Как люди гибнут на глазах других людей?

Если бы мать знала… Кстати, все на селе говорили, что я очень похож на своего деда, её отца. «Прямо вылитый». Поэтому на улице меня все звали Мороз. Да и в школе, когда к доске вызывали, мало кто в классный журнал заглядывал, практически всегда говорили: «Морозов, к доске!». А какой я Морозов? По отцу-то совсем другая фамилия. Но к ней мне уже в училище привыкать пришлось.

Если бы мать знала, что меня в Могилеве не оставят, а отправят учиться в какую-то, тогда совершенно неведомую никому из нас Карелию… Нет, ни за что не отпустила бы меня поступать в фабзайку. В фабрично-заводское училище. Была тогда, во второй половине 50-х, такая система учебных заведений, готовивших рабочие специальности для промышленности всего Союза. Союза! Вот и отправили нас всех в Карелию. Так я и оказался в Сегеже.

И стали учить меня на слесаря-сантехника. Казалось бы, огромный целлюлозно-бумажный комбинат прямо под боком, у которого всегда есть потребность в рабочих кадрах, но, видимо, система ФЗУ была ориентирована для решения каких-то более крупных государственных задач и к местным условиям привязывалась слабо.

Поэтому, наверное, не удивительно, что, как обучение закончилось, вдруг выяснилось: а заявок-то от предприятий на слесарей-сантехников… нет! И болтались мы — ни пришей, ни пристегни: специальность есть, а рабочего места даже на горизонте не проглядывается. Очень долго. Полгода, не меньше. Все это время и кормили нас за казенный счет, и форменное обмундирование выдавали.

Но начальство понимало, что с нами надо что-то делать. Не до пенсии же кормить, одевать, обувать за государственные деньги! И вот как-то под вечер построили нас всех на училищном плацу. Вышел директор и говорит:

— Пацаны, есть заявка от повенецкой дистанции Беломоро-Балтийского канала. Кто хочет стать моряком?

Моряком! Это он у нас, пацанов, спрашивает? «Кто хочет»… Что за вопросы такие идиотские?! Да мы все! В моряки. Ур-раа! Даешь моряков! Две шеренги дружно, как один человек, и сделали шаг вперед. Естественно, всех не взяли. Не нужно было столько моряков этой дистанции. Но я, среди прочих, оказался в той команде, которую и направили в Повенец.

И стал я матросом палубной команды. Через какое-то время определили меня рулевым. А зимой… Делать-то нечего, навигация закончилась, судоходства по каналу нет. Ну, я и записался на курсы кочегаров. Тем более что они не прямо тут в Повенце, в Петрозаводск надо было ехать. А это — город куда покрупнее нашего поселка. И разного интересного в нем… Ох, как много.

Вот я и записался на эти курсы. Мы тогда на паровых буксирах работали, так что кочегары как раз были нужны. В общем, следующую навигацию я уже начал работать по новой для себя специальности.

Но в Петрозаводске осталась у меня девчонка. И как-то между рейсами сорвался я к ней. А там как раз какой-то праздник был. Ну, и зафестивалил я. Увлекся. Опоздал. И в рейс буксир без меня ушел. Взяли на борт кого-то из резервных кочегаров.

В общем, возвращаюсь я в Повенец, иду в контору и думаю, что отсыпят мне сейчас сладких до невозможности пилюль по самое «не могу». Захожу. А они сидят за столами, молчат и только смотрят на меня как-то непонятно. Озадаченно, что ли. Смотрят, смотрят. И молчат. Только через какое-то время кто-то тихо, можно сказать, вполголоса, произнес:

— Ну, ты, Толя, везунчик. Буксир-то твой… Потонул. А с ним и часть экипажа.

— Как? Как так — потонул?! Это что — розыгрыш такой?

— Да какой розыгрыш? Потонул буксир. И люди погибли.

* * *

Потом уже дружок мой, Лешка Пузиков, тоже кочегар, рассказал, как дело было.

