Стихосложение-13. Какие лирические, хвалебные и сатирические жанры есть в поэзии?

Перейти к предыдущей части статьи

Слово происходит от итальянского stanza, что значит «остановка». И недаром: каждый станс представляет собой композиционно законченную обособленную строфу, где высказана какая-то завершенная мысль.

Темп стансов неторопливый, обычно это раздумья на ту или иную тему. Объединяет же их между собой общий смысл или настроение.

Брожу ли я вдоль улиц шумных,
Вхожу ль во многолюдный храм,
Сижу ль меж юношей безумных,
Я предаюсь моим мечтам.

Я говорю: промчатся годы,
И сколько здесь ни видно нас,
Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час.

Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Младенца ль милого ласкаю,
Уже я думаю; прости!
Тебе я место уступаю:
Мне время тлеть, тебе цвести…
А. Пушкин

К жанру лирических раздумий относится и элегия. Обычно это интимное размышление поэта с оттенком легкой грусти. Изначально элегией назывались античные дистихи (если помните, это законченные двустишия), выражающие какие-либо чувства поэта.

Новую жизнь этому жанру поэзии дал английский поэт Т. Грей, опубликовавший в 1750 году свою знаменитую и очень сентиментальную «Элегию, написанную на сельском кладбище». Ее блестяще перевел Жуковский, и элегия прочно вошла в арсенал русской поэзии:

…Здесь пепел юноши безвременно сокрыли,
Что слава, счастие, не знал он в мире сем.
Но музы от него лица не отвратили,
И меланхолии печать была на нем.

Он кроток сердцем был, чувствителен душою —
Чувствительным творец награду положил.
Дарил несчастных он — чем только мог — слезою;
В награду от творца он друга получил.

Прохожий, помолись над этою могилой;
Он в ней нашел приют от всех земных тревог;
Здесь все оставил он, что в нем греховно было,
С надеждою, что жив его спаситель-бог.

Перейдем теперь к хвалебным жанрам, вершиной которых является ода.
Оду легко узнать по патетическому торжественному тону и возвышенному слогу, обращенному к какому-либо лицу или событию («Ода на день восшествия Елисаветы», «Ода на взятие Хотина»). В оде поэт вещает как бы не от себя лично, а от всего общества или каких-то высших сил.

Изначально одическая строфа в русской поэзии была твердой формой и представляла собой 10 строк. Первые четыре строки рифмовались перекрестно, следующие две — смежно, а последние четыре — опоясно. В результате схема рифмовки выглядела так: ababccdeed. Хрестоматийным образцом этого жанра являются оды М. Ломоносова.

…Молчите, пламенные звуки,
И колебать престаньте свет;
Здесь в мире расширять науки
Изволила Елисавет.
Вы, наглы вихри, не дерзайте
Реветь, но кротко разглашайте
Прекрасны наши времена.
В безмолвии внимай, вселенна:
Се хощет лира восхищенна
Гласить велики имена…
М. Ломоносов «Ода на день восшествия Елисаветы»

Впоследствии тематика од расширилась. Вместо восхваления монархов они стали воспевать революционные идеи (см. оду «Вольность» А. Радищева или «Оду революции» В. Маяковского). Впрочем, в современной поэзии жанр оды встречается крайне редко и обычно носит иронический оттенок.

Подобную эволюцию испытали и другие хвалебные жанры: дифирамб, панегирик и мадригал. Впрочем, мадригал изначально был «легким» поверхностным жанром. Он представлял собой как бы маленькую шуточную оду, стихотворение-комплимент с откровенно льстивой интонацией.

«Душа телесна!» ты всех уверяешь смело;
Я соглашусь, любовию дыша:
Твоё прекраснейшее тело
Не что иное, как душа!
М. Лермонтов

Посвящались мадригалы обычно женщинам, писались зачастую экспромтом или были весьма популярны в так называемой «альбомной поэзии». Раньше у дам, вращающихся в поэтических кругах, было принято заводить специальные альбомы, где каждый из стихотворцев мог оставить какое-нибудь хвалебное посвящение хозяйке. Вот оригинальное альбомное посвящение А. Пушкина его знакомой А. Смирновой, написанное как бы от её имени:

В тревоге пёстрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра…

В связи с «альбомной поэзией» мне постоянно вспоминается забавная сцена из книги воспоминаний И. Одоевцевой «На берегу Невы»:

Роза была одной из привлекательных достопримечательностей «Всемирной Литературы». Она, с разрешения Горького и Тихонова, устроила в зале около лестницы, «направо от входа, насупротив кассы» подобие продовольственной лавочки и отпускала писателям за наличные, а чаще в кредит, сахар, масло, патоку, сало и прочие советские лакомства. Толстая, старая, похожая на усатую жабу, она безбожно обвешивала и обсчитывала, но зато никого не торопила с уплатой долга. Никого, кроме Мандельштама.
…Эта Роза была одарена не только коммерческими способностями, но и умна и дальновидна. Так она завела альбом в черном кожаном переплете, куда заставляла всех своих клиентов-писателей написать ей «какой-нибудь хорошенький стишок на память». И все со смехом соглашались и превозносили Розу в стихах и в прозе.

