Нежность для Людмилы. Чем прославился Анри Барбюс?

Питер есть Питер. Он манит, зовет. Волны плещутся о набережную, невесомые брызги долетают до нас, спешащих, бегущих, стремящихся запечатлеть в своей памяти как можно больше. Мы летим по этому городу на кураже, еще во власти ожидания неизвестного, и верим, что Судьба будет к нам благосклонна. Баку остался далеко, родной жаркий город, в который мы должны вернуться только с победой. И, Боже мой, как бесконечно далеко от нас все то, что сейчас происходит в нем…

В ночь на 9 июля Вас не стало. Я узнаю об этом только 18 августа, уже по приезде, когда мне позвонит наша общая знакомая и, словно извиняясь, скажет:

 — Простите, Ляман, я беспокою Вас по печальному поводу. Дело в том, что Людмилы Николаевны Хохловой 9 июля не стало. Я звонила Вам, но звонки не доходили. Завтра 40 дней. Вы пойдете?

Конечно, я пошла. Что-то говорила, кому-то выражала соболезнования, сокрушалась о жестокости инсульта, вырвавшего из жизни моложавую, яркую женщину, сидела за поминальным столом, слушала проповедь батюшки, скорбно потупляла глаза и ловила себя на мысли, что все эти действия были уже не так важны. Я просто Вас вспоминала, и воспоминания сжимали мне сердце.

Маленького роста, полненькая, с большими голубыми глазами навыкате и неизменной сигаретой в руках — Вы внушали уважение и умиляли одновременно. Заместитель главного редактора газеты «Мир литературы», Вы скрупулезно, даже яростно, вчитывались в любой присланный материал, тщательно выверяя каждую фразу, и в то же время так трогательно по-женски причитали: «Боже мой, этот цвет волос совсем не идет мне! Срочно бегу перекрашиваться! Ой, торжество на носу, а у меня еще нет платья. Ой, ну, как это?! Кошмар! Сумочка у меня есть, а туфель под нее нет!»

Ваш голос хрипловатый, чуть задыхающийся: «Мой родной!» — почему-то Вы обращались ко мне только так.

— Что у Вас есть для нас для следующего номера? Давайте, давайте!

— Людмила Николаевна, я еще не начинала, вот думаю только подступиться к статье.

— Вздор! Пустое, мой родной! Чтобы через два дня была статья! Я Вас жду!

И потом, чуть понизив голос, как-то даже заговорщицки:

— Вы же знаете, я Вас не правлю. Сразу даю в печать.

«Я Вас жду», — в Ваших устах это было наивысшей формой признания.

А наши ночные телефонные разговоры… Это была целая поэма!

 — Ляман, — раздается в трубке воркующий голос с характерными раскатистыми «р». — Вы не спите? Я буквально на минуточку.

«Минуточка» растягивается до 3−4 часов ночи. Сон накатывает волнами, иногда голос Ваш доносится словно из тумана. Но прервать вдохновенный литературный монолог мне и в голову не приходит. И открывается второе дыхание, сон отступает, поддавшись магии Вашей речи.

Бог мой, чего и кого только нет в этих монологах! И отрешенность Блока, и музыкальность пушкинской строки, и воющее одиночество Цветаевой, и царственность Ахматовой, и величие Низами, и древнегреческие трагедии. Вы молниеносно перемещаетесь из одной исторической эпохи в другую, распахиваете двери своего воображения перед литераторами прошлого, сыплете цитатами, стихотворными строчками. И поэты воскресают из небытия, предстают ярко и зримо перед моим внутренним взором. Наверно, они были бы бесконечно благодарны Вам за такие свои феерические литературные портреты.

«Единым росчерком пера» очертить образ… В данном случае лучше сказать: единым монологом на одном дыхании сделать литературу близкой, понятной и живой.

Порой роскошь литературных откровений сменяется рассказами об актерах, у которых Вы брали интервью.

— Вот Ульянов, — рокочет в трубке Ваш восторженный голос, — прелесть-человек был, царство небесное ему. Бездна обаяния и остроумия. Но хитрован, ой, какой хитрован! На вопросы отвечал вроде прямо, а вроде как с подковырочкой!

