Советская поэзия 30-х годов: кто такой Д’Актиль и что его связывало с конницей Буденного?

Рука была рабочая, испещренная сеткой морщин, но породистая. И старинные кольца так ладно обхватывали длинные пальцы. Караванов по жизни моей бабушки, видно, прошло немеряно, и собаки целыми сворами неслись за ними. Но в этих перипетиях она сохранила изумительную стойкость духа, да незамысловатую истину — «собака лает — караван идет!»

Впрочем, иногда она произносила задумчиво, будто внутрь себя: «Сделав добро — брось его в море: рыба не поймет, а Бог оценит». Смысла этих слов я не понимала: меня очень веселила не блещущая умом некая рыба, а вот про то, что Бог что-то оценит — было вообще за гранью моего разумения.

Куда интереснее было наблюдать, как бабушка выращивает цветы или ставит химические опыты. Она была химиком, любила свою профессию глубоко и страстно, и небольшая веранда в ее доме была вечно уставлена ящиками с колбами и пробирками и вазонами с цветами.

— Вот смотри, — серьезно наставляла она меня, — прежде чем посадить цветок, непременно раскроши в ямку кусочек хлеба, неважно какого. Но хлебушек нужен, чтобы земля приняла растение, и тогда оно будет хорошо расти и радовать тебя цветением.

Не поверить этому было трудно — бабушкина веранда весной и летом напоминала райский сад. Пламенели настурции, выглядывали из-под толстых стеганых листьев фиалки — синие, фиолетовые, розовые, белые. Фуксии низко клонили головы под цветами-сережками, пестрели вербены, одуряюще пахли гиацинты.

На смену этому великолепию заступали мелкие розы — белые, розовые, алые. Они оплетали оконную решетку и тянули свои ветви к бабушкиному дивану. Тот всегда был покрыт узорчатым ковром, и оттого казалось, что бабушка восседает на своем троне под балдахином из роз. Да она и была для меня принцессой из «Тысячи и одной ночи», а ее дом полон загадочных чудес.

Ну, разве не чудом было обнаружить в тайниках бабушкиного раскладного дивана пластинку с записью голоса Есенина?! Правда, эта пластинка 1924 года скворчала и шипела, как сотня сковородок с жарящейся картошкой, и сквозь шипение иногда прорывался тонкий визгливый голос:

Пр-рр-роведите, прр-роведите меня к нему —
Я хочу-у видеть этого человека!

Уже одно то, что эта пластинка была выпущена еще при жизни поэта, наполняло меня гордостью за бабушку. Знай, мол, наших! Ни у кого такой нет, а у нас есть!

Были и другие ценности. Опять пластинка, на сей раз с речью Ленина на 3-м съезде комсомола. Но там вообще ничего нельзя было разобрать: картавый голос вождя мирового пролетариата то и дело прерывался бурными аплодисментами молодых строителей коммунизма.

Медный рубль 1919 года. Ух, и недоброй памятью вспоминала я его! Бабушка считала этот тяжелый позеленевший кружок панацеей от синяков, и стоило мне удариться, сразу заботливо прикладывала его к ушибленному месту. Мало того, что он был очень тяжелый, так с ним и не двинешься никуда! Приходилось сидеть смирно.

Чугунный Мефистофель с длинным хвостом, больше похожий на упитанную черную мышь средних размеров. Сувенир этот бабушка привезла из Петрозаводска и использовала в качестве пресса, чтоб не разлетались страницы ее бесчисленных статей. Мефистофель скалил зубы и довольно щурил глаза — наверно, химические термины были ему по душе.

И снова пластинка. Ею бабушка, пожалуй, дорожила больше, чем визгливым Есениным и картавым вождем мирового пролетариата. Маленькая, с поблекшей надписью в середине и царапинкой на одной стороне.

На пластинке были записаны две песни. Вернее, два романса. Но о понятии «романс» я узнала гораздо позже. Это были «Две розы» на музыку С. Покрасса и стихи Д’Актиля и «Я спросил у ясеня» на музыку М. Таривердиева и стихи В. Киршона.

Если вторая композиция была немного известна, благодаря рязановской «Иронии судьбы», то первая вообще — тайна за семью печатями! Мне ничего не говорили имена С. Покрасс и тем более Д’Актиль и В. Киршон. Честно говоря, я вначале подумала, что это какая-то аббревиатура. Ни одно имя, кроме М. Таривердиева не было мне известно.

Но отчего-то, слушая два эти романса, бабушка неизменно повторяла свою поговорку о добре, которое надо бросить в море. Слушала она их, закрыв глаза, и веки ее подрагивали, словно у птицы.

В эти минуты мне казалось, что бабушка когда-нибудь так и уйдет навсегда, сидя на своем ковровом троне, в окружении цветов, реторт и пробирок. И вкрадчивый тихий голос будет напевать:

Одна из них, белая, белая,
Была как улыбка несмелая,
Другая же алая, алая,
Была как мечта небывалая.

И обе манили и звали,
И обе увяли…

Одна из них, грустная, грустная,
Была как свирель безыскусная,
Другая же — странная, странная,

Какая-то вечно обманная.
Увяли, конец, не цвести им уж вновь,
А с ними увяла и чья-то любовь.

