Кому нужен титул князя?

Он с видимым удовольствием взял в руки помятый конверт, бережно разгладил его, осторожно распечатал маленьким белым пластиковым ножичком и, отложив ненужный теперь уже нож в сторону, достал из конверта сложенный вдвое лист бумаги. Отложил конверт в сторону. Снова взял его и еще раз прочитал надпись на нем: «Его превосходительству графу Тетерину Алексею Даниловичу».

Тетерин выпрямил спину, слегка поджал живот и шершавой рукой пригладил торчащие в разные стороны давно уже поседевшие волосы. «Его превосходительству», — повторил он. Спрятав конверт в карман повидавшего виды некогда роскошного пальто, раскрыв сероватый лист бумаги, с наслаждением начал читать: «Князь Виктор Михайлович Сурепин покорнейше просит Вас пожаловать на ужин по случаю удачного завершения дела». И подпись, размашистая, со множеством завитушек и жирно выписанным титулом — князь.

«Надо же, значит, повезло Сурепину», — подумал Тетерин и сразу же начал собираться в гости.

Спустя некоторое время граф уже крепко пожимал протянутую руку Сурепина.

— Силен ты, князь! А как все прошло? — поинтересовался Тетерин.

— Да уж прошло, брат. Нормально все прошло, и вот, смотри, что мы на сегодня имеем.

Отойдя в сторону, Сурепин сделал широкий жест рукой в направлении импровизированного стола.

Тетерин ахнул: на «столе» в настоящей тарелке стояла свежеиспеченная картошка, от которой вверх шел легкий пар, наполняя помещение теплом и непередаваемым запахом, только ей одной и свойственным. Рядом в керамической плошке, мокро поблескивая, лежали огурчики, несколько буро-красных помидорчиков и белые зубчики чеснока с прилипшими к ним чешуйками и веточками укропа. На рифленой одноразовой бумажной тарелке громоздились ломти ржаного хлеба. Поставленная на кирпич, пыхтела и скворчала чугунная сковорода, плотно прикрытая чугунной же крышкой, из-под которой пробивался дурманящий запах жареного мяса.

Все это великолепие дополняли пять бутылок пива, окружавших одну бутылку водки в обрамлении трех больших и трех маленьких пластиковых стаканов, стоящих парами на белых пластиковых тарелках, из-под которых уголком выглядывали голубые бумажные салфетки с аккуратно положенными на них вилками и ложками.

— А кто третьим-то будет? — поинтересовался граф. — Неужели наследничек сподобится навестить папашу?!

— Он самый. Ему, вероятно, надо, чтобы я подписал какие-нибудь бумаги, может быть, отказ от квартиры или от садового участка. Да и рубли у него, к тому же, кончились. Вот и приедет зеленые поменять да автограф мой взять.

— А что, Виктор Михайлович, не хотите ли вы вернуться в родные, так сказать, пенаты?

— Помилуйте, Алексей Данилович, кому я там нужен!

— А доллары зачем тогда собираешь?

— Есть у меня мечта, граф, к Василию Степанычу махнуть — он давно меня зовет. Вот на днях опять письмо от него передали. Пишет, что его приняли, наконец, в дворянское собрание и даже поручили какую-то работу.

Разговор незаметно перешел на общих знакомых. Некоторые из них волею судеб оказались кто в ближнем, кто в дальнем зарубежье. Кому-то повезло и здесь, в России. Неторопливую беседу прервал шум подъехавшей машины.

— Вот и наследничек прибыл, — Виктор Михайлович повернул голову к двери и выжидательно замер.

Вскоре дверь отворилась и в помещение вошел изящно одетый молодой человек лет тридцати пяти.

 — Отец! — выдохнул он, не здороваясь. — Нам без тебя плохо. Очень плохо. Ты обязательно должен вернуться!

Алексей Данилович, собравшийся было поздороваться с вошедшим и даже протянувший ему уже руку, застыл с полуоткрытым ртом: такого от «наследника князя» он не ожидал.

Виктор Михайлович молчал.

— Ты нам нужен, отец, — с каким-то отчаянием проговорил молодой человек, — очень нужен!

— А что случилось, с чего это я вам вдруг понадобился? — поинтересовался спокойно Виктор Михайлович.

— Знаешь, у Сережки отец умер.

— Василий Степанович?! Он же мне на днях письмо прислал то ли из Венеции, то ли из Турина…

— Папа, он, как и ты, был бомж и никуда не уезжал.

— А как же письмо? — растерянно заморгал глазами Сурепин-старший.

— Так ведь тебе их от Сережки приносили.

Виктор Михайлович как-то разом обмяк, ссутулился, что-то хотел было сказать и вдруг заплакал. Сын растерянно посмотрел на Алексея Даниловича: тот молча развел руками.

Какое-то время все молчали.

— Папа, я не могу тебя здесь оставить: я никогда не прощу себе, если с тобой здесь что-то случится. Не прощу никогда, слышишь!

— А я, дурак, думал, что тебе дарственную на квартиру подписать нужно…

Алексей Данилович молча раскупорил бутылку с водкой, наполнил пластиковые стаканы, один из них подвинул Виктору Михайловичу, а другой его сыну.

 — Давайте помянем Василия, хороший он был человек. Такую жизнь прожил! Всю войну до Берлина прошел, а ведь почти мальчишкой в ту пору был. Ну, царствие ему небесное! И пусть земля ему, как говорится, будет пухом.

Они разом осушили стаканы. Закусывать почему-то не хотелось. Трое мужчин еще некоторое время молча сидели в полутемном помещении.

— Пошли, отец, уже темнеет, — сказал сын и, повернувшись к его другу, твердо добавил: — И Вы, Алексей Данилович, собирайтесь. Я коттедж достроил, там места всем хватит, и сад есть, так что будет чем Вам заняться.

— А на доллары я, значит, Василию памятник поставлю, — вдруг сказал Виктор Михайлович и уточнил: — Гранитный.

Спустя несколько минут все трое уже ехали в машине.

Алексей Данилович думал о том, что хорошего все-таки сына воспитал Сурепин, просто им всем сейчас очень трудно строить себя, новых, по сути на пустом месте; о том, что в стране никто не был готов к той жизни, которая получилась в результате бесконечных реформ и преобразований.

Он думал о том, что закончилась, наконец, эта бессмысленная и жестокая игра растерявшихся взрослых людей в нелепые и никому не нужные титулы, начавшаяся от тупой безысходности и свалившегося на них унижения. И что главный титул — это быть человеком…

Виктор Михайлович смотрел в окно и, не замечая мелькавших зданий, перебирал в памяти содержание писем, которые писал ему Василий.

Сын Сурепина сосредоточенно вел машину и с каким-то новым, еще полностью неосознанным, чувством размышлял о поколении, которое, отказывая себе во всем, строило для потомков так называемое «светлое будущее»… Он радовался, что отец все же простил его, и он, наконец, сможет создать ему нормальные условия…

А там, на пустыре, в заброшенном ветхом домике, сколоченном из отслуживших свой век старых ящиков, на импровизированном столе стыла не съеденная картошка. И ветер тихо перекатывал конверт с надписью: «Его высокопревосходительству графу Тетерину Алексею Даниловичу»…