Как выглядит кошачья мама?

Орущие по ночам коты и их беременные кошки, пушистые котята, их потомство, увечные и здоровые — мама редко могла отказать какой приблудившейся кошачьей душе, хотя и ворчала, и причитала, и кричала порой в сердцах так, что вздрагивал весь подъезд.

— Киш! Ну-ка пошли отсюда! — обычно рано поутру слышалось ее первое приветствие, как только она открывала дверь в подъезд, где ее ждала вахта из пяти-шести голодных, самых преданных мурзиков, чтобы накормить оголодавших за ночь.

— Кис-кис-кис, пошли, пошли есть! — раздавалось уже на улице, за окном, и можно было видеть «Кошачью маму», гордо вышагивающую с мисками с едой, и процессию из котофеев и их пушистого выводка, торопящихся изо всех сил к месту кормежки у сараев.

Мама старалась кормить своих питомцев за сараями, подальше от подъезда, так как соседи ворчали, что в подъезде пахнет котами и что всякий раз, выходя из дома, надо было пробираться сквозь кошачьи лапы и хвосты, крутящиеся под ногами. Но преданные кошачьи сердца знали, где обитала их мама, а заодно и самые вкусные кусочки. И самые смелые непременно караулили ее по месту дислокации.

Среди маминых питомцев были Муси и Аси, Левчики и Леончики и их котята, еще не названные. Красивые и ободранные, здоровые и покалеченные, всех мастей, ласковые и пугливые.

Например, трехногая кошка Муся была с поломанной передней лапкой, которая так и срослась вовнутрь. Поэтому кошка не могла на нее наступать, разве что только на нее опираться, и она была перманентно беременна, потому как, по причине своей трехлапости, легко доставалась всем котам во дворе. А была она превосходной заботливой мамой, не боящейся ни одной собаки, ласковой и постоянно лезущей в квартиру и старающейся спрятаться где-нибудь подальше за комодом, чтобы там так и остаться жить навсегда.

А ее дочка Ася, «Прынцесса», как я ее называл, которую и я помнил еще неуклюжим котенком с прошлого лета, переросшая свою маму раза в два, то и дело приносила мертворожденных котят, после чего надолго теряла аппетит, а заодно и свои манеры, запрыгивая на столы и вываливая вещи то из одного, то из другого шкафа, словно неосознанно мучаясь от произошедшего с нею.

Особенно забавны были котята, все разномастные и каждый со своим характером. У одних мамой была та же плодовитая и безотказная Муся, а другие остались сиротами, да еще и по нашему почину.

А произошло все так. Как-то мама поддалась моим и соседским советам относительно принудительного ограничения кошачьего поголовья, которое имело перманентную и неконтролируемую тенденцию к росту, и согласилась на то, чтобы некоторых взрослых котов вывезли на окраину деревни, где они бы нашли себе новые дом и пропитание.

Сказано — сделано: вечером, сразу после кормежки хвостатых, приехал кум на своем бусе, и мы занялись отловом «лишних» голов.

— Берите серого, и этого, и еще черного, он, зараза, обижает малышей! — командовала парадом неугомонная мама.

И мы «взяли». Правда, один кот показал характер и дал деру из мешка, куда мы его без усилий упрятали, второй с диким криком, рассекая воздух и заодно немного нас, своими острыми когтями, сиганул уже из машины, остальные затаились по кустам.

Мы стояли в недоумении от свирепой кошачьей дикости и отпора, оказанного «милыми котиками», и только тонкие ручейки багровой крови из глубоких царапин, оставленных этими дикими тиграми, стекали по нашим опущенным ладоням.

Тогда мы разозлились не на шутку: мама приволокла серого кота, правда, уже другого, кум — не помню, еще какого-то, а я бросил за молниеносно захлопнувшуюся дверь подвернувшегося под руку еще одного черного кота.

— Все, вези! Выкинешь их где-нибудь за стеклозаводом, пусть там ищут себе новое пристанище, нахлебники, — скомандовала мама.

Когда тарантайка кума скрылась за поворотом, мама огляделась и, увидев черного кота, зло смотревшего на нас из кустов, спросила, какого кота я отправил на выселки.

— Черного, — лаконично ответил я.

— Так то не кот был, а кошка… мамаша, — с болью в голосе констатировала мама.

В общем, зализывая раны, мы выяснили, что вместо черного кота-бандита уехала черная кошка-мать трех котят. Мамаша малюсеньких котят, которые теперь растерянно ходили по двору, тыкаясь своими пушистыми мордочками во все стороны света, и своими писклявыми голосками звали маму.

