Можно ли прожить без знаний по черчению? Часть 3

Перейти к предыдущей части статьи

Генка, живший к тому времени с отчимом, потому что его родной отец умер, стал втайне от матери покуривать. Потом получилось так, что он один раз попробовал на вкус пиво, затем кто-то из друзей отчима угостил его «отвёрткой», затем в компании таких же шалопаев, как он сам, Генка впервые узнал, что такое креплёное вино.

Короче, к концу восьмого класса в Генкином «арсенале» выпитых напитков было всё, начиная от лёгких сортов пива и заканчивая самогонкой, попробовав которую впервые, Генка два дня мучился головной болью и после этого дал себе зарок — «в жизни больше эту гадость не пробовать».

«Гадость» же ещё несколько раз всё-таки попала в молодой Генкин организм, с подачи отчима, разумеется, который, по его же словам, «пить и курить начал с первого класса» и чем, судя по всему, даже гордился. Поэтому то, что пасынок со спиртными напитками познакомился уже тогда, когда тому исполнилось четырнадцать лет, отчим считал явлением даже несколько запоздалым.

«Жердяй, — так иногда Генка обращался к Славику, что называется, „по старой дружбе“, зная, что уж на него-то, хоть у них было всё меньше и меньше общих интересов, Бжвердинский ни за что не обидится, — ты, наверное, вообще в жизни ни разу даже шампуня не пробовал». Подразумевая под моющим средством шампанское.

Славик пытался уйти от этих совершенно не интересных для него разговоров. Шампанское он, конечно же, пробовал: и самое обычное «Советское», и недавно появившееся «Российское», и какие-то другие виды этого напитка, не превышавшего по своей крепости 13 градусов. Вот только весь ум его на тот момент занимало совсем другое.

Теперь он подумывал о том, как бы ему попасть в музей палеонтологии. Переменить свою мечту — стать биологом или кем-то в этом роде — он совершенно не хотел. Поэтому побывать в таком интересном месте, где выставлены чучела животных, начиная чуть ли не с мамонта — от этого он бы не отказался.

О том, что скелет мамонта в музее выставлен не настоящий, Славик догадался чуть позже. Эта догадка, правда, его не расстроила, а насмешила. Как раньше он, победитель двух олимпиад по биологии — школьной и районной, не додумался до такой простой вещи?

Вот над этим-то, а вернее, над самим собой, Славик и засмеялся прямо в присутствии Генки, который вообразил себе, что тот смеётся над его словами, которые чаще всего сводились к теме дегустации разных запрещённых в их возрасте напитков. Генка обиделся, надулся и всю оставшуюся дорогу до школы шёл молча, что, впрочем, Славика, особо не задело. Кажется, он даже не заметил враждебного молчания, исходившего от его школьного товарища.

Любили ли учителя Славика? Скорее — да, чем нет. Учился он довольно неплохо, за оценки переживал и появляющиеся «тройки» пытался как можно скорее исправить. Школьные педагоги, конечно же, не могли не заметить стараний Славика, и большинство из них обычно шло ему навстречу, когда речь заходила об исправлении текущей успеваемости, а также тогда, когда оценка у Бжвердинского, что называется, выходила «спорная». Чаще всего, такие «споры» возникали между «хорошо» и «отлично».

А уж учительница биологии — молодая и хорошенькая Инна Вячеславовна — относилась к своему ученику, в котором текла кровь учёного прадеда, и подавно уважительно. Ей очень импонировало то, что мальчик выбрал себе в «любимые предметы» как раз тот, который именно она и преподавала. А учитывая то, что Славик стал участником и победителем сначала обычных школьных конкурсов, а затем и олимпиад различных уровней, «пятёрка» по биологии была ему обеспечена, казалось, до конца учебных лет.

Правда, были в школе два предмета, на которые у Бжвердинского, как говорится «была аллергия». К ним относились черчение и физкультура. Последняя попала в «нелюбимчики», потому что учитель «физры» Иван Степанович Вертушинский всё время призывал своих учеников, и в особенности тех, кто уже вошёл в подростковый возраст, записаться в секцию либо дзюдо, либо самбо — в общем, туда, где вырабатывались навыки самообороны и умения постоять за себя.

