Дмитрий Веневитинов. С кого Пушкин написал своего Ленского? Часть 2

Перейти к началу рассказа

Дядя Толик говорил быстро и вдохновенно:

 — В 14 лет он переводил Вергилия и Горация. В 16 написал первое из дошедших до нас стихотворений. В 17 увлекался живописью и сочинял музыку. В 18 успешно сдал выпускные экзамены в Московский университет и вместе с друзьями основал философское общество любомудрия. Оно так и называлось! В 20 впервые выступил в печати как литературный критик. И в 21 — трагически ушел из жизни… Вдумайся только — в двадцать один! Так мало прожить и так много успеть!

Глаза за круглыми стеклами очков пылали. Лучше было не перебивать, не произносить ни звука. Да и можно ли прервать живое чудо рассказа?

— В семье Владимира Веневитинова и Анны Оболенской — только вслушайся в музыку этих древних дворянских фамилий! —  было трое детей: Алексей, Софья и Дмитрий. Но Дмитрий был всеобщим любимцем. Он был необыкновенно хорош собой, изумительно сложен, умен, тактичен и очень располагал к себе людей. Внешность греческого бога — беломраморное лицо, тонкие черты лица, благородный красавец!

В 17 лет он увлекся философией, да так, что получил прозвище «поэт мысли» — настолько огромен был его талант. Откуда бралась в нем эта глубина? Он, юный, почти мальчик, писал так, будто знал о жизни нечто, порой неведомое и старикам? Его переводы Гете были самыми лучшими, а научные статьи вызывали восхищение и немного зависть.

Кстати, по поводу критической статьи, написанной им на «Евгения Онегина», Александр Сергеевич сказал так: «Это единственная статья, которую я прочел с любовью и вниманием». Пушкин захотел познакомиться с Дмитрием и был очарован его умом и образованностью. И еще… Они ведь были дальними родственниками. Веневитинов был четвероюродным братом Пушкина. Именно с него писал Пушкин своего Ленского.

Я сидела, не шелохнувшись. И так же замерла в дверях комнаты тетя Валя. Лицо ее было немного усталым и нежным. Леночка тоже стояла в дверях своей комнаты и тихо грызла яблоко. Дядя Толик рассказывал о своем кумире, и лицо его светилось. Он сыпал фактами, будто боялся не успеть, потерять нить внимания:

— За два года до смерти Веневитинов поступил на службу в архив Коллегии иностранных дел. Это про его работников Пушкин говорил с иронией: «архивны юноши». Дмитрий Владимирович считал, что поэзия неразлучна с философией, а философия есть внешняя поэзия. В 1825 году после восстания декабристов «Общество любомудрия» было распущено и все его документы сожжены. В 1826 году Веневитинов переехал из Москвы в Санкт-Петербург и стал работать в министерстве иностранных дел. А помогла ему с отъездом княгиня Зинаида Волконская. Слышала про нее?

Про красавицу Зинаиду Волконскую я читала когда-то в книге Марии Марич «Северное сияние». Книга была посвящена декабристам, и я, словно нарочно, читала ее в декабре. С тех пор образ декабристов был овеян для меня не только романтическим ореолом, но и ожиданием Нового года.

Я полуутвердительно кивнула, но дядя Толик не особо и нуждался в моем ответе:

— Роковая княгиня! Красавица, умница! Ею восхищался Пушкин, она была избалована вниманием мужчин и вовсе не планировала очаровывать Дмитрия Владимировича. Но разве сердцу прикажешь?! Она была на пятнадцать лет старше, но он не видел этого. С первой встречи его сердце принадлежало Волконской. Он ей признался. Льстило ли это Зинаиде Александровне? Конечно. Но чувств к нему она не питала. Но она была женщиной умной и очень проницательной. Быстро поняла, что страсть погубит юношу, и сделала все, чтобы спасти его от… самой себя.

Они гуляли по Симонову монастырю, беседовали. Она улыбалась ему, он был счастлив. Для счастья порой хватает и улыбки… Она упросила его покинуть Москву и отправиться в северную столицу. И в знак вечной дружбы подарила Дмитрию кольцо. Простой металлический перстень. Его нашли в пепле при раскопках Геркуланума — древнего города, разрушенного, как и Помпеи, извержением Везувия.

Друзья говорили, что Веневитинов никогда не расставался с перстнем Зинаиды и обещал надеть его только в двух случаях: или идя под венец, или умирая.

И та же Зинаида Волконская упросила Дмитрия взять с собой в путь француза по фамилии Воше. Он провожал в Сибирь к мужу-декабристу княгиню Трубецкую. И вот вместе с этим французом их арестовали при въезде в Петербург. Тогда арестовывали всех, кто имел хоть какое-то отношение к восстанию декабристов. Просто по подозрению, иногда безосновательно. Посадили в холодный карцер, скоро выпустили, но Дмитрий был и без того слабым и простудился.

