Стоит ли копаться в прошлом? Почти индийское кино. Часть 3

С годами, когда тёмный венчик над её высоким лбом стал серебристо-седым, лицо утратило очарование свежести, но приобрело благородный лоск и величавость. Матери говорили, что она похожа на Индиру Ганди, только с белой кожей, и это ей льстило.

Отец был смуглым и от природы, и от постоянных разъездов. В кожу его так прочно въелся загар, что морщины и складки лица казались фиолетовыми. Только на лбу пролегала светлая тонкая полоска от козырька фуражки. Он любил сына и из каждой поездки привозил ему игры, в которые потом они самозабвенно играли вместе, а мать ворчала, что опять в доме нет свободного места и даже негде ходить.

…Вот и сейчас маленький Феликс в нарядной матроске и белых носочках предвкушает, что папа купит ему новую игрушку. И предвкушение это едва ли не слаще самого подарка! Он осторожно гладит отца по небольшому тёмно-красному родимому пятну на шее, отчего тот морщится и говорит, что ему щекотно.

И правда! Выбрав, наконец, мёд, они заходят в большой магазин игрушек, где внимание мальчика сразу привлекает большая плюшевая пантера с зелёными глазами. Он тянет к ней руки, но отец, смеясь, говорит ему, что мать погонит их из дома, увидев эту чёрную громадину, и уводит его в отдел конструкторов и электронных игр, где Феликс выбирает огромную коробку с электрическим атласом звёздного неба и очередную железную дорогу с голубым поездом. Счастливый, он уже волочит своё богатство к выходу, но отец вдруг говорит быстро: «Подожди, я сейчас» — и направляется в отдел парфюмерии, где покупает баночку крема для матери и ещё что-то маленькое в розовой упаковке, что Феликс не может разглядеть и что отец быстро прячет в карман.

Феликс, поглощённый своими подарками, даже не спрашивает, что отец купил, и они быстро идут куда-то. Папа шагает молча, он почти не улыбается, но счастье мальчика огромно — ему не до отца сейчас!

Они сворачивают на улицу, обсаженную пыльными тополями, и отец стучится в потёртую коричневую дверь. Почти мгновенно открывает невысокая женщина с огромным животом и мягким, словно светящимся лицом, коротко ахает и тянется к отцу, но тот чуть отстраняется и она смотрит на него во все глаза. Феликс удивляется, как это можно так долго смотреть и не моргать, потом решает, что, наверно, отец и женщина играют в гляделки. Глаза женщины увлажняются, уголки пухлых розовых губ дрожат, но тут отец почему-то очень громко говорит:

— Здравствуйте, Тамара! А мы вот с сыном были на ярмарке и к вам решили зайти с дороги! Феликс, поздоровайся с тётей!

— Здр-рассуйте! — басит Феликс, упирая на «р».

Но женщина удивительно проворно опускается перед ним на корточки, покрывает его лицо короткими поцелуями, и Феликсу кажется, что от неё пахнет мятой и ванилью.

— Здравствуй, здравствуй, мой хороший! Какой же ты большой стал! Проходи… те, Рафаил Тимурович, — добавляет она тихо, глядя в лицо отцу, и Феликсу кажется, что глаза её похожи на две большие лампочки, которые горят у него в ночнике над кроваткой.

Отец, смущаясь, проходит в чисто прибранную комнату, а женщина несёт из кухни целое блюдо пирожков, таких румяных и душистых, что у мальчика захватывает дух!

— Кушай, кушай, мой хороший, — протягивает она ему самый красивый пирожок. — Ешь… те, пожалуйста, — говорит она и отцу, — тут и с мясом, и с картошкой, и с капустой, и с сыром.

Отец ест, Феликс уписывает за обе щеки, а женщина смотрит на них во все глаза, подперев голову руками.

Потом они пьют чай, Феликс степенно отдувается, отец и женщина улыбаются, и Феликс замечает, что от уголков её глаз расходятся смешные лучики-морщинки, и он решает, что женщина, пожалуй, добрая и похожа на ласковую большую медведицу.

Потом веки его слипаются, он кладёт голову на стол, его переносят на небольшую тахту, покрытую зелёным покрывалом, он дремлет и сквозь сон ему кажется, что отец гладит полную мягкую руку женщины, а та украдкой прикасается к его родимому пятну на шее и осторожно обводит его пальцем. Потом отец опускает руку в карман и достаёт что-то в конверте и маленькое в розовой обёртке, что он купил в магазине. Он кладёт это перед женщиной, та шепчет на конверт «спасибо», а потом: «Мои любимые духи» — и снова смотрит на отца, а он на неё (как только им не надоест так переглядываться!).

Проснувшись, он видит, что отец и женщина со спокойными счастливыми лицами сидят около него на тахте. Отец весело улыбается, тормошит его по затылку и говорит:

— Вставай, соня! Разоспался ты в гостях! Тебе перед тётей не стыдно?! Пошли, мама нас ждёт!

— Она ни здёт, — деловито сообщает сонный Феликс. — Она одыхаит!

Потом они идут к автобусной стоянке, и Феликс спрашивает, кто это такая, и отец что-то отвечает. Но Феликс уже забывает, что он спрашивал, потому что замечает небольшую яркую птичку с хохолком, которая так смешно ходит. Он указывает на неё пальцем, отец говорит, что это удод, но тут подъезжает автобус и смешная птица улетает.

А потом они приходят домой и… их встречают гром и молния! Мать кричит, что отец уморил ребёнка, таская его по жаре, что ей не нужен никакой мёд, и вообще она больше не доверит сына этому «придурку» с фантазиями в голове, завиральными идеями и игрушками на уме! Потом она с силой стукает подаренной баночкой крема и в раздражении хлопает дверью комнаты.

