Возраст... Какой ещё возраст? Часть 2

Перейти к первой части рассказа

 — Мирослава, — услышала я от своего знакомого Андрея, — ты извини меня, я ведь забыл тебе деньги перечислить.

Андрей — единственный, кто называет меня так, как я записана в паспорте — Мирослава. Остальные сокращают моё имя так, как им взбредёт в голову: Мирка, Ирка, Слава, Мара — все эти имена принадлежат одному человеку, то есть мне!

Когда я слышу очередной вариант собственного имени, на память мне неизменно приходят слова из всем известного фильма «Москва слезам не верит»:

 — Гога, он же Гоша, он же Жора, он же Георгий Иванович…

Георгий Иванович — это здорово! Правда, моё окружение не называет меня по имени отчеству, хоть оно и звучит очень даже неплохо: Мирослава Вениаминовна. Согласна, выговорить это сходу — дело сложное. Назвать попросту «Мира» — куда легче. И только Андрюша упорно зовёт меня полным именем.

 — Какие ещё деньги? — на секунду теряюсь я, тщетно пытаясь вспомнить, о чём говорит мой друг.

 — Ну как же? — деликатно продолжает беседу Андрей. — Ты разве забыла, как делала моему Саньке уколы и ставила капельницы, когда он болел?

 — Капельницы? —  я с трудом пытаюсь вспомнить, как уколы и капельницы сочетаются с вечно неугомонным сыном Андрея — Саней.

И тут до меня доходят события давно минувших дней: действительно, как-то раз, это было ещё весной, мальчишка здорово простудился, но отдавать его в больницу родители категорически отказались.

 — Поделаешь моему мальцу укольчики, которые ему прописали? — умоляюще смотрел на меня в тот вечер Андрей. — Я тебе деньги заплачу.

Какие там деньги! Кашляющего на все лады Саньку я была готова выхаживать сутками, только бы он опять заулыбался, начал бегать и шалить, а не лежал в кровати, красный от жара, с температурой и насморком.

О деньгах я, естественно, не вспомнила ни разу. Андрей же воспринял моё молчание по-своему. Поэтому сейчас он сходу взял быка за рога:

 — Мирослава, ты прости меня, у меня просто из головы причитающаяся тебе сумма вылетела. — Старею я, наверное, — и по голосу я поняла, что мой друг улыбается.

Меня в этот момент словно иголкой в сердце кольнули. И этот туда же!

 — Твою дивизию! — с полуоборота «завелась» я. — Тебе лет-то сколько?

 — А при чём тут годы? — в свою очередь, распалился Андрей. — Раз я обещал — обязан сделать! А лет мне, если забыла, уже сорок пять.

 — Не уже сорок пять, а ещё сорок пять. Понимаешь, Е-ЩЁ! Ещё только сорок пять.

 — Мирославочка, — вдруг ни с того, ни с сего перешёл мой друг на уменьшительно-ласкательные суффиксы, а в голосе у него внезапно появился виноватый оттенок, — ты ведь, наверное, обиделась? Я ведь помню, как ты от моего Санькá не отходила. Башка моя дурная, я давно должен был с тобой расплатиться. Ну забыл, ну извини. Говорю же тебе, старый я стал.

 — Андрюха! — очевидно, в этот момент мой голос зазвучал с какими-то угрожающими нотками. — Заканчивай давай уже, а?

 — Понял! — почему-то обрадовался Андрей. — Ну, тогда, с меня коробка шоколадных конфет и две бутылки цимлянского шампанского! То, что оно тебе понравится — даже не сомнева…

 — Чётное число не дарят, — сообразив на ходу, угрюмо перебила я.

 — Лады! — Андрей словно даже не заметил моей неучтивости. — Тогда три бутылки. И огромная коробка «Ассорти». Нет проблем! И он нажал на кнопку отбоя.

 — Нет проблем, — повторила я, оставшись в полной тишине. — Сговорились, что ли, с Сашей терроризировать меня по очереди?

По большому счёту, они были знакомы, что называется, «шапочным знакомством», то есть виделись несколько раз. Вряд ли они могли сговориться. Но настроение, которое было хорошим до этого телефонного звонка, словно ручеек по водостоку, заструилось вниз.

«Вот когда шампанское точно бы пригодилось! — подумала я. — Даже без шоколадных конфет. Или стопарик коньячку с лимоном. Тоже было бы неплохо!»

* * *

Точку в этой истории суждено было поставить моей третьей подруге — Лёлечке. Из всех тех, кого я могу назвать словом «друг» или «подруга», Лёлечку я люблю больше всех. Она самая рассудительная, самая внимательная и очень деликатная. Прежде чем что-то сказать, она подумает десять раз и только потом уже скажет.

А ещё мне кажется, что она умеет всё на свете. И всё на свете знает.

 — Ты, наверное, Сорбонну закончила, — иногда говорю я с улыбкой. Это не мои слова, я их подслушала в каком-то фильме. Но они мне понравились, и — самое главное — к Лёлечке они подходят так, словно родились вместе с ней в один день и час.