Но пока, слава Богу, бабушка была жива и здорова. Дослушав романс, она царственно вставала с дивана и переворачивала пластинку. Тут уже лились более знакомые звуки:

Я спросил у ясеня,
Где моя любимая?
Ясень не ответил мне,
Качая головой.

Я спросил у тополя,
Где моя любимая?
Тополь забросал меня
Осеннею листвой.

Я спросил у осени,
Где моя любимая?
Осень мне ответила
Проливным дождём…

Окончив слушать, бабушка аккуратно убирала черный диск в конверт и прятала подальше от глаз. Потом заваривала крепкий чай, делала большой глоток и только тогда произносила, будто роняла в вечность, слова о добре, море, неблагодарной рыбе и понимающем Боге.

Все мои мольбы объяснить, к чему это выражение, разбивались о каменную стену. Бабушка молча поджимала губы и переводила тему.

Через много лет, когда не было и бабушки, и единой страны, в которой она прожила всю свою нелегкую жизнь, мне удалось проникнуть в тайну загадочных имен Д’Актиля и В. Киршона.

Д’Актиль — настоящее имя Анато́лий Адо́льфович Фре́нкель — советский поэт-песенник, писатель-сатирик и переводчик. Родился в 1890 году в Иркутске. Жил и работал в Ленинграде. Из блокадного города в 1942 году был вывезен в Молотов. Там и умер, и был похоронен на местном кладбище.

Сейчас его имя почти никому неизвестно. Его стихи, положенные на музыку выдающимися композиторами, ушли в народ и обрели долгую жизнь. Но участью человека Анатолия Френкеля стало забвение. О нем известно совсем немного. Однако Анатолий Адольфович относился к себе с неизменной иронией. Он, скорее всего, высмеял бы тему своего вклада в историю и навсегда закрыл ее.

Анатолий Френкель начал печататься с 1910-х годов в Петербурге — в юмористических изданиях. Организовывал и редактировал сатирические журналы, работал в агиттеатре.

В 1940 году на экраны СССР вышел фильм «Светлый путь» с Любовью Орловой в главной роли. Знаменитый «Марш энтузиастов», звучавший в нем, был создан на стихи Анатолия Френкеля.

Песня была очень популярна в годы Великой Отечественной войны, поднимала дух на фронте и в тылу. Ее исполняли в концертных залах блокадного Ленинграда. Дунаевский потом еще не раз обращался к стихам Д’Актиля. Песню «Звать любовь не надо» Исаак Осипович посвятил актрисе Лидии Смирновой. Их роман был красивым, долгим и драматическим. И песня на слова Д’Актиля выразила всю его страсть и нежность.

В довоенные годы Д’Актиль брался за любую работу: писал водевили, маленькие пьесы, либретто для оперетт, много лет сотрудничал с Ленинградским мюзик-холлом. Там же он познакомился с Леонидом Утесовым и создал знаменитые песни — «Пароход», «Му-му», «Тайна».

В 1935 году во Франции появилась песенка «Все хорошо, мадам маркиза». Автором оригинального текста и музыки является Поль Мисраки, аранжировку сочинил джазмен Рэй Вентура. По одной из версий, на русский язык эту шуточную историю перевел Анатолий Френкель. Песня «Прекрасная маркиза» стала визитной карточкой Леонида Утесова.

Анатолий Френкель слыл очень гостеприимным и хлебосольным человеком. В его дом приходили многие знаменитые люди. Но среди них Анатолий Адольфович не тушевался, а наоборот, слыл очень образованным человеком. Как говорили друзья и коллеги, выделялся даровитостью, свободно владел несколькими языками.

Он ценил силу эзопова языка, иносказания. Поэтому и взялся за перевод близких себе по духу писателей — Джека Лондона, О’Генри. Д’Актиль перевел на русский «Алису в стране чудес» Льюиса Кэрролла.

Д’Актиля называли гением метаморфозы. Он получил известность в первые годы Советской власти как автор «Марша конников Буденного» на музыку тоже Покрасса, только уже не Самуила, а Дмитрия. (Вообще, удивительная фамилия. Все три брата Покрасса — Самуил, Дмитрий и Даниил — были композиторами, а четвертый, Аркадий — пианистом и аккомпаниатором.)

«Марш конников Буденного» был таким знаменитым, что его распевали не только взрослые. Под эту бравурную музыку маршировали детсадовцы. Иногда даже младенцев укачивали под его звуки!

Мы — красные кавалеристы, И про нас Былинники речистые Ведут рассказ — О том, как в ночи ясные, О том, как в дни ненастные Мы гордо и смело в бой идём!

В Гражданскую войну Д’Актиль служил в Политотделе Первой Конной Армии. Впоследствии о нем писали.

Гражданская война породила множество приспособленцев, но далеко не все из них могли сочетать запредельную гибкость с несомненными литературными способностями.

А литературных способностей у Д’Актиля было много. И талант был искренен и многогранный. Иначе наряду с «Маршем конников» не написал бы изумительные стихи романсов «Изумруд», «Вам девятнадцать лет» и, конечно, «Две розы», столь любимые моей бабушкой…

Продолжение следует…