Иногда Вы устаете. Я могу лишь догадываться об этом по учащающимся паузам в разговоре. Вы закуриваете, задумываетесь и вдруг вопрошаете:

— А Вы, мой родной, не курите?

 — Нет.

— И правильно делаете. Но если решите закурить, то рекомендую только ванильные. От женщины всегда должно приятно пахнуть.

По-моему запах табака неприятен, особенно от женщины, как его не забивай, ванилью ли, ментолом. Но возражать мне не хочется. Слишком уж интересно следить за развитием Вашей мысли.

— А Вы любите собак? Ах, да-да, Вы же кошатница, я забыла. Но собаки — это особый мир. Вот у меня…

И дальше звучит новый блестящий монолог о самом преданном друге человека. И снова пауза.

— А знаете, мой родной, какое у меня любимое произведение? Ни за что не догадаетесь.

Вы выдерживаете уже театральную паузу и детски-торжественно провозглашаете:

— «Нежность» Анри Барбюса!

При словосочетании «Анри Барбюс» память выдает мне нечто смутное. Французский писатель-коммунист, друг Советского Союза, автор знаменитого романа «Огонь» и биографий Сталина. Умер в Москве в 1935 году, похоронен в Париже, на его могиле установлен памятник из уральского камня и выгравированы слова Сталина о писателе. О «Нежности» я не слышала.

— Ну, как же? — выдыхаете Вы, и кажется, что телефонная трубка доносит запах ванильных сигарет. — Это же одно из потрясающих произведений о любви. Все его политизированные романы забылись, а этот маленький рассказ из четырех писем бессмертен, ставится на всех сценах мира, да и наш Кара Караев написал по ней монооперу. Неужели не слышали?

Мне стыдно. Я поспешно заверяю, мол, конечно, слышала, просто запамятовала. В мозгу же моментально вспыхивает красная лампочка: «Запомнить: „Нежность“ Барбюса! Прочесть немедленно!»

— Ну, вот, — удовлетворенно пыхтите Вы в трубку, — а говорите, не помните.

И вдруг Вас осеняет:

— А напишите, мой родной, о Барбюсе! Давайте, давайте! Для следующего номера газеты. Тем более, он тоже родился в мае, как и я. Нет, Вы представляете, я родилась в один день с Булгаковым — 15 мая, а Барбюс — 17 мая! Нет, Вы представляете, они тоже Тельцы, как и я!

— Но…

— Никаких «но». Все у Вас получится. Я Вас жду! Ну, все-все. Давайте заканчивать, а то мы с Вами до утра проговорим.

В трубке раздаются гудки. В окно насмешливо подмигивает звезда: «Ну, что же. Поняла? Она ждет! Пиши!»

* * *

Эссе о Барбюсе я так и не написала. Как-то закрутили дела и меня и Вас. Видно, белки нашей жизни вертели свои колеса исправно и молниеносно. В последний год и общались редко, все бежали и бежали в беспрерывной рутине дней. До Барбюса ли с его неведомой «Нежностью»? Потом мы уехали, а Вас не стало.

Но «время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии», и я сейчас пишу для Вас статью о Барбюсе, и знаю, что Вы никогда ее не прочтете. И все же…

* *

Итак Анри Барбюс (1874−1935), французский писатель. Родился 17 мая 1873 г. в маленьком городке Аньере под Парижем, отец француз, мать англичанка. Учился в Сорбонне, публиковался в парижских газетах, но заметки его популярностью не пользовались.

В 1895 напечатал маленькую книгу стихов «Плакальщицы», имевшую успех, в 1908 выпустил первый роман «Ад». С началом Первой мировой войны ушел на фронт рядовым-добровольцем, был дважды награжден, написал роман «Огонь», за который получил Гонкуровскую премию в 1917 году и который стал одним из лучших романов о войне. Константин Паустовский так писал об этом романе:

«Одной из неожиданных для здешнего края примет недавней войны была книга Анри Барбюса „Огонь“, попавшая каким-то чудом в Сухум. Я читал эту крепкую, как солдатский шаг, мужественную и человечную повесть Барбюса у себя в саду, в тени банана. Изредка я подымал глаза. Мне нужно было какое-то время, чтобы сообразить, что я нахожусь не на полях Шампани или в Арденнах, где в залитых ливнем окопах тесно смешались обе армии — и французская, и немецкая — и солдаты тонут в грязи. Мне нужно было время, чтобы перенестись с полей Франции в этот нарядный от света и опьяняюще пахнущий край.
В такие минуты он казался мне особенно чуждым — лакированным и одновременно тоскливым».