Признаться, мне, не столь горячему почитателю котов и кошек, называвших их преимущественно бездельниками и тунеядцами, стало не по себе. Отправить кормящую мамочку в бессрочный отпуск, оставив сиротами три пушистых клубочка — надо было совсем не иметь сердца.

А сердца у нас были, и особенно одно из них болело у моей мамы, Кошачьей мамы.
В итоге маме пришлось стать мамочкой еще и трем сиротам. Минус три кошки — плюс три котенка. Вот такая арифметика.

И теперь она каждое утро еще больше торопилась с рублеными куриными шеями, «Фрискисом» и салакой в сторону сараев, в своем материнском беспокойстве о своих новых подопечных.

Все это время в маме боролись два начала: одно — первобытное, материнское, Кошачьей мамы, второе — рациональное, миролюбивой соседки и современного разумного человека. И эти два начала находились в постоянной конфронтации друг с другом, хотя неизменно побеждало то, что было с кошачьим привкусом.

Каждое утро мама заявляла, что ей нужно торопиться на базар, купить корма для котов, а то им, бедным, есть нечего, как бы они не опухли с голода и не умерли в подворотне от недопереедания, а придя домой — расфасовывать рыбу и свиную селезенку по мисочкам и про запас.

И каждый вечер мама жаловалась на судьбу и котов, гнала их из подъезда, причитая: «Как вы все мне надоели! Пошли все отсюда! Вон!» Чтобы уже через пять минут сменить гнев на милость и, умилившись своими новыми «сиротами», взять их на руки и заворковать что-то вроде: «Правда, они хорошенькие?! Бедные мои, остались без мамочки, мои лапочки!»

Я тоже больше умилялся, и даже помогал в маминых кошачьих заботах. Несмотря на аллергию на кошачью шерсть и то, что мне совсем не нравились их кошачьи прогулки по столам и комодам, было так приятно проснуться июльским утром и, распахнув окно, обнаружить на траве под вишней пять-шесть разноцветных лохматых клубочка, как по команде вздергивавших свои головки тебе навстречу в своей кошачьей надежде, что ты первым делом бросишь все и тут же ринешься кормить их ранним завтраком.

Однажды, поддавшись настроению, я притащил мешок сухого корма в наивной надежде, что хотя бы на неделю мама перестанет жаловаться, что ее кошкам нечего есть. Но мама уже на следующее утро заявила, что идет на базар за кормом для котов. А когда я взорвался, как Везувий, что у них же есть корм, я купил только вчера, мама невозмутимо и удивленно — как это я не понимаю? — заявила, что корм кормом, но кошачье меню надо разнообразить, и поэтому надо еще купить куриные шеи, и рыбу, и корма в пачечках…

Надо сказать, что мама жила котами и для котов, но едва терпела, когда я ей на это указывал.

А я обычно, поправив на носу очки, с профессорским видом принимался «лечить ее», вытаскивая на свет ее нерастраченную материнскую ласку и женскую заботу, по-научному раскладывая ее подноготную.

— За неимением под рукой мужа, и даже сына, который навещает тебя не чаще двух-трех раз в году, и на которых ты, как всякая нормальная женщина, могла бы направить свое внимание, любовь и ласку, свою энергию, ты, как большинство женщин в твоем положении, ищешь реализации своих женских потребностей в кошках. Тем самым обретая чувство самозначимости, важности и нужности, — что-то в этом роде, под недовольный взгляд мамы, бормотал я.

После моих научных «обличений» мама сначала кидалась что-то эмоционально возражать, как и большинство женщин, отрицая на корню все, что я говорил, чтобы под конец примирительно и неохотно начать признавать, защищаясь как-то вроде:

— Ну да, а что в этом плохого?! Как их бросить?! Кто им поможет?! Кто их спасет, если не я?!

Вот так мы и жили почти все лето: я и (Кошачья) мама.

Мама каждое утро готовила еду котофеям, я ей помогал. Мы закапывали какие-то капли в гноящиеся глаза одного котенка, давали антипаразитарные таблетки другому худышу, выбегали по ночам и утрам поливать из ковшика не поделивших территорию орущих под окнами котов — этих паразитов, которые мешали мне выспаться!

Мама была очень органична в своем кошачьем амплуа и даже, как я подозреваю, по-женски счастлива. А я ее дразнил, всякий раз поймав с каким-нибудь котом в обнимку: «ХуденькАй какой». Чем вызывал у мамы улыбку и желание стараться еще больше и жить дальше.

Все-таки быть нужным — наивысшая человеческая потребность, без реализации которой мы, и мужчины, и женщины, быстро теряем смысл жизни и угасаем. Особенно наши мамы…