Куприн: писатель, который мечтал стать... вором?

Чем пахнет женщина?

Некий французский парфюмер, присутствовавший на том вечере, решил вдруг устроить новоявленному гостю настоящий экзамен. Он предложил Куприну определить состав духов — последнюю разработку его фирмы. Француз явно намеревался сбить спесь с самоуверенного русского: подобное задание и не всякому профессионалу под силу.

Когда экзаменуемый медленно, но уверенно перечислил все основные ароматы парфюма, француз схватился за голову:

«Не понимаю! Как?! Как это может быть, что вы, человек с таким редким дарованием, можно сказать, с настоящим собачьим нюхом, — и вдруг какой-то писатель?!»

Современники шутили, что в Куприне было что-то «от большого зверя». Мамин-Сибиряк вспоминал:

«Куприн имел одну несколько странную привычку — настоящим образом, по-собачьи, обнюхивать людей. Многие, в особенности дамы, сильно обижались…».

Впрочем, одна из дам — писательница Н. Тэффи — искренне восхищалась его даром:

«Вы обратите внимание, как он всегда принюхивается к людям! Потянет носом, и конец — знает, что это за человек!»

По части запахов у Куприна был единственный соперник — Иван Бунин. И когда они сходились вдвоем, между ними начиналось состязание: кто определит более точно, чем пахнет, например, цирковая арена или ближайший трактир.

Однажды в большой писательской компании зашел спор о том, чем пахнет женщина.

«Женщины пахнут сливочным мороженым», — заметил Чехов.

«А мне кажется — цветками липы, слегка подвявшими», — подал голос Бунин.

Куприн, сделав небольшую паузу, сказал:

«А по-моему, молодые девушки пахнут арбузом и парным молоком. А старушки, здесь на юге, — горькой полынью, ромашкой, сухими васильками и — ладаном».

Чехов в знак признания победы пожал Куприну руку…

«Я хотел бы стать женщиной и испытать роды…»

Прежде чем стать писателем, Куприн успел поменять добрых десятка два профессий. Побывал и боксером, и цирковым борцом, и землемером, и учителем, и актером, и рекламным агентом, и рыбаком, и воздухоплавателем, и шарманщиком, и продавцом «пудерклозета инженера Тимаховича»… Ему не важно было, сколько заплатят, ему было интересно попробовать себя в новой роли.

Жгучий интерес к жизни бросал его в самую гущу изучаемого дела или явления. Он

«не терпел никакого полузнайства, никакой дилетантщины и почувствовал бы себя глубоко несчастным, если бы вдруг обнаружилось, что ему неизвестна какая-нибудь бытовая делать из жизни, скажем, водолазов или донских казаков», — вспоминал о нем Чуковский.

Однажды в Одессе газетный репортер Леон Трецек познакомил его с начальником одной из пожарных команд. Куприн тотчас же воспользовался этим знакомством и, когда в центре города загорелся среди ночи жилой дом, в медной каске помчался туда вместе с отрядом пожарных и работал в пламени и в дыму до утра.

«Я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбою или побыть женщиной и испытать роды».

Только такая неуемная жажда жизни могла заставить его попробовать себя в роли конокрада, шпика, санитара в морге и даже… вора.

Как-то после продолжительной беседы со случайным ресторанным собеседником, оказавшимся каким-то знаменитым вором, ему вдруг захотелось испытать, как чувствует себя профессиональный грабитель, забравшийся ночью в чужую квартиру.

«Выбрал место и время, отобрал вещи, уложил их в чемодан, но вынести их не хватило решимости».

Страшно подумать, до чего бы могли довести талантливого человека подобные «эксперименты», если бы он вовремя не стал писателем!

За один рассказ — двое суток карцера

Писателем Александр Иванович стал случайно. Первый рассказ он написал еще будучи курсантом военного училища. «Русский сатирический листок» вдруг решил напечатать присланный неизвестным автором за подписью «Ал. К-рин» довольно слабый рассказ «Последний дебют».

В тот же день кто-то доложил начальству, что один из курсантов «тиснул какую-то чепуху в газетишку». Начальство произвело следствие, и презренный писака, затесавшийся в славные ряды будущих героев Отечества, был обнаружен и предан суду.