Отец осторожно проходит на кухню, наливает себе и сыну чай, садится рядом, и двое мужчин, большой и маленький, чувствуют, как между ними протягивается невидимая нить солидарности. И может быть, она даже сильнее родства, сильнее дружбы. Быть может…

…Автобус подъезжал к городу, пассажиры толпились на выходе. Женщина с ребёнком замешкалась, ей было неловко держать сумку, пакет и младенца. Тот, впрочем, уснул, но вздрагивал и куксился во сне. Сумка оттянула руку женщины, и Феликс вновь на мгновение увидел большое алое пятно на ключице.

— Давайте, я вам помогу, — сказал он и немного испугался охрипшего своего голоса. — Тяжело ведь с ребёнком и вещами.

— Нет, ничего, спасибо вам, — пробормотала устало женщина. — Я сама.

— Давайте, — решительно произнес Самиев. — Смотрите, вы даже кожу себе натерли.

— Нет, — коротко засмеялась женщина. — Это родимое пятно. Такое же и у папы было, только поменьше.

— Дай Бог вашему отцу здоровья, — выдавил из себя Феликс.

— Куда там! — добродушно улыбнулась женщина. — Давно умерли и папа, и мама. Но спасибо вам. Дай Бог здоровья и вашим родителям, если живы. Я сама бабушка, вот внука к врачу несу. Заболел что-то.

— Я тоже дед, — машинально сказал Самиев. — Уже три внука.

— Дай Бог здоровья всем, — просто сказала женщина. — Спасибо вам, вы мне очень помогли. Мы уже пришли.

Они остановились перед зданием больницы.

— Ну, маленький, — ласково проговорила женщина. — Давай-ка, бабушка тебя удобнее на ручки возьмёт. Ты, мой хороший!

— Как его зовут? — сам не зная почему, спросил Самиев.

— Рафаил, в честь папы моего. Зять не очень хотел, но я настояла. А что, красивое имя!

Самиев смотрел на неё пристально, женщина смутилась и замешкалась, потом подхватила пакет и сумку и, бросив ему: «Спасибо огромное, что помогли», зашагала к больнице.

Феликс осторожно выдохнул колючий воздух и направился к метро.

Домой он приехал быстро. Квартира встретила его родным и пыльным нежилым духом. Самиев достал из шкафа початую бутылку рижского бальзама и прошёл в кабинет, где на письменном столе валялись листки бумаги, ручки, старые любимые очки, модель ядра атома — всё, что было ему близко и дорого.

…Он сжал голову руками. На донышке рюмки дрожала тёмная капля.

«Ну и что? Сестра. А может, просто совпадение? Может быть, и так. Но даже если сестра, какое я имею право вмешиваться в её жизнь — плохую, хорошую ли, но устоявшуюся? Уже дети, вот внук, да и муж, наверно, имеется. Хорош же я буду, появившись в их жизни! „Здравствуйте, я некоторым образом ваш единокровный брат! Может, вам нужна помощь?“ Представляю их лица!

Как её зовут? Может, поинтересоваться в регистратуре больницы? А там скажут? Вряд ли. Надо было спросить её имя. Где она живет? Почему оказалась в нашей маршрутке? И живёт ведь неважно, судя по виду, хотя сохранилась неплохо. Она, наверно, года на четыре младше меня.

А как это примут мои? Представляю, что начнётся! Нет, глупость её разыскивать. Ну, было и было. Отец никогда даже словом не обмолвился ни о той женщине, ни о том, что у него есть ребёнок. Значит, не счёл нужным. Но, наверно, помогал, она же его запомнила. Но вряд ли она носила его, нашу фамилию, это бы уже стало известно, значит, скорее, была на материнской. Какой? А впрочем, у неё, наверно, уже давно фамилия мужа. Интересно, кто он? Хотя… зачем мне это?..

А мать?.. Знала ли об этом мать? И если знала, то всё держала в себе?..»

Самиев вспомнил лицо матери. Оно всегда было статично и величаво.

Он перевёл глаза на маленькую фотографию отца на столе. Тот смотрел весело и непроницаемо. Время приглушило резкость черт, фото чуть побелело, и лицо отца было светлым и гладким.

«Да что уже… Нет, целая жизнь прошла, а прошлое тем и хорошо, что оно прошлое. Бог с ним… Спать…»

На донышке рюмки дрожала тёмная капля…

…На следующий день он вернулся на дачу. Шёл мелкий дождь, автобус был почти пуст. Той женщины не было. Будто и не было никогда.

— Ты ничего не взял? — недоумённо спросила жена. — Я же просила тебя!

— Забыл! — спохватился Самиев. — Ну хочешь, сейчас схожу, куплю всё.

— Не надо, — махнула рукой она. — Так и знала, что ты забудешь. Купила уже кое-что. Только сыра и колбасы не было. Ты нашёл свои бумаги, что там тебе было нужно?

— Бумаги? — он остановился. — Нет, не взял. Я передумал. Что-нибудь другое напишу. Новое. До следующего выпуска журнала время ещё есть. Я буду писать другое, — повторил он как заклинание.

— Твоё дело, — пожала плечами жена. — Какой-то ты странный. Есть хочешь?

— Хочу. Только немного. И знаешь что? Принеси мне чай с этим твоим травяным вареньем.

— Из одуванчиков? Ты же его терпеть не можешь. И зря! Оно полезное.

— Да, его. Принеси. В дождь хорошо пить чай с вареньем.

— Тебя не поймёшь, — вздохнула жена. — Сейчас принесу. Накинь джемпер, дождь усиливается. Или иди в дом. Иди в дом, — повторила она как эхо…