Как выращивали бананы в Советском Заполярье?

Невысокий, худенький, в аккуратной чистой пиджачной паре. Даже когда в старших классах ввели форму, не помню, чтобы он её носил. Так же, как не помню и Димку с патлами, которыми, начиная с восьмого (мы уже взрослые!), любили пощеголять многие из наших одноклассников. Нет, Рыжий всегда был аккуратно пострижен. Хотя он играл в нашем школьном ансамбле. Когда на ударниках, когда на басе. А участие в ансамбле само по себе предполагало наличие нерасчесываемой, как минимум, месяца три шевелюры — «под Битлов».

Нет, патлов у Димки не помню. Может, за давностью лет какие-то детали и стёрлись из памяти. Тем более, рядом с ним на сцене школьного актового зала я тогда не стоял. Да и компании у нас с ним были разные. Мало что связывало нас тогда, в школе, помимо того, что учились мы в одном классе. Уроки закончились — и разбежались в разные стороны. У каждого свой двор, своя компания, свои друзья и интересы.

Помню я Димку по школе. Но так, совсем немного. На спортивные секции он, по-моему, не ходил. На лыжах стоял слабенько и бегал — так себе. В спортзале после уроков не зависал и в школьных мастерских в неурочное время его невозможно было застать.

Значительно ближе я узнал Рыжего в Питере, когда оба мы были студентами. Он — Горного института имени В. Плеханова, я — Лесотехнической Академии им. С. Кирова. Первое время в огромном городе было не особо уютно. И как-то одиноко. Поэтому, если была такая возможность — бросить все дела и ломануть в гости к Рыжему, я охотно ею пользовался.

В отличие от меня, Рыжий жил не в общаге. Родные сняли ему комнату в коммуналке. Как тогда говорили, «на длительный срок». Её хозяева завербовались на работу куда-то на Крайний Север и по контракту уехали на несколько лет. А комнату сдали. Вот в ней Димка и жил на пару с Сашкой Алексеевым из 16-й школы, которого я хорошо знал по эстафетам, время от времени, если позволяла погода, проводившимся у нас на День Победы. Сашка был легкоатлетом. Поэтому в мае нам приходилось тяжело. Но всё остальное время года, на лыжах, я его, как правило, оставлял за спиной. А чистый асфальт в наших краях — явление, можно сказать, редкое, значительно большее время он лежит под снегом. Поэтому раз в год проиграть легкоатлетическую эстафету не так уж и позорно. Отыграемся на лыжне!

В общем, знал я их обоих достаточно хорошо, и изредка увидеть среди огромной безликой людской массы две знакомые рожи было не только приятно, но и, наверное, полезно. Во всяком случае, после каждой из таких встреч оптимизма во мне заметно прибавлялось и те проблемы, что неизбежно возникают у любого первокурсника, казались не такими уж и страшными.

Поэтому не удивительно, что время от времени меня тянуло к Рыжему, в его коммуналку на набережной Фонтанки. И когда тянуло, я бросал всё, выходил из главного корпуса и через парк и студгородок Политеха шел к «Лесной». Из метро выскакивал на «Площади Мира», там же на площади покупал в продовольственном бутылку «беленькой», полбуханки хлеба и килограмм вареной колбасы, что в тот момент была на прилавке. Потом запрыгивал в любой из трамваев, что шел в направлении Крюкова канала, и ехал до Николы Морского.

Если было время, обязательно сворачивал к храму. Внутрь редко когда заходил. Как-то угнетающе действует на меня запах елея и ладана. Лучше просто постоять у чугунного ограждения канала Грибоедова, по Ново-Никольскому мосту пройти в расположенный прямо перед храмом сквер, посидеть десяток-другой минут на одной из его скамеек и посмотреть… Посмотреть не отрываясь на вот эту красоту, что когда-то силой своего таланта создал Савва Чевакинский.

И только постояв, посидев, посмотрев и полюбовавшись, по набережной Крюкова канала я шел к Фонтанке, а выйдя к ней, поворачивал направо и двигался дальше — к знаменитому Египетскому мосту с его каменными сфинксами. Неподалеку от него стоял дом, в котором была коммуналка Рыжего. Правда, парадным входом с набережной Фонтанки я практически не пользовался. Сворачивал во дворы и по черной лестнице поднимался в нужную мне квартиру.

Комната у Димки с Сашкой была очень похожая на те, что в своих романах так красочно описал Федор Михайлович. Маленькая, узкая и длинная, как пенал. Если встать посредине комнаты и раскинуть в стороны руки, то пальцами левой можно было коснуться одной стены, а пальцами правой — другой. Прямо напротив входной двери было высокое узкое окно, выходившее на набережную Фонтанки. Из него хорошо был виден не только Египетский мост, но и круглая башенка ресторана гостиницы «Советская» на противоположном берегу этой невской протоки.

