О чем может рассказать сердце человека?

Машенька уже точно знала, что будет только кардиологом. Не было никакой необходимости в который раз уверять себя в том, что и без того известно каждому человеку: сердце — это самый главный орган. Дело в том, что это была действительно ее специальность.

Сердце… Самый важный и самый ранимый орган. Как часто именно сердцу достаётся ответственность за неправильные человеческие поступки… И так же часто это самое сердце бывает очень терпеливым. Сколько на него порой наваливается проблем, а оно молчит.

Машенька иногда даже про себя сравнивала его с партизаном: болит, а ничего не скажет. И только кардиограмма зачастую была для врача единственной «палочкой-выручалочкой». Человек, быть может, и не догадывался о проблемах, связанных с сердцем, а кардиограмма… Она всегда всё показывала безошибочно.

Иной раз Машенька даже смеялась, разговаривая с однокурсниками, что ей легче прочитать и понять кардиограмму, нежели какую-нибудь заумную книгу по философии. Впрочем, вот тут девушка немного хитрила. Потому что у неё по философии, как и по другим предметам, стояла оценка «отлично».

Тот день, когда их прислали на практику, выдался серым и дождливым. Заполнив все необходимые документы, предназначенные для практиканта, Машенька присела на стул, который стоял в углу, прислонилась к стене, подложила ладонь под подбородок и… незаметно для себя задремала.

И сон ей приснился, как говорится, «в тему»: о том, что она ведёт разговор с сердцем — тем органом, работа которого, как она полагала, ей была знакома уже достаточно хорошо.

Правда, беседа на этот раз оказалась не о сердечных ритмах…

— А ты правда умеешь болеть, даже если на то нет причин? Ну, скажи, правда?

— Причины есть всегда. Только люди иногда их не замечают. Или пытаются скрыть и от других, и от самих себя, как будто их нет вообще. А есть и те, которые стараются казаться сильными духом. Такие говорят про себя: «Я сильный, я всё выдержу».

— Так это хорошо! Нытиков никто не любит.

— Я не об этом. Можно не быть нытиком, но когда пытаешься скрыть от других свою боль, она остаётся где-то внутри. Мимо меня она не проходит, и мы с ней встречаемся.

— И тогда…

— Тогда я начинаю очень переживать. И даже плакать. Только слёз моих никто не видит. Они же внутри. Глубоко внутри. И порой эти слёзы терзают меня сильнее боли. Хочешь, я расскажу тебе кое-что?

— А я сумею понять?

— Сумеешь. Дело в том, что я всегда реагирую одинаково и на радость, и на печаль. И от радости тоже иногда испытываю боль, если она очень сильная.

— А такое бывает?

— Представь себе — да. Ведь если эмоции, пусть даже они радостные, зашкаливают, они могут отозваться во мне так же сильно, как и печальные. Правда, боль от них проходит намного быстрее, чем от грустных, которые порою одолевают меня настолько, что я не могу им противостоять.

— И это всё?

— Не совсем. Если бы люди могли видеть то, что находится у них внутри, они бы сумели разглядеть и мою поверхность. И очень удивились бы тому, что она не везде одинаковая. В некоторых местах моя поверхность неровная, будто выщербленная. Такой её сделали те, кто совершенно не думал о человеке, внутри которого я нахожусь, или думал о нём плохо. Эти люди безжалостно говорили такие слова, от которых становилось больно прежде всего мне. А всё потому, что это были несправедливые слова. Горькие и полные упреков.

— И ты со всем этим справлялось?

— Пыталось справиться. Однако каждое слово, сказанное со злом или, ещё того хуже, с ненавистью, оставляло на моей поверхности царапины. Иногда эти царапины были едва заметными и почти не оставляли следов. Есть следы и поглубже. Но это только следы, и я их почти не ощущаю. К сожалению, есть ещё и рубцы, которые остались словно от рваных ран, затянуться которым было сложно.