…На что нам былая свобода?
На что нам Берлин и Париж,
Когда ты направо от входа
Насупротив кассы сидишь?..

патетически спрашивал ее поэт Зоргенфрей.
Роза принимала восторги и мадригалы, как должное. Все же «стишок» Георгия Иванова тронул ее до слез:

Печален мир. Все суета и проза,
Лишь женщины нас тешут, да цветы,
Но двух чудес соединенье ты.
Ты — женщина. Ты — Роза.

Узнав, что Мандельштам, ее новый клиент, уже успевший набрать у нее в кредит и сахар, и варенье, — «поэт стоющий», она протянула и ему свой альбом. И, должно быть, чтобы возбудить в нем благодарность и вдохновение, напоминала ему кокетливо:

— Вы мне, господин Мандельштам, одиннадцать тысяч уже должны. Мне грустно, а я вас не тороплю. Напишите хорошенький стишок, пожалуйста.
Мандельштам, решительно обмакнув перо в чернильницу, не задумываясь написал:

Если грустишь, что тебе задолжал я одиннадцать тысяч,
Помни, что двадцать одну мог тебе задолжать я.

И подписался с несвойственным ему дерзко-улетающим росчерком.
Роза, надев очки, с улыбкой нагнулась над альбомом, разбирая «хорошенький стишок», но вдруг побагровела, и грудь ее стала биться как волны о берег, о прилавок, заставляя звенеть банки и подпрыгивать свертки. Она дрожащей рукой, вырвала «гнусную страницу» и, скомкав, бросила ее в лицо Мандельштама с криком:
— Отдайте мне мои деньги! Сейчас же, слышите, отдайте!

Чтобы не менять настроение, перейду сразу к сатирическим жанрам, самым солидным из которых является басня.

Она ведет свою родословную от произведений древнегреческого раба Эзопа и французского поэта XVII века Ж. Лафонтена. Жанр басни нравоучителен, она обязательно заканчивается моралью. В басне широко используются аллегории, когда под маской животных выводятся типажи людей и на языке отвлеченной притчи бичуются те или иные пороки.

Пишутся они обычно простым обыденным языком и в вольном размере.

По улицам Слона водили,
Как видно напоказ —
Известно, что Слоны в диковинку у нас —
Так за Слоном толпы зевак ходили.
Отколе ни возьмись, навстречу Моська им.
Увидевши Слона, ну на него метаться,
И лаять, и визжать, и рваться,
Ну, так и лезет в драку с ним.
«Соседка, перестань срамиться, —
Ей шавка говорит, — тебе ль с Слоном возиться?
Смотри, уж ты хрипишь, а он себе идет
Вперед
И лаю твоего совсем не примечает».-
«Эх, эх! — ей Моська отвечает, —
Вот то-то мне и духу придает,
Что я, совсем без драки,
Могу попасть в большие забияки.
Пускай же говорят собаки:
«Ай, Моська! знать она сильна,
Что лает на Слона!»
И. Крылов

Крупнейшим русским представителем этого жанра, конечно же, является Иван Крылов. Строки его басен мгновенно разошлись на пословицы и поговорки: «А ларчик просто открывался», «Кукушка хвалит петуха…», «А вы как, братцы, не садитесь…», «А воз и ныне там». Басни Крылова оказались настолько совершенны, что после него в этом жанре так и не было создано чего-либо равнозначного.

Напротив, большинство современных поэтов считают, что морализация и аллегоричность опошляют искусство стихосложения. Уже в «Сочинениях Козьмы Пруткова» жанр басни откровенно высмеивался. Создатели образа поэта-графомана Пруткова — А. К. Толстой и братья Жемчужниковы — в своих пародиях издевались над псевдоглубокомысленностью басен, для чего брали самые нелепые и несовместимые образы: «Червяк и попадья», «Кондуктор и тарантул», «Незабудки и запятки», «Пастух, молоко и читатель»:

Трясясь Пахомыч на запятках,
Пук незабудок вез с собой;
Мозоли натерев на пятках,
Лечил их дома камфарОй.

Читатель! в басне сей откинув незабудки,
Здесь помещенные для шутки,
Ты только это заключи:
Коль будут у тебя мозоли,
То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.

Гораздо более успешную «карьеру» имел жанр эпиграммы — короткого (обычно в одну строфу) стихотворения, призванного высмеять ту или иную персону.

А. Пушкин:
Нет ни в чем вам благодати;
С счастием у вас разлад:
И прекрасны вы некстати
И умны вы невпопад.

Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.

Д. Давыдов:
ГЕНЕРАЛАМ, ТАНЦУЮЩИМ НА БАЛЕ ПРИ ОТЪЕЗДЕ МОЕМ НА ВОЙНУ 1826 ГОДА
Мы несем едино бремя;
Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой.

Р. Бернс:
О ПРОИСХОЖДЕНИИ ОДНОЙ ОСОБЫ
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!

Р. Киплинг «Эпитафии»:
ЭСТЕТ:
Я отошел помочиться не там, где вся солдатня.
И снайпер в ту же секунду меня на тот свет отправил.
Я думаю, вы не правы, высмеивая меня,
Умершего принципиально, не меняя своих правил.

В старые времена с помощью эпиграмм литераторы обменивались колкостями.

А. Пушкин:
Мое собранье насекомых
Открыто для моих знакомых:
Ну, что за пестрая семья!
За ними где ни рылся я!
Зато какая сортировка!
Вот Глинка — божия коровка,
Вот Каченовский — злой паук,
Вот и Свиньин — российский жук,
Вот Олин — черная мурашка,
Вот Раич — мелкая букашка.
Куда их много набралось!
Опрятно за стеклом и в рамах
Они, пронзенные насквозь,
Рядком торчат на эпиграммах.

Н. Некрасов, «Автору „Анны Карениной“»:
Толстой, ты доказал с терпеньем и талантом,
Что женщине не следует «гулять»
Ни с камер-юнкером, ни с флигель-адъютантом,
Когда она жена и мать.

Д. Минаев, «В кабинете цензора»:
Здесь над статьями совершают
Вдвойне убийственный обряд:
Как православных — их крестят,
И как евреев — обрезают.

Еще одной возможностью стихотворно высмеять коллегу по перу были пародии. В них обыгрывался стиль поэта или содержание какого-либо стихотворения. Пародии могли быть как язвительные, так и беззлобные.

Понять пародию можно, только зная оригинал, поэтому обычно для этой цели либо брались известные стихотворения (как знаменитая шуточная «Энеида» И. Котляревского — пародия на Вергилия, «перелицованного на малорусскую мову»), либо оригинал приводился перед пародией (как это делал советский пародист Александр Иванов). А вот шуточные стихотворения из «Алисы в стране чудес» Л. Кэрролла со временем потеряли свою пародийную окраску, ибо большинство их «первоисточников» забыты даже в самой Англии. Например, знаменитый «Папа Вильям»:

— Папа Вильям, — сказал любопытный малыш, —
Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
Как ты думаешь, правильно это?

— В ранней юности, — старец промолвил в ответ, —
Я боялся раскинуть мозгами,
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
Я спокойно стою вверх ногами…
(Пер. С. Маршака)

Пародировал, нравоучительное до оскомины, стихотворение Р. Саути «Радости Старика и Как Он Их Приобрел»:

— Папа Вильям, — сказал любознательный сын, —
Голова твоя вся поседела,
Но здоров ты и крепок, дожив до седин,
Как ты думаешь, в чем же тут дело?

— В ранней юности, — старец промолвил в ответ, —
Знал я: наша весна быстротечна.
И берег я здоровье с младенческих лет,
Не растрачивал силы беспечно…
Пер. Д. Орловской

А вот смешная и немного циничная пародия на стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу…», написанная рок-музыкантом Д. Яншиным:

Выхожу один я на дорогу.
Ночь, листва тихонько шелестит.
И «макаров» нежно греет ногу,
И мозга с мозгою говорит.
То в извилин сонном лабиринте
Заблудилась сумрачная мысль:
«То ли я внутри мента на свет родился,
То ли мент внутри меня сидит.

Можно пародировать целые жанры и стили, как мы это видели на примере басен. «Сочинения Козьмы Пруткова» вообще кладезь остроумных пародий, многие из которых до сих пор способны довести читателя до слез. От смеха, естественно. Вот отрывок, где Прутков подражает модному тогда жанру испанского романсеро:

Девять лет дон Педро Гомец,
По прозванью Лев Кастильи,
Осаждает замок Памбу,
Молоком одним питаясь.
И все войско дона Педра,
Девять тысяч кастильянцев,
Все, по данному обету,
Не касаются мясного,
Ниже хлеба не снедают;
Пьют одно лишь молоко.
Всякий день они слабеют,
Силы тратя по-пустому.
Всякий день дон Педро Гомец
О своем бессилье плачет,
Закрываясь епанчою…

Кстати, самую забавную эволюцию испытали «Плоды раздумья» Пруткова. Некоторые из них — «Нельзя объять необъятного», «Зри в корень!» — ныне воспринимаются всерьёз, хотя изначально писались как издевательская пародия на жанр афоризма.

Продолжение следует…