За ним последовал роман на ту же тему — «Ясность». Барбюс был одним из первых, кто начал описывать войну, ни в коем случае не поэтизируя ее, а беспощадно и сурово. Он стал лидером международного движения «Кларте», пропагандирующего пацифизм, социальное равенство и интернациональную солидарность. Барбюс основал также и Всемирный комитет против войны и фашизма.

Поборник мирового коммунизма, он после поездки в СССР написал книгу «Россия», мечтал написать полную биографию Ленина, но не успел. Зато написал книгу «Сталин», пользовавшуюся в СССР невероятным успехом. В ней он восторженно провозгласил: «Сталин — это Ленин сегодня». Приезжал в Москву 4 раза, всегда был почетным гостем. В последний раз Барбюс приехал в Москву в 1935 году и умер там же 30 августа 1935 года.

А в памяти читателей и в истории литературы он остался вовсе не этими громыхающими военными романами и пафосными речами на антивоенных конгрессах, а крохотным рассказом «Нежность», потрясающе пронзительным и щемящим. По силе воздействия его можно сравнить, пожалуй, только с «Письмом незнакомки» Цвейга. В рассказе нет ни слова о политике, однако именно оно принесло Барбюсу огромную славу и успех. Сюжет его незамысловат. Герой рассказа получает в течение двадцати лет пять писем от своей любимой, жениться на которой ему не разрешили родители.

«Вот уже двадцать лет, как мы расстались… И вот уже двадцать лет, как меня нет в живых, дорогой мой. Если ты жив и прочтешь это письмо, которое перешлют тебе верные и почтительные руки, — те, что в течение многих лет пересылали тебе мои предыдущие письма, ты простишь мне, — если ты еще не забыл меня, — простишь, что я покончила с собой на другой же день после нашей разлуки. Я не могла, я не умела жить без тебя. Сегодня мы говорим очень тихо, почти неслышно, — уж очень мы далеки друг от друга, ведь я существую только в тебе, а ты уже забыл меня. Сегодня значение слова сейчас для той, которая его пишет и шепчет, совсем иное, чем для того, кто будет читать это.

Сейчас, преодолев такое громадное расстояние во времени, преодолев вечность — пусть это покажется нелепым, — сейчас я целую тебя, как прежде. Вот и все… Больше я ничего не прибавлю, потому что боюсь стать печальной, а значит, злой и потому, что не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших мечтах, которые неизбежны, когда любишь и когда любовь огромна, а нежность беспредельна.»

Да не обвинят меня в излишней экзальтированности, но у меня перехватило дыхание после чтения этих строк. Обжигающие нежностью, а в сущности, очень простые слова, обладали невероятной силой. Наверно, только так и можно говорить, когда обращаешься от сердца к сердцу.

Как пела великая соотечественница Барбюса Эдит Пиаф:

Слова, обычные слова.
Их все друг другу повторяют.
От них кружится голова,
Дыханье замирает.

Слова любви всегда одинаковы, сила лишь в устах, произносящих их.

Неудивительно, что именно этот малюсенький рассказ пережил все идеологические романы своего автора. Война войной, прогресс прогрессом, а человек за тысячи веков своего существования изменился мало — так же любит и негодует, ненавидит и радуется, страдает и верит в лучшее. В счастье, в нежность, в чудо. Верит и надеется, несмотря ни на что. Потому что если не верить, так вроде бы и жить можно, но уж больно скучно. А от скуки до жестокости всего один шаг. И лучше этого шага не делать.

Не знаю, смогла ли я написать эссе об Анри Барбюсе. Скорее всего, нет. Творчество пышноусого, с суровыми и острыми чертами лица французского писателя-коммуниста слишком далеко от меня. Кроме, пожалуй, «Нежности» — маленькой бессмертной песни во славу неумирающей любви. Но я написала его, как смогла, это ни на что не похожее эссе-воспоминание. И пусть Вашей душе, «мой родной», будет светло и нежно.