 — Ладно тебе. Какую ещё Сорбонну? — в голосе Лёлечки звучит неподдельная искренность. — Просто фильмов много смотрю.

 — И читаю, — добавляет она, глядя мне прямо в глаза. И улыбается: — Ну так, чуть-чуть.

Здесь Лёлечка явно скромничает. Читает она действительно много, в чём мне уже приходилось убеждаться не раз. Однажды, зайдя в какой-то большой музей, названия которого я даже не потрудилась запомнить, Лёлечка сразила меня наповал, указав на квадратный потолок в одном из залов:

 — Вот это называется «кессоны».

 — Как-как? — вытаращила я глаза, услышав незнакомое слово.

 — Кессоны, — спокойно повторила Лёлечка. — Вообще-то слово «кессон» — французское, и переводится оно как «ящик». Но в данном случае ни о каких ящиках речь даже не ведётся. Ящик — он же квадратный и объемный. Поэтому потолки, разграниченные вот такими необычными объёмными квадратиками, смотрятся визуально намного шире.

Пока я, запрокинув голову, рассматривала незнакомые мне кессоны, Лёлечка продолжила просвещать меня дальше:

 — Вот смотри. Если бы этот потолок был обычным, разве его можно было бы назвать элегантным?

 — Нет, конечно, — фыркнула я, — это была бы самая обычная поверхность.

 — Вот именно, — кивнула Лёлечка, — мысль твоя правильная. Так вот, чтобы поверхность смотрелась более солидной, для этого потолки и делают кессонными.

 — Может быть, ты мне тогда уж что-нибудь и про полы расскажешь? — спросила я в шутку.

 — Не вопрос, — тотчас ответила мне подруга. —  Как ты считаешь, на чём ты сейчас стоишь?

Я посмотрела под ноги и удивилась:

— Так на паркете же. На чём ещё?

 — Правильно, — сказала Лёлечка, — только не на обычном, а на художественном. Если поверхность пола выполнена с помощью чередования различной текстуры и цвета древесины — это уже не обычный паркет. Это называется «интарсия».

В тот день поход в музей превратился для меня в праздник, потому что он принёс такое количество новых открытий, спросить о которых мне просто не пришло бы в голову.

 — А окна в Вашем музее тоже XIX века или их меняли? — задала Лёлечка вопрос старенькой служительнице.

 — Нет, — с улыбкой ответила смотрительница зала, моментально углядев в молодой женщине человека, с которым можно общаться «на равных», — окна не меняли. А вот замкú, — добавила она, указывая на современные шпингалеты, — пришлось поменять.

Пока я шла за Лёлечкой по залам музея, напряженно соображая, зачем ей понадобилось знать, меняли в здании окна с XIX века или нет, она остановилась около камина.

 — А он действующий? — услышала я в тот же момент.

 — Конечно, — ответила уже другая служительница музея, которой, судя по всему, разговор на каминную тему тоже доставил удовольствие, — в этом здании все камины действуют.

 — И вы их растапливаете? — осторожно решилась вставить я свой вопрос.

 — Нет, зачем же? — сделавшись серьёзной, ответила пожилая вахтёрша. — Для того, чтобы поддерживать зимой тепло, достаточно центрального отопления. А камины, они служат для интерьера.

 — Смотри, — тихо сказала подруга, указывая рукой на две буквы «Т» и «S». — Даже двести лет назад на каминных плитах было принято размещать вензеля с заглавными буквами имен и фамилий владельцев зданий.

В следующую секунду она осторожно присела и, посмотрев через решётку на идущее вверх отверстие, убедительно произнесла:

 — Они и вправду действующие!

Когда мне в очередной раз пришло сообщение на электронную почту, я обрадовалась, потому что обратный адрес был Лёлечкин.

Присланный файл подкрепляло одно-единственное предложение: «Ты только посмотри, какая это прелесть!»

В том, что моя подруга не может прислать мне плохую статью, я не сомневалась. День у меня был выходной, поэтому читать я начала прямо с телефона, поленившись встать и включить компьютер.

Я пробежала глазами первые строчки и… — о, ужас! —  почувствовала, что волосы на моем затылке не просто зашевелились — они моментально встопорщились и встали в ряд, как хорошо обученные солдаты.

История, которую прислала мне Лёлечка, была об одном поэте, который снискал себе славу тем, что мастерски писал афористичные и сатирические четверостишия. Но поразило в этот раз меня совершенно другое: как-то раз этот поэт долго искал очки и, найдя их… забыл, зачем он их искал.

 — Упс… — произнесла я негромко, вспомнив Сашеньку и её истерические стенания. — История-то, оказывается, повторяется! И простые люди, и знаменитости, оказывается, одинаковы во всех своих проявлениях!