«Вертухай достал уже своими советами, — говорил в раздевалке второгодник Санёк Иванов, играя бицепсами. — Я и так кого хочешь в школе отлуплю, на хрен мне его секция? Правда ведь, жердяй?» — и он подносил увесистый кулак к носу Славика.

Славик отворачивал голову, Иванова же это движение либо забавляло, либо раздражало. Если он был в хорошем настроении, он принимался безудержно хохотать над Бжвердинским, который, как ни крути, дать сдачи Иванову, который был почти на полтора года старше, не мог. Если же настроение первого силача в классе было плохим, он продолжал крутить своим кулачищем перед носом Бжвердинского и потом, словно незаметно, впечатывал ему кулаком либо в щеку, либо в ухо.

Уж кому-кому, а Славику секция точно бы не помешала, но… Более или менее приличной спортивной секции в их округе не было, а ездить за тридевять земель как-то не хотелось. Вертушинский же, хоть и заводил регулярно разговоры о секциях, ничего подобного в школе не вёл, потому что был уже в предпенсионном возрасте, а стало быть, вряд ли смог бы научить хотя бы кого-то хорошим приёмам столь любимой его самообороны. Ну, наверное, самые азы преподать он всё-таки смог бы, но на этом бы дело, вероятнее всего, и закончилось.

Черчение же Славика не привлекало по двум причинам: он не любил учительницу — занудную, как ему казалось, Веру Павловну, находя её уроки неимоверно скучными. Кроме того, пространственное видение у Славика отсутствовало начисто. Он, например, никак не мог представить себе, что многоугольник, нарисованный Верой Павловной на доске, был на самом деле объёмным кубом.

Бжвердинский честно прочитывал параграфы, задаваемые на дом, но увидеть в очередном многоугольнике куба или усечённой призмы не мог никак. Ну, вот никак, хоть тресни, хотя теоретически он всё знал о невидимых линиях, которые на чертеже обозначались пунктиром. А Вера Павловна, в свою очередь, не хотела верить ему, полагая, что Славик обманывает её. Да нет, он, по её мнению, просто издевался над ней и вводил в заблуждение, потому что в переходном возрасте мальчишки, да и девчонки тоже, становятся, как известно, до ужаса упрямыми и вечно что-то кому-то доказывающими!

Славик Бжвердинский Вере Павловне доказывать ничего никогда не пытался, но ей думалось, что если он получает хорошие оценки по другим предметам, то просто обязан был разбираться в чертежах! Ведь ей самой казалось таким простым чертить на доске фигуры, а потом ещё и показывать на них какие-то там сечения! А эти сечения были вообще китайской грамотой для Бжвердинского. Оттого Вера Павловна сначала повышала на него голос прямо на уроке, стыдя перед одноклассниками. Затем, когда пыл её угасал, она в сердцах говорила Славику: «Вот баран!» или «Ты страдаешь баранизмом!» — что в принципе означало одно и то же.

«Ну, жердяй, ты и впрямь баран», — даже Генка, и тот смеялся над ним. Хотя сам Генка учился неважно, в черчении он разбирался на удивление хорошо. И с восьмого класса существовал между ними договор: Славик помогает Генке по русскому, а Генка за Славика выполняет на листках ватмана различные технические рисунки, чертит аксонометрические проекции и что-то там ещё, что в голове Славика никак не хотело «раскладываться по полочкам».

Правда, Славику приходилось помогать Генке и по другим предметам, особенно в последнее время, потому что экзамены приближались со всей их неотвратимостью: что там осталось до них? Какой-то год с небольшим хвостиком… Помощь Славика заключалась, правда, в основном в том, что он просто давал Генке списать уже готовые задания, а тот, не вдумываясь в содержание, копировал их в свои, не всегда опрятные, тетрадки.

А может быть, Славик не любил физкультуру с черчением ещё и потому, что по школе упорно ходили слухи, что Вертушинский и Вера Павловна, хотя она и была намного моложе, живут вместе. «Надо же, двое противных, а как нашли себя!» — думал Славик. Только вот чем же эти двое были противны ему, он не мог уяснить.