Наказание оказалось на удивление легким: всего-то двое суток карцера! Других за подобную провинность с позором изгоняли из училища. Правда, так было лишь в том случае, если юнкер пятнал честь мундира сочинением стихов. В случае с Куприным имелось одно смягчающее обстоятельство: он написал прозу…

Тогда, сидя в карцере, Куприн пообещал себе не прикасаться к перу и бумаге. И обещание свое он, наверное бы, сдержал. Если бы не встретил Ивана Бунина.
Именно с его легкой руки Куприн, в то время очень нуждавшийся и даже голодавший, написал по его просьбе небольшой рассказ и… сразу же получил приличный по тем временам гонорар. На который тотчас же купил себе «нормальной» еды (вина, сыра, колбасы и… икры), а также новые башмаки (в тех, что он ходил, по словам Бунина, стыдно было и таракана прихлопнуть).

Для чего писателю подушка

«Случайный» писатель, Куприн и писал свои произведения от случая к случаю. Его первая жена, Мария Карловна Давыдова, мечтала сделать из него если не великого и знаменитого писателя, то хотя бы модного. Каждое утро после завтрака Куприн по требованию жены уходил к себе на чердак, где устроил рабочий кабинет, и до самого обеда работал.

Однако эффективность этой работы почему-то равнялась нулю: за несколько недель он не написал ни одной строчки. При этом на все обвинения в лени у него обязательно находились веские отговорки: «голова болела…», «живот болел…», «прежде чем писать, лучше сто раз обдумать…» и т. п.

В одно прекрасное утро, сразу после чая, Александр Иванович сказал жене: «Я бы чего-нибудь еданул, Маша. Хорошо немного заправиться перед работой». И с большим аппетитом съел яичницу и холодное мясо. Закончив с завтраком, он поднялся из-за стола и как-то необычно, боком начал выходить из комнаты.

Наблюдательная супруга заметила, что спереди блуза на нем странно оттопыривается. Она подошла и одернула рубашку. И вдруг оттуда вывалилась… небольшая подушка.

— Что это такое? — строго спросила Мария Карловна.

Куприн смутился:

— Видишь ли, Маша… на табурете сидеть слишком жестко… Вот я и беру с собой подушку.

— А вот я посмотрю сейчас, как ты там устроил свой рабочий кабинет!

— Да нет, зачем! Лучше не ходи, Маша!

Но Мария Карловна уже шла по лестнице…

Разумеется, никакого табурета на чердаке не оказалось: около стены было сложено сено, покрытое каким-то одеялом.

 — Вот так рабочий кабинет! — закричала строгая супруга.

 — Видишь ли, — виновато залепетал Куприн, — я лежу, обдумываю тему, а потом незаметно засыпаю…

— Хорошо, — отрезала Мария Карловна. — С завтраками отныне будет покончено!

Любовь жены надо… заработать!

Куприн был ленивый писатель. Чего только не предпринимала в жизни писателя его честолюбивая супруга, чтобы перевоспитать своего муженька: и ругала, и обедов лишала, и даже отказывала в том, что называется супружеской близостью.

Дело дошло до того, что она предъявила ему ультиматум: он снимает себе холостую комнату и будет работать над «Поединком». А она станет навещать его. Иногда. И он может приходить домой, но при одном условии: в дом его пустят лишь в том случае, если он предъявит следующую главу повести…

Теперь домой «в гости» Куприн приходил отдыхать только тогда, когда у него была написана новая глава или хотя бы часть ее. Однажды он принес Марии Карловне несколько старых страниц. Утром она заявила ему:

 — Так обманывать меня тебе больше не удастся! — и распорядилась укрепить на двери цепочку.

Куприну приходилось, прежде чем попасть в квартиру, просовывать в щель рукопись и ждать, пока она пройдет цензуру Марии Карловны. Если это был новый отрывок из «Поединка», дверь отворялась.

Куприн молча страдал. Болезненно самолюбивый, он чувствовал себя униженным вдвойне, работа валилась из рук. А побывать в семье ему очень хотелось, и он опять пришел со старыми страницами, надеясь, что Мария Карловна их забыла. Он просунул листки в черную щель и сел на лестнице, проклиная себя за безволие. Голос непреклонной супруги прозвучал из-за двери:

— Ты ошибся, Саша, и принес мне старье. Спокойной ночи! Новый кусок принесешь завтра.