К сожалению, эти проявления имели своё название — речь шла о преклонном возрасте. Поэтому чем дальше я читала присланную Лёлечкой статью, тем мрачнее становилось моё настроение. Этот человек, который посмеялся сам над собой, вспомнив, наконец-таки, зачем ему нужны были очки, после этого стал писать о своих весьма почтенных годах и их проявлениях в юмористическом стиле!

Как бы юмор ни соседствовал с понятием «осень жизни», слова, которые я не переношу на дух, которых я боюсь и которые не терплю, то и дело мелькали у меня перед глазами.

Мой ум не склонен к анализу событий. Единственное, на что он способен — это к небольшому умению рассуждать. А ещё фантазировать. Фантазия и воображение всегда ходят рука об руку, ведь недаром же великий физик Альберт Эйнштейн как-то раз сказал свою знаменитую фразу: «Воображение — лучше, чем знания».

Мне тут же вспомнился наш разговор, когда я опрометчиво бросила Лёлечке:

— Знаешь, я уже не в том возрасте, когда на меня будут заглядываться мужчины.

 — Поздравляю, — глядя на меня в своей непередаваемой манере, ответила она, — ты только что подписала себе приговор.

 — Какой приговор? — не поняла я, потому что чаще мыслю прямолинейно, нежели иносказательно.

 — Да вот такой, — продолжила Лёлечка безо всякого назидания. — Когда женщина говорит о том, что она уже не нравится мужчинам — это говорит о том, что она стала дряхлой.

Вот тут-то воображение и не замедлило проявить себя, нарисовав в моей голове картину того, что понятия «преклонный возраст» и «дряхлость» обозначают приблизительно одно и то же. Заставив себя насильно дочитать присланную мне историю до конца, я целый день находилась под впечатлением.

 — Он ещё шутит… — думалось мне, когда мой мозг, словно нарочно, выдавал цитаты: «Вчера заговорили про французов — была какой-то крупной битвы дата. И я вдруг вспомнил, как Кутузов держал со мной совет в Филях когда-то…» «В старости надо обязательно заглядывать в энциклопедию, чтобы сверять даты крупных событий с годом своего рождения».

-«Ну, и где тут смеяться?» — привыкшая мыслить прямолинейно, в очередной раз задавалась я неразрешимым для себя вопросом.

«Тупизм какой-то, — продолжала я злиться внутри. — Ведь я сразу же увидела, о чём была эта статья. Дёрнула же нелёгкая дочитать её до конца! Бросила бы на том месте, где начала — сейчас хоть настроение было бы нормальным…»

В таком же не менее удрученном настроении я встретила вечер. И вдруг…

Вдруг до меня медленно стала доходить одна маленькая истина. Сначала она мелькнула словно молния в голове, а затем начала расширяться, расти, увеличиваясь в размерах, пока, наконец, не заполнила всю мою голову.

Писатель-то этот по всем меркам оказывался прав! Я настолько обрадовалась этому открытию, что даже не поверила тому, что настроение тотчас же из мрачного превратилось в самое обычное. Как же я не поняла сразу, что вся статья заключалась только в одном: смеяться над собой и оставаться оптимистом можно в любом возрасте!

«Дура ты, Мирка!» — вспомнился мне Сашенькин упрёк, но теперь я весело улыбнулась, как только эти слова прозвучали в моей голове.

«И правда, — продолжила я рассуждать, — ну, точно — к категории умных меня отнести нельзя! Из-за какой-то мелочи приучила себя так расстраиваться, что даже планы на будущее перестала строить».

Неожиданно мне вспомнился друг прадеда, которого я успела запомнить, когда была ещё совсем маленькой. Этого человека никто из нас никогда не видел хмурым или ругающимся. На его лице всегда словно было написано: «У меня всё хорошо!»

Этому мужчине было около девяноста лет, но, тем не менее, он всегда находил в себе силы оставаться улыбчивым и подвижным настолько, насколько позволял возраст.

А ещё я вспомнила, что он часто возился с ребятишками, вырезая им перочинным ножиком фигурки из дерева, бересты и даже из моркови. И никто не называл этого человека «стариком». Все почтительно, даже за глаза, звали его только Дмитрием Егоровичем.

«Эх, — подумала я, — правы они все. И Лёлечка права, и писатель этот тоже. Дело-то ведь не в том, какой год рождения у тебя в паспорте стоит, а то, как это воспринять».

Вечером, снова сидя у торшера со спицами и разноцветными клубками, я про себя решила, что такой глупой фразы, что «на меня уже никто из мужчин никогда не обратит внимания», больше никогда не произнесу.

 — Правда, — улыбнулась я сама себе и хитро скосила глаза на беговую дорожку, — с этим агрегатом я дружбу обрывать не собираюсь. И выпуклые ручки железных гантелей ещё долго будут ощущать тепло моих ладоней.

 — То, чего нельзя избежать, можно отодвинуть, — вслух сказала я самой себе. А когда неизбежное всё-таки даст о себе знать — над этим можно будет просто посмеяться.

Ну, а о том, как меня будет звать следующее поколение — я об этом ещё подумаю, и не один раз. Ведь время ещё, по счастью, есть.