их онемевшие лица, добавил устало:

— У меня сегодня день рождения. Я хочу вам сделать подарок. Имею я на это право?!

— Правда?! Спасибо! Ой, поздравляем! Как неудобно получилось! Ой, спасибо. Здоровья вам, счастья, удачи. Чтобы таких продавцов, как вы, было как можно больше! Спасибо! — тараторили они, пока он заворачивал бабуши в тонкую бумагу.

Дверь с мелодичным звоном затворилась за ними. В воздухе остался запах жасмина — тонкий запах молодого счастья. Даже «сиротки» на стенах и в углах блестели как-то празднично.

Он не спеша доел гранат, подобрал все до последнего зернышка, сполоснул тарелку и стал собираться. Больше покупателей не ожидалось.

«А вовремя это я сообразил с днем рождения, — думал он. — Может быть, ее бабушка именно мне продала свои бабуши. А их купил у меня какой-то турист. Хорошо, что у меня нашлись похожие».

Он запер дверь и вышел на улицу. Ветер по-прежнему гнал по улице листья. Они взлетали, подскакивали, с жестяным треском ударялись об асфальт и бежали, бежали, будто некто невидимый и злой подстегивал их. Было холодно и неуютно. Он покрепче запахнул куртку и вдруг почувствовал слабый запах жасмина. Видно, куртка пропиталась им в лавке.

Легкая улыбка тронула его губы. И лицо впервые за долгое время стало отдохнувшим и спокойным. Сегодняшний день не прошел даром. Он был наполнен добром.

А завтра?..

Завтра будет завтра!