Дядя Толик на мгновение умолк и залпом отпил остывший чай. Голос его дрогнул и зазвучал чуть глуше:

— Княгиня снилась ему. На одном из балов у друзей ему вдруг почудился ее силуэт… Знаешь, раньше, когда бал близился к концу, то лакеи постепенно гасили свечи. Это был целый ритуал: они важно вышагивали вдоль стен и дотрагивались до пламени гасильниками — такими длинными палками с наконечниками в виде наперстка. И комнаты окутывались легким полумраком; каждый силуэт в нем был исполнен тайны. Помнишь лермонтовское «Исполнены тайны слова ее уст ароматных»? Вот так и здесь. Много ли этому влюбленному мальчику было надо?! Любая женщина, промелькнувшая в полумраке свечей, чуть блеснувшая глазами — может, это она, его мечта, его счастье?

Он выскочил на крыльцо. Нет, это была не Волконская, но Веневитинов долго простоял на ветру. Повалил снег, он продолжал стоять. А вдруг чудо все же возможно?

На следующий день он не смог встать. Начался сильный жар, воспаление легких. Друзья не оставляли его. Незадолго до смерти один из них надел на руку Дмитрия тот самый перстень. И тот пришел в себя на миг, спросил: «Я женюсь?» И снова впал в забытье. Через час его не стало. Лицо его было спокойным и очень красивым. И перстень из Геркуланума был на его руке…

Дядя Толик перевел взгляд на гитару. Та сиротливо лежала на диванчике и словно тоже слушала.

— Его похоронили при московском Симоновом монастыре, — продолжил дядя Толик уже медленно и каким-то бесцветным голосом. — И вот жестокость судьбы — именно Зинаиде Волконской пришлось сообщать матери Дмитрия о его смерти. В свете поползли слухи о том, что он покончил с собой. И тогда Волконская уехала в Рим, чтобы быть подальше от разговоров.

Но однажды, вернувшись ненадолго в Москву, она отправилась пешком в гости и заплутала в переулках. Дорога сама вывела ее к дому Дмитрия Владимировича. И тогда она стала молиться у его стен и плакать о юноше, который любил ее всем сердцем.

А спустя много лет сбылось предсказание о перстне-талисмане, написанное Дмитрием в одном из стихотворений.

Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя откроет вновь…

В 1930 году старое кладбище решили уничтожить и перенести прах поэта на Новодевичье. Могилу Веневитинова вскрыли, перстень из Геркуланума передали в музей. Но вот тогда и обратили внимание, что руки Дмитрия лежали не на груди, как положено, а вдоль тела, как у самоубийцы. Но решили эту тему закрыть. Так и ушла последняя тайна Дмитрия Владимировича вместе с ним.

За 21 год успел написать всего 50 стихотворений, несколько критических и философских статей. А словно бы огромную жизнь прожил, все высказал, все знал про себя:

…Душа сказала мне давно:
Ты в мире молнией промчишься!
Тебе всё чувствовать дано,
Но жизнью ты не насладишься.

— Вот ты можешь мне объяснить, как это? — дядя Толик впивался в меня взглядом и стекла очков сверкали как звезды. — Как мальчик мог это все предвидеть? Он ведь меньше Лермонтова прожил. Что за дар был у него?

— Не предвидел бы, может, и не сгорел бы так рано, — тихо отозвалась тетя Валя. И голос ее упал в тишину комнаты. — Светлый дар был у него. Но мучительный. Свет ведь тоже убивает, если его много.

Муж взвился было к ней и вдруг как-то обмяк.

— Права ты, наверно. Может, и вправду, чем проще, тем лучше, — и умолк, задумавшись.

Жена неслышно подошла к нему, пригладила взлохмаченные волосы и мягко, по-матерински поцеловала. Леночка давно скрылась в своей комнате. Видно, рассказы отца она слышала часто и уже привыкла к ним.

Я тихо спустилась к себе на третий этаж.

— Ну, что? — встретили меня родители. — Интересно было? Толик — человек занятный, только чудаковатый. Но ты его слушай, он много знает. Тебе это может пригодится при поступлении.

При поступлении это мне не пригодилось. Но уже на третьем курсе, изучая язык Библии, я прочла горькое изречение из Экклезиаста:

Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь.

В этот же день совершенно неожиданно я наткнулась в газете на странную английскую фразу. Авторство ее приписывали Джону Леннону: «Living is easy with eyes lost», что примерно означало «жизнь легка для тех, кто закрывает глаза».

И, сравнив эти два изречения, вспомнила Анатолия Ильича Новгородцева, незабвенного нашего дядю Толика, впервые рассказавшего мне о Дмитрии Веневитинове. Юноше-поэте, сумевшем за 21 год прожить огромную жизнь.

Блажен, блажен, кто в полдень жизни
И на закате ясных лет,
Как в недрах радостной отчизны,
Еще в фантазии живет.

Кому небесное — родное,
Кто сочетает с сединой
Воображенье молодое
И разум с пламенной душой.