Где вы, алые паруса? Судьба Александра Грина

В 12 лет мальчик был исключен из училища за эпиграммы на учителей. Ходатайства отца не помогли, и Александр, окончив другое 4-классное училище, решил стать моряком. Дома 16-летнего юношу мало что держало. Мать к тому времени умерла, отец женился вторично и отношения с мачехой не сложились.

Матроса из Грина не вышло, он чувствовал отвращение к прозаическому матросскому труду. Разругавшись с капитаном корабля, он вернулся в Вятку к отцу, а оттуда вновь уехал на поиски счастья. На этот раз в Баку. Кем он только здесь не был: поденщиком на бирже, рыбаком, чернорабочим на нефтяных промыслах, ночевал под перевернутыми лодками, работал в железнодорожных мастерских. Бакинский период жизни Грина лучше всего отражен в его «Автобиографической повести». Как признавался сам писатель, «в Баку я имел вид настоящего босяка, но… платили неплохо: рубль двадцать копеек в день».

Сказать, что Грин просто перепробовал множество профессий (был даже шпагоглотателем!) — это не сказать ничего. Это были самые настоящие скитания, поиски зачарованного мира, своей «Гринландии», как потом назовут вымышленную страну Грина исследователи его творчества.

Прекрасно зная матросскую среду, он выступал с пламенными революционными речами, писал листовки, после которых один из товарищей ему заметил: «Из тебя, Гриневский, вышел бы писатель». Эти слова были толчком к началу литературной работы, о которой Грин задумывался и сам.

За 26 лет творчества Грин опубликовал более 350 произведений, среди которых «Жизнь Гнора», «Дьявол оранжевых вод», «Блистающий мир», «Бегущая по волнам» и, конечно, самое трогательное, самое поэтичное и самое светлое свое произведение — феерию «Алые паруса» (опубликована в 1923 году и посвящена жене Нине — другу и музе).

«Трудно было представить, что такой светлый, согретый любовью к людям цветок мог родиться здесь, в сумрачном, холодном и полуголодном Петрограде, в зимних сумерках сурового 1920 года, и что выращен он человеком внешне угрюмым, неприветливым и как бы замкнутым в особом мире, куда ему не хотелось никого впускать», — вспоминал Вс. Рождественский. В числе первых этот шедевр оценил М. Горький, часто читавший гостям эпизод появления перед Ассоль сказочного корабля.

Грин прожил сложную противоречивую жизнь. От бешеного успеха и приличных гонораров до обвинения критики в подражательстве, до пьяных кутежей, карточных игр, скитаний, арестов, побегов и мнимых чужих паспортов, голода и безденежья. От резкого порицания и борьбы с царизмом до такого же резкого неприятия и разочарования в революции.

После октября 1917 года в печати появляются заметки Грина, осуждающие бесчинства и жестокость. «В моей голове никак не укладывается, что насилие можно уничтожить насилием», — говорил он. Он не принял советскую жизнь «еще яростнее, чем дореволюционную, он не выступал на собраниях, не подписывал коллективных писем, даже рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю,… этот фантазер и выдумщик жил не по лжи», — заметил как-то филолог А. Варламов. Он действительно жил не по лжи, не хотел жить во лжи, а в действительности ему, наверно, не было места. Жить ему хотелось в Гринландии — выдуманной стране, где были в чести «высокие, необычайно чудесные ценности».

В последние годы Грин с грустью отмечал: «Эпоха мчится мимо. Я не нужен ей такой, какой я есть. А другим я быть не могу. И не хочу. Пусть за все мое писательство обо мне ничего не говорили, как о человеке, не лизавшем пятки современности, никакой и никогда, но я сам себе цену знаю».

С 1930 года переиздавать Грина цензура запретила и ввела ограничение — по одной книге в год. Пришлось оставить квартиру в Феодосии (сейчас в ней тоже музей) и переехать в старый Крым, где жизнь была дешевле. Последний роман «Недотрога» так и не был закончен. Ни одно издательство не проявило интерес к роману. На просьбу о пенсии Союз писателей не откликнулся. Более того, на заседании правления писательница Л. Сейфуллина заявила: «Грин — наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям. Ни одной копейки принципиально». Правда, в мае 1932 пришел перевод на 250 рублей от Союза писателей, посланный на имя «вдовы писателя Грин», хотя сам Грин был еще жив.

После смерти писателя было решено издать сборник его произведений. К решению присоединилась и Сейфуллина. Сборник был издан в 1934 году.

Вдова Грина (теперь уже и вправду вдова) продолжала жить в Старом Крыму, в саманном домике. Во время войны была угнана на трудовые работы в Германию. Вернувшись в 1945 году, получила 10 лет лагерей за «Измену Родине» с конфискацией имущества. Большую поддержку, в том числе вещами и продуктами, ей оказывала первая жена Грина. Нина отбыла весь срок, вышла по амнистии в 1955 году, а с 1956 усилиями Паустовского, Олеши и других писателей Александр Грин был возвращен в литературу. Получив гонорар за «Избранное» мужа, Нина приехала в Старый Крым, с трудом отыскала могилу Грина и выяснила, что последнее пристанище писателя отдано местным исполкомом под курятник. В 1960 году после нескольких лет борьбы музей Грина в Старом Крыму был открыт на общественных началах, а в 1971-м получил статус официального музея.

Романтика блистающих миров и скитаний продолжалась не только в жизни Грина и после его смерти, но и после смерти его близких. Наверно, такова своеобразная плата за талант, за дар. Умерла вдова Грина в сентябре 1970 года, завещав похоронить себя рядом с мужем. Местное начальство, раздраженное утратой курятника, наложило запрет, и Нину похоронили в другом конце кладбища. А 23 октября того же года в день рождения Нины шестеро ее знакомых ночью тайком перезахоронили гроб в предназначенное ему место.

…Экскурсовод торопила нас, но голос ее стал глуше. «Если бы жив был Грин, — промолвила она, — скорее всего, он посвятил бы этому тайному погребению целый рассказ. Это было в его духе. А может, и нет, — добавила она, помолчав. — У него просто разорвалось бы сердце писать о мучениях Нины Николаевны».

Шофер давно сигналил нам из автобуса. По пути я еще раз бросила взгляд на могилы Грина и его жены и вдруг заметила, что сухое деревце возле них увешано крохотными алыми лоскутками. «Это местная традиция, — улыбнулась экскурсовод. — Люди завязывают красные лоскутки в память о гриновских алых парусах. На любовь, на счастье. Это уже вроде как святилище».

Мы наконец-то расселись, и автобус, недовольно чихая и скрипя, двинулся к Керчи. Облака пыли поднялись за ним. Они скрыли домик Грина и кладбище. Лишь гора Агармыш сурово глядела нам вслед из-за этих пыльных туч. Та самая Агармыш, на вершине которой каждый год 23 августа поднимают алые паруса. В память о Грине.