Тем, кто еще не догадался, могу подсказать: речь идет об Осипе Эмильевиче Мандельштаме, русском поэте, человеке не просто отважном, но и живо откликающемся на обыкновенную человеческую боль. Человеке, который без всякого преувеличения «глаголом жег сердца людей». Ну кто, скажите, мог написать об отце всех времен и народов в ноябре 1933 года (когда все основные репрессии были еще впереди) такие строки:
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.
За эти стихи Осип Эмильевич и был арестован в 1934 году. Но в первый раз, если можно так выразиться, отделался легким испугом. А вообще весь его земной путь — это путь постоянных исканий, разочарований, знакомство с лучшими умами России и Европы, «расплевывание» с друзьями по идейным и литературным соображениям, и единственный шикарный подарок, который судьба дарит поэтам — Прекрасная Дама, которой хочется посвящать стихи днем, а поэмы ночью…
И хотя родился Мандельштам в Варшаве (это событие произошло 15 декабря 1891 года) в семье мастера-кожевенника, мелкого торговца, его лучшие годы пройдут в Петрограде, который он считал своим. Именно здесь началось его увлечение поэзией, а потом, спустя долгие годы, в декабре 1930 года он напишет:
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда, так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей,
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я еще не хочу умирать!
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! У меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
Но настоящая душа поэта была не в кандалах «цепочек дверных», и не в постоянных терзаниях. Она находится в красивом стихотворении, как например, это:
«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарею,
В молочные Альпы, мечтанье летит.
Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть —
И в тесной беседке, средь пыльных акаций,
Принять благосклонно от булочных граций
В затейливой чашечке хрупкую снедь…
Подруга шарманки, появится вдруг
Бродячего ледника пестрая крышка —
И с жадным вниманием смотрит мальчишка
В чудесного холода полный сундук.
И боги не ведают — что он возьмет:
Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце, божественный лед.
Жаль, только время неумолимо. Оно ломает, гнетет, выдавливает по капле не столько раба, сколько свободомыслие, желание противиться вселенскому злу. От этого есть только одно спасение, одна гавань — всепоглощающая страсть, любовь женщины, которая захлестнет своим чувством, заставит задыхаться в самый сладостный миг жизни, и это, только это — настоящий «код да Винчи» и одновременно Апокалипсис.
Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.
Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.
Еще одно мгновенье,
И я скажу тебе,
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно преступленье,
Меня к тебе влечет
Искусанный в смятеньи
Вишневый нежный рот.
Вернись ко мне скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
Я вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову.
А когда вершина достигнута, когда поет каждый нерв, каждая «фибра» души, разве можно чем-то остановить этот полет? Под такими «голубыми небесами», куда не каждому земному и долететь?! Никакие тактильные ощущения, даже самые сладостные, не раздирают грудь так, как чувство воспарения над собой. Не верите? Спросите об этом Александра Герцовича, уж он-то знает в этом толк…
Жил Александр Герцович,
Еврейский музыкант, —
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…
Что, Александр Герцович,
На улице темно?
Брось, Александр Герцович,
Чего там?.. Всё равно…
Пускай там нтальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит.
Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
А там — вороньей шубою
На вешалке висеть…
Все, Александр Герцович,
Заверчено давно,
Брось, Александр Скерцович,
Чего там?.. Всё равно…
Осип Эмильевич Мандельштам скончался в заточении 27 декабря 1938 года…
Именно с него, я и решил начать новую рубрику нашего интернет-журнала — Антология отечественной поэзии…
Мне мама про него ещё в детстве рассказывала...
Оценка статьи: 5
0 Ответить