Дверь захлопнулась.

— Машенька, пусти, я очень устал и хочу спать. Пусти меня, Маша… — голос Куприна дрожал.

Ответом было молчание. Он сидел на ступеньке, обхватив голову руками, и беззвучно плакал.

— Какая ты жестокая… безжалостная…

Куприн поднялся и медленно пошел вниз.

«Папа много водки пьет, его за это мама бьет…»

Когда муж, закурив, бросает горящую спичку на газовое платье жены, когда жена разбивает графин с водой о голову беспомощно-пьяного мужа — любят ли эти двое друг друга? Будут ли жить вместе? Нет, не любят. Нет, не будут.

Прежде чем решиться на окончательный разрыв, Куприн длительное время топил боль в алкоголе. Его четырехлетняя дочь Лида однажды, в присутствии многочисленных гостей и отца, исполнила частушку собственного сочинения:

У меня есть папа,
У меня есть мама.
Папа много водки пьет,
Его за это мама бьет…

Именно в это время родилась легенда о Куприне, как о пьянице, дебошире и гуляке. Нелюбимый и слабовольный, он превратился в ресторанного завсегдатая, обзавелся сомнительными друзьями и почти все вечера проводил в кабаках или на ипподроме.

О его пьяных выходках писали все бульварные газеты. Куприн — грубиян, необразованный человек, бывший офицер… Куприн облил горячим кофе такого-то, выбросил из окна на улицу такого-то, выкрасил зеленой масляной краской голову такому-то, кинул в ресторане «Норд» в бассейн со стерлядью такого-то, на банкете такого-то вскочил в пьяном угаре на стол и раскрошил ногами все тарелки со снедью…

Эти беспробудные хмельные годы аукнутся позднее: пышущий здоровьем и физической силой Куприн к концу жизни превратится в жалкого и больного человека, почти маразматика. Но это будет потом, а пока…

Пока все будет продолжаться до того дня, когда его, погибающего, не спасет молодая и любящая его девушка, няня и воспитательница его дочери, Лиза Гейнрих. Она сумеет уговорить его перестать пить и отправиться на лечение в Финляндию. Лиза Гейнрих станет для него настоящим ангелом-хранителем. Благодаря ей, ее душевной мягкости и доброте, Куприн вернется к творчеству и познает, наконец, радость спокойной семейной жизни.

«Женщина — это последний сосуд…»

Перу Куприна принадлежит немало замечательных рассказов и повестей. В этом ряду явно выделяется одно небольшое произведение. У его читателей оно вызывает особенно сильный эмоциональный отклик. «Гранатовый браслет»…

Когда-то давно, в пору молодости, кто-то рассказал ему странную историю об одном влюбленном фанатике, который многие годы забрасывал свою возлюбленную — замужнюю женщину — любовными письмами и подарками. Письма были плоскими, а подарки — безвкусными. И конец истории был скорее поводом для практики психиатра.

Но Куприн вдохновился услышанным рассказом. И через несколько лет написал повесть, за которую получил тысячу критических уколов от собратьев по перу. И тысячу благодарных писем от читательниц.

«Вспоминаю каждый твой шаг, улыбку, взгляд, звук твоей походки. Сладкой грустью, тихой, прекрасной грустью обвеяны мои последние воспоминания. Но я не причиню тебе горя. Я ухожу один, молча, так угодно было Богу и судьбе, „Да святится имя твое“…».

Это цитата из «Гранатового браслета». В конце жизни, в Париже полубольной Куприн каждый вечер, сидя в кафе, писал длинные любовные письма к неизвестной молодой женщине, в которую он, седой старый писатель, вдруг отчаянно и безнадежно влюбился. Писал, но не отсылал адресату. В этих письмах часто повторялась та самая строка из «Гранатового браслета» — «Да святится имя твое»…

Очевидцы рассказывали, что лицо его в эти минуты чудесным образом преображалось: резкие черты разглаживались, взгляд становился светлее и умиротвореннее, а на губах, обычно всегда сурово сжатых, начинала играть легкая улыбка…

«Женщина, — сказал Гете, — это последний сосуд, который мы заполняем нашей тоской по идеалу».

Он так и не подошел, так и не познакомился, так и не открылся ей. Он был счастлив уже одним только фактом ее существования…