Физкультурник, в общем-то, был прав, когда говорил о недостаточной физической подготовке Бжвердинского. Славик и без него об этом прекрасно знал, просто не хотел иной раз сам себе в этом признаться. Права была и Вера Павловна, когда говорила: «Ты, Слава, в черчении полный ноль». Этого Славик не отрицал даже в мыслях по отношению к самому себе. Единственное, что его обижало, так это то, что она сравнивала его с бараном. Баран же, насколько было известно Славику, был животным отнюдь не глупым. Упрямым — да. Но не глупым!

Когда в один мартовский день Вера Павловна велела Славику остаться, чтобы провести с ним дополнительный урок, Славику ничего не оставалось, как согласиться, хотя — как он предчувствовал — толку от этого будет мало. Как оказалось, в своих предположениях он был прав. Занятие, проводимое Верой Павловной, было похоже на изжеванную ириску, которая тянулась настолько долго, что казалось, ей не будет ни конца, ни края.

Попытавшись в очередной раз донести до Славика тему «Фронтальные разрезы» и поняв, что слова, влетая в голову Бжвердинского, тотчас же вылетают из неё обратно, Вера Павловна, как ни странно, не стала награждать Славика очередными сравнениями с копытными или прочими животными, а вместо этого сказала:

— Ты ведь неглупый парень, и троек по другим предметам у тебя нет. Об этом все учителя говорят. И так не хочется портить тебе аттестат за девятый класс тройкой по черчению, но ничего поделать не могу. Больше этой оценки ты, к сожалению, не заслуживаешь.

Славик же в этот момент подумал: «Какое счастье, что черчение не надо сдавать на экзамене!»

А Вера Павловна продолжала тем временем:

— Хотя нет, учитель физкультуры тоже на тебя жалуется. Ни пробежать кросс, ни подтянуться, ни даже отжиманий сделать ты по-нормальному не можешь!

«Ну ещё бы ты не знала про физкультуру, — подумал Славик. — Вертухай тебе, наверное, про всех нас в уши свистит».

Будучи по природе своей человеком негрубым, Славик, тем не менее, позволял себе в мыслях некоторые вольности, где мог и к учителю обратиться на «ты», и даже неприличными словами про себя, чтобы никто не слышал, отозваться. Но вместо этого он внезапно спросил:

— Вера Павловна, а может, мне помочь Вам чем-нибудь? Давайте я Вам новую доску на место старой повешу! Или, может, мне ещё какую-нибудь работу выполнить?

На это Вера Павловна ответила с иронией в голосе:

— Спасибо, конечно, но доску Иванов уже завтра повесит.

При этом она посмотрела на Славика так, словно хотела сказать: «Что ты можешь? Что ты вообще умеешь? Какие тебе доски вешать? Не дай Бог, доска начнёт на тебя падать, ты ведь её даже не удержишь! Отвечай потом за тебя, как за маленького…»

По её насмешливому взгляду Славик понял, чтό она хотела сказать, поэтому вылез из-за своей парты и пошёл к выходу. Обернувшись около двери, чтобы попрощаться, он увидел, как Вера Павловна смотрит на себя в маленькое зеркало и старательно подкрашивает губы.

Славику захотелось в тон ей спросить: «А Вы только и можете, что губы для своего хахаля Вертушинского красить?» Но тут же спохватился, сообразив, что Вера Павловна при всем своем занудстве и несправедливости умеет не только красить губы яркой помадой — она, в отличие от него, Славика Бжвердинского, прекрасно разбирается помимо черчения и в начертательной геометрии, и в деталях машин. И что для неё какие-то там самые простые разрезы и сечения? Раз плюнуть! В то время как он, вроде бы неплохой ученик, ничегошеньки в этом не смыслит.

Славик тихонько вышел из класса и пошёл по школьному коридору, досадуя на то, что только что увидел и услышал. Дома он уже три или четыре месяца поднимал отцовские гантели, поднимал каждое утро, постепенно увеличивая нагрузку на мышцы. Но они, эти самые мышцы, не только не становились похожими на мышцы Иванова — казалось, что они вообще не замечают тренировок. И другие упражнения с гантелями он выполнял, но почему-то пока не видел результатов.

Продолжение следует…