Это и сейчас бывает. Бывает тогда, когда грубыми и несправедливыми словами человека бьют словно наотмашь. И при этом никто не задумывается о том, что бьют не только по человеку, но и по мне тоже. После каждого такого случая человек пытается забыть эти полные упреков и горечи слова. А я бросаю все силы на то, чтобы последствия от этих ударов прошли как можно быстрее.

Но сделать это сразу не получается, как ни стараюсь. На это всегда требуется время и… ой, какое долгое. Вот почему эта моя часть местами похожа на ухабистую дорогу — настолько она неровная.

— Но ведь ты же говоришь, что поверхность бывает разной.

— Бывает. На такой нет ни рубцов, ни царапин. Она настолько гладкая, что похожа на лёд, по которому ещё не проехались на коньках.

— Ты говоришь о коньках жизни?

— Да. Чем меньше человек будет слышать обидных слов и несправедливых упреков — тем дольше эта поверхность будет оставаться такой же гладкой.

— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Чего же здесь не понять? Каждому человеку в течение жизни встречаются люди, которые так и норовят ударить его побольнее. Я имею в виду, конечно, ударить морально. Иногда это получается невольно, но, тем не менее, такое случается. И тогда на мне, как я уже говорило, появляются небольшие царапины.

А есть такие люди, которые с плохими словами даже незнакомы. Хотя, может быть, и знакомы, но вслух их никогда не произносят. Речь этих людей полирует мою поверхность так, что я иногда само удивляюсь, насколько сильно и ярко она блестит. И мне тогда кажется, что надо мной дышат, чтобы эта поверхность всегда оставалась такой зеркальной и ровной. На ней ты, сколько не ищи, не найдёшь даже крохотной царапинки. Потому что люди, которые хорошо обращаются с человеком, внутри которого я нахожусь, прежде всего, хорошо обращаются со мной. Они этого не знают, но так происходит.

— Получается, что для того, чтобы твоя поверхность всегда оставалась гладкой и блестящей, только и надо, чтобы человеку не говорили ранящих тебя слов?

— В основном — да. Есть, конечно, причины, которые могут заставить меня заболеть и поцарапать мою поверхность…

— Например?

— Например, войны или болезни. Но, как ни странно, даже такие события не оказывают на меня столь губительного влияния, как грубость и отсутствие человечности. И знаешь, почему?

— Если честно — нет.

— Ответ здесь очень простой. Если один человек заболел, то с ним рядом может оказаться другой, который будет делать всё, чтобы тот, первый, поправился. И, представляешь, такие чудеса случаются. Добрые и ласковые слова, и главное — вовремя сказанные, порой действуют лучше лекарств, потому что такие слова произносятся искренне и исходят из глубины другого сердца. А я это сразу же чувствую.

— А как?

— Вот тут я тебе не отвечу. Но у меня появляется такое чувство, что между мной и сердцем другого человека натягивается что-то вроде струн. И эти струны начинают звучать одинаково. Словно невидимый настройщик приложил максимум усилий, чтобы между этим звучанием не было погрешностей.

— А каких людей в твоей жизни… ой, то есть в жизни человека, обычно бывает больше?

— Кому как повезёт. Правда, есть ещё одна категория людей. Безразличных. Они ни на что не реагируют. Или делают вид, что не реагируют, но хороших слов от них не услышать. Впрочем, как и плохих.

— А эти слова отзываются в тебе тоже?

— Да, но это реакция удивления. При этом моя поверхность не царапается, она просто начинает блестеть не так сильно. Она словно тускнеет. Безразличие — не самая лучшая вещь, скажу я тебе.

— Что же нужно, чтобы ты всегда оставалось здоровым и чтобы твоя поверхность как можно дольше не царапалась?

— Ну, добиться такого, на мой взгляд, очень трудно, но постараться кое-что сделать всё же можно. А для этого надо, чтобы люди как можно чаще относились друг к другу именно так, как и должны относиться люди: с теплотой, с добром, с любовью. Чтобы каждый человек прежде, чем что-то произнесёт, тысячу раз подумал бы, а стоит ли это вообще произносить.

Хотя нет. Вот здесь я преувеличиваю, конечно. Тысячи раз будет много. Вполне достаточно и одного раза. Всего одного!