Мы тогда по каналу проводили баржи, что из Онеги, где тогда крупный лесозавод был, обрезную доску на Питер таскали. По каналу буксир, хоть и не особо мощный был — 180−200 лошадок, маленький по сравнению с баржой, как муравей, мог тащить одновременно несколько барж, каждая из которых была грузоподъемностью по две тысячи тонн.

И пока шли по каналу, буксирный конец, заведенный на нос первого из лихтеров, выстроившихся в цепочку друг за другом, был относительно длинным. Но как только в районе Сегежи выходили из канала, все баржи из этой связки оставляли на рейде и до следующего отрезка канала перетаскивали их поодиночке. Поскольку фарватер местами был узкий и извилистый, буксирный конец при этом сильно укорачивали, чтобы буксируемая баржа на очередном повороте по инерции не продолжила идти прямо и не выскочила из-за этого на какую отмель.

Так и в этот раз поступили. Вышли из канала, оставили баржи на рейде, а одну из них взяли под буксир. И пошли по фарватеру. Но на одном из поворотов (буксирный конец-то короткий!) буксир попал под скулу лихтера. А тот уже начал поворот. И навалился той скулой на буксир, который разом потерял устойчивость, лег на бок и стал тонуть.

Кто на мостике и палубе был — сразу в воду попрыгали. Кто-то из машинной команды, стоявшей вахту, когда наше суденышко стало опрокидываться, успел сориентироваться — что-то не ладно! — выскочил на палубу и тоже — в воду. А ребята отдыхавшей по каютам подвахты спали, естественно, и потому спохватились слишком поздно, когда судно уже опрокинулось, легло на бок и стало постепенно набирать воду и погружаться.

Коридор к тому времени был полностью затоплен, каюты — в большей части. Везде плавали подушки, одеяла, матрасы, мешавшие передвижению. В этой круговерти трудно было разобраться: где верх, где низ, как по коридору пробиться на палубу.

Поэтому ребята, что остались в каютах по тому борту, что ещё оставался над водой, подплыли к открытым иллюминаторам (лето, жарко, вот они и были не задраены) и высунули в них головы.

А там, на этом же борту: кто сидит, кто стоит — часть из тех людей, что с палубы в воду попрыгала, когда буксир опрокидываться начал. А из воды, соответственно, взобралась на ещё державшееся на плаву судно. И Лешка Пузиков среди них. И вот они стоят, сидят и смотрят на головы, высунувшиеся из иллюминаторов. А те на них глядят. И молчат все.

Вдруг одна из этих голов и говорит. Негромко так, говорит. Но все услышали:

— Ребята. А мы… Мы как же?!

Как током народ ударило, все вскочили со своих мест, подбежали по одному, по двое к каждому из иллюминаторов:

— Руки, руки давайте!

Схватили тех, кто в кубриках оставался, за руки, давай их вверх тащить. Нет, не получается. Плечо второй руки в узкий иллюминатор не проходит.

— Давайте наружу сразу по обе руки!

Схватили за обе руки, потянули… Толку-то! Ещё меньше, чем когда за одну руку тащили.

А буксир потихоньку погружается в воду. И сделать ничего не получается. Те, кто в кубриках остался, видимо, поняли это и как-то сразу успокоились. Высунули головы наружу и смотрят молча на тех, кто вокруг иллюминаторов стоит. Смотрят и молчат… А буксир все больше и больше погружается.

Один из оставшихся в кубриках только и сказал:

— Прощайте, ребята!

Но никто ничего ему не ответил. А что отвечать? Что было им, ещё живым, но уже мертвым, отвечать… Так и стояли все на борту, кружком, вокруг иллюминаторов, пока буксир потихоньку, а потом все быстрее и быстрее погружался. Пока весь не ушел под воду…

Только несколько пузырей воздуха всплыли из глубины и, громко булькнув, выбросили на поверхность запах жилого судового пространства.