В чём величие пьес Уильяма Шекспира? Гамлет, принц датский

Перейти ко второй части статьи

Каждый режиссёр, поставивший спектакль или фильм о нём, каждый учёный, написавший статью или монографию, да, наверное, и каждый мыслящий человек, прочитавший бессмертное творение Шекспира, создаёт собственный образ Гамлета и по-своему объясняет причины его поступков.

Так кто же он, «милый принц» — герой без характера, как считал Лев Толстой, или человек нового времени, который, говоря словами Брандеса, высоко вознёсся над изначально возложенной на него миссией отмщения и стал великим страдальцем, «воплем человечества, пришедшего в отчаяние от самого себя», мыслитель и мечтатель, в которого смотрятся как в зеркало отдельные люди и целые нации?

Гамлет — герой с тысячью лиц. И. Гарин пишет:

Кого только за истекшие века не находили в Гамлете: лишнего человека и бунтаря, выразителя духа «тёмных веков» и ренессансного гуманиста, цельного человека и душу, раздираемую противоречиями, вожделеющего трона и бросающего вызов мировому злу, философа-созерцателя и активиста.

Впрочем, не следует думать, что Гамлет как образ в искусстве нравится всем. Лев Толстой в своей статье «О Шекспире и о драме» высказал мнение, что глубина Гамлета — не более чем выдумка благоговеющих перед классиком критиков, которые не решаются прямо сказать, что «король голый» и что «Шекспир не сумел, да и не хотел придать никакого характера Гамлету».

Бернард Шоу утверждал, что у Гамлета «нет воли, характер его проявляется только во вспышках гнева», и более того, «когда Шекспир пытается изобразить сложную личность, герои его страдают одним и тем же недостатком: их… поступки навязаны им какой-то посторонней силой» (на что можно возразить, что человек противоречив и посторонняя сила, о которой говорит Шоу — часть его сущности, дремлющие в безднах души демоны, которые стремятся вырваться наружу).

В соответствии с замыслом статьи, хочу предложить читателям следующую трактовку: судьбу Гамлета, как и других шекспировских героев, диктует рок, имя которого — страсть. Страстью датского принца является благороднейший из человеческих инстинктов — стремление понять и объяснить окружающий мир.

Принц воспитывался как наследник, правитель и воин, и он не может не понимать, что необходимо исправить «распавшуюся связь времен» в датском королевстве (кто, если не он?). Но по своему душевному складу Гамлет, виттенбергский студент и один из первых интеллигентов средневековья, — мыслитель и мечтатель, а не человек действия. Чувствительность натуры и двойственность положения, в котором он оказался, губительны для принца. Он не может действовать и не может бездействовать, потому что и то, и другое грозит ему смертью.

Гамлета терзает призрак его отца, отравленного Клавдием, сам же Клавдий не доверяет принцу и окружает его своими шпионами, которыми руководит Полоний, его советник и начальник секретной службы. Но принц размышляет и колеблется не просто из-за сложности возложенной на него задачи, а потому, что его настоящее царство, истинная стихия — область мысли, а не практические действия.

Он чувствует, если даже не говорит этого ясно, как мало будет пользы от того, что он уничтожит одного хищного зверя, — пишет Г. Брандес. — Он сделался великим страдальцем, который насмехается и издевается, который обличает других и терзается сам.

Конечно, как справедливо отмечает, Брандес, нерешительность Гамлета в определённой степени определяется самой структурой пьесы:

Если бы Гамлет убил короля тотчас по получении откровения духа, пьеса должна была бы ограничиться одним только актом. Но величие Шекспира в том и состоит, что в отличие от создателей современных сценариев он придал высокий смысл этой нерешительности, а не стал заполнять место бесконечными сценами в жанре «экшн»

(вспомним слова самого Шекспира — «сюжет, рассказанный кретином с пылом, с шумом, но ничего не значащий»).

Брандес, как и большинство критиков, превозносит Гамлета за то, что тот ценит мысль выше действия:

Его неспособность (к действию) имеет свой источник в том, что парализующее впечатление от действительной сущности жизни и все думы, порождаемые этим впечатлением, до такой степени завладели его силами, что сама миссия мстителя отступает в его сознании на задний план. По природе он мыслитель.

Эта позиция подверглась жёсткой критике со стороны русского философа Льва Шестова в работе «Шекспир и его критик Брандес».

«Брандесу кажется, что высший идеал — это быть „мыслителем“… Но вместе с тем Брандес не решается прямо сказать, что „мыслитель“ и делать ничего не должен… — пишет Л. Шестов. — Гамлет не знает, что благоговейные мечтания могут лишь тогда чего-нибудь стоить, когда облекутся в плоть и кровь. Люди для него обратились в идеи, а идеи уже давно перестали представлять собою жизнь… Он клеймит и казнит людей только потому, что они ему — чужие, что они для него — не люди».