Справа от окна стояла широкая тахта, занимавшая почти треть комнаты, слева — небольшой столик, вплотную примыкающий к лежанке, так что перекусывать или писать курсовые можно было, даже не вставая с неё. Столешница была съемная и если её, чуть приподняв, под углом прислонить к стене, то она спокойно выполняла функции чертежной доски. Так, когда я приходил к пацанам, она обычно и стояла.

Но при моём появлении ватман с неё быстренько снимался, скатывался в трубочку и отправлялся отдыхать на подоконник, а столешница возвращалась на свое законное место. На неё водружалось всё, что я приносил с собою (у Рыжего с Сашкой в доме, как правило, было шаром покати, и для чего им небольшой встроенный в стену шкафчик с пустыми полками, что находился справа от входа, было совершенно непонятно), и мы сразу же рассаживались по привычным местам: пацаны — на тахте, а я — на табуретке с торца столика, прямо напротив окна.

Рассаживались и начинали водку пьянствовать, не забывая и разговоры разговаривать под нехитрую и обычно быстро заканчивающуюся закуску. Разговоры были традиционного содержания: что кто из нас знает о ком-то из бывших одноклассников, о ребятах и девчонках нашего выпуска, какие новости из дома и какие у кого успехи в учёбе. Если, конечно, таковые были.

Ни одна встреча не обходилась без того, чтобы ребята не подкололи меня, посмеиваясь (когда в шутку, а когда и на полном серьёзе, даже с некоторой обидой) по поводу того, что вот «можно сказать, шахтёр во втором поколении» и вдруг ударился в какие-то непонятные лесные дебри:

— Да где ты те леса выращивать будешь, Костян? — в голос смеялись они надо мной, не забывая расписать все преимущества своей будущей профессии. — Да ты хоть понимаешь, что такое ШэСээФ? Шахтно-строительный факультет!

— И что? Вы шахты прямо тут, в центре Питера, строить будете? Закончите, сунут вам диплом в зубы и пошлют на какую-нибудь Юнь-Ягу. Только в окрестностях Караганды. Или Экибастуза.

— А что ты смеешься?! Да может, и здесь, прямо в центре Питера! Шахта — это то же самое метро, только с клетью вместо эскалаторов и без мраморной облицовки. Мы, может, в метростроевцы после выпуска пойдем. Если не в Питере, так в Свердловске. Или в Харькове. Тоже города неплохие. Цивилизация, как-никак. А тебя пошлют куда-то в самые топи Пинских болот, и будешь там комаров кормить да мечтать, чтобы зима быстрее наступила, мороз ударил и ты по зимнику хоть в райцентр смог бы выбраться. Чувствуешь разницу? Свердловск, Харьков, Ташкент… Или топи Пинских болот. Ну, а не топи, так дебри лесов Южного Урала. Или Восточной Сибири.

Чаще всего, чтобы без толку не тратить время на выяснение того, чья будущая профессия лучше, я сворачивал разговор на благодатную тему приколов и розыгрышей. Чтобы поведать пацанам, например, как мои новые однокурсники искренне верят в то, что я бананы не люблю и в очередь за ними не становлюсь, потому как я их в Воркуте наелся — вот так, от пуза:

— А что? Уголь, он же — как торф. Временами горит. То тут, то там. Поэтому у нас в Воркутинской котловине, защищённой от суровых северных ветров с Ледовитого океана отрогами Полярного Урала, очень даже благоприятный для тропического земледелия микроклимат. Бананы… Вот так запросто в открытом грунте Заполярья растут. Они у нас местными озеленителями вместо тополей используются, так как в отличие от них не «пылят». Да и так народ, по своей инициативе, возле своих пятиэтажек высаживает. Так что идёшь в школу, по пути сорвал гроздь бананов да и захавал в охотку. И ладно бы там раз-другой за месяц. А то ведь — почти каждый день. Да я на эти бананы уже и смотреть не могу!

Вот так, за разговорами о том о сём, и проходили наши встречи. Ночевать у них в коммуналке я обычно не оставался. Где? Тахта, хоть и широкая, но и двоим на ней места — в самый притык. Хотя пару-тройку раз, спохватившись, что уже поздно, и даже если на «Площадь Мира» я успею, то «Техноложка», скорее всего, на переход будет закрыта, мне бросали куртки и пальто на пол.