Образу Гамлета Шестов противопоставляет фигуру Брута, убийцы Цезаря и главного персонажа пьесы Шекспира «Юлий Цезарь». Шестов уверен, что именно в этой пьесе драматург «осудил гамлетовскую философию во всех ее видах». Что же, такому преклонению человека мысли, каким, несомненно, являлся Шестов, перед человеком действия удивляться не стоит — оно достаточно характерно для русской интеллигенции.

Для Гамлета жизнь — сон, для Брута сон обращается в бдение. Он взялся за книги, чтобы при их помощи лучше понять жизнь, а не ушёл в книги, чтобы ими жить. И поэтому — он и в жизни, и в науке на своём месте. Гамлет же и как философ, и как практический деятель — одинаково несостоятелен.

— делает выводы Шестов.

К разговору о Бруте мы ещё вернёмся. В одном с Шестовым можно согласиться: Гамлет как «деятель», практический политик, менеджер — действительно, несостоятелен.

«Слова Гамлета глубоки и ярки, но действия его то опрометчивы, то ничтожны и чаще всего лунатичны», — пишет Иннокентий Анненский.

Нельзя сказать, чтобы он не совершал никаких реальных поступков, но всё дело в том, что практически все они неадекватны. Он не смог, да в сущности и не испытывал ни малейшего желания привлечь сторонников, организовать заговор или военный мятеж, подготовить общественное мнение страны или заручиться помощью иностранных государей, которые, вне всякого сомнения, были бы рады возвести на датский престол своего союзника.

Он случайно убивает подслушивающего Полония, что приводит к безумству его дочери Офелии, в которую принц был влюблен; обрекает на смерть бывших друзей Розенкранца и Гильденстерна и вступает в смертельную схватку с Лаертом, сыном убитого им Полония. Королевство, в одночасье лишившееся короля, королевы и наследника престола, достаётся давнему врагу датчан, принцу Фортинбрасу.

Шестов прав, что Гамлета нельзя счесть выдающимся философом; но ведь великим философом не был и его создатель, У. Шекспир, который не мог сделать своего персонажа тем, кем не являлся сам. Но как мыслитель-экзистенциалист, он не имеет себе равных, в противном случае невозможно понять, почему лучшие умы человечества поколение за поколением пытаются истолковать и переосмыслить буквально каждое слово шекспировского персонажа.

«Познание убивает действие, для действия необходимо покрывало иллюзии», — пишет Ницше, но дело тут не в самом познании, а в том, что хотя принц и был создан для него, но родился не в то время и не в том месте, как, в сущности, и большинство из людей, не сумевших раскрыть своё призвание. Страсть принца — мысль и слово («слова, слова, слова»).

«Нельзя различить до конца, что Гамлет сам делает и что с ним делается, он ли играет безумием или оно им», — пишет Выготский.

Странные игры разума Гамлета не подчинены какой-то конкретной цели, например, свержению с престола короля, они имеют всеобщий смысл. Мысль, как страсть, наваждение, вожделение и обсессия, владеет всем существом героя пьесы, и он не в силах противостоять её соблазну.

Гамлет обречён: оставаясь в рамках созданного им иллюзорного и призрачного мирка и самостоятельно, без советчиков и учителей, пытаясь понять тайны бытия, превратности человеческих судеб, жизни и смерти, неподвластные человеческому разуму, он неотвратимо погружается в безумие; пытаясь же вырваться из заколдованного круга, в котором он движется, и выступая в роли человека и действия, он вторгается в сферу практической жизни и политики, для которой не создан, совершает ошибку за ошибкой и становится виновником множества смертей.

«Будь он в живых, он стал бы королем заслуженно», — говорит о Гамлете Фортинбрас, человек, по характеру представляющий полную противоположность принцу. Но что он, в сущности, о нём знает? Только то, что принц умер, защищая свою честь и совершая отмщение за отца, и это не может не импонировать бравому норвежцу. Неудивительно, что с точки зрения некоторых исследователей Гамлет — не кто иной, как носитель зла и посланец тёмных сил. «Милый принц», воплощение «всего лучшего, что есть в этом мире» был добр и желал всем добра, но принёс смерть и разрушение (вспомним финальную сцену пьесы и слова Фортинбраса, сравнившего место действия с полем боя).

Трудно сказать, что ждало бы его, окажись он волею судеб на датском престоле — судьба герцога Просперо из «Бури», ушедшего в книги и потерявшего трон («Ведь Просперо — чудак! Уж где ему с державой совладать? С него довольно его библиотеки!»), народный бунт или война со всё тем же норвежцем, которая, учитывая характеры противников, едва ли была бы успешной для Гамлета…

Впрочем, это, что называется, совсем другая история. Может быть, и прав Иннокентий Анненский, говоривший:

В сущности, истинный Гамлет может быть только музыкален, а всё остальное — лишь стук, дребезг и холод нашего пробуждения с музыкой в сердце.

Продолжение следует…