Местная достопримечательность. О чем можно говорить с опавшими листьями?

Перейти к первой части рассказа

— А Серёжа? — осторожно задала вопрос Вика.

 — А что Серёжа? — пожал плечами Дмитрий Альбертович. — Он ведь не единственным сверхсрочником был. Вот им-то, кто впереди перспектив не имел, хуже всех и пришлось. Если лейтенанты да капитаны ещё видели себя впереди хотя бы кем-то, то сверхсрочники по сравнению с ними… как бы Вам объяснить — у них шансов было куда меньше! Образования соответствующего у них нет, должность не офицерская. Куда им было податься? Вот и получилось, что кто-то спился, кто-то на «гражданку» ушёл, проклиная тот день, когда на сверхсрочку остаться решил. Им ведь, пока ещё часть окончательно не развалилась, вышестоящее командование так и заявило на общем собрании: «Мы, мол, за сверхсрочников ответственности не несём. Выкручивайтесь, как хотите. У нас и без вас проблем непочатый край. Выживайте сами».

 — И Серёжа, конечно же, запил горькую, — предположила Вика.

 — Ни Боже мой! — воскликнул Дмитрий Альбертович. — Он сроду этим делом не баловался. Лишнего себе не позволял, сколько я его помню. Расстроенный ходил — это да. Тяжело ему было при виде отбывающей в неизвестность военной техники да внезапно опустевшего КПП. Он всё крепился. Только когда последний самолёт с аэродрома поднялся — вот тут он ничком на лётное поле упал и уже не смог сдержать рыданий. Траву рвал пальцами и зубами, криком кричал, словно от нестерпимой боли. Не представлял, чем он сможет на «гражданке» заняться. Так себя вёл, будто жизнь ему пополам переломили. И он этот перелом чувствовал, как самую настоящую боль.

Вика сидела молча. Дмитрий Альбертович тоже немного помолчал. Потом заговорил снова.

 — А потом Серёжа наш, как военную форму снял — так больше и не надел ни разу. Кем только с той поры он ни работал: и дворником, и помощником сантехника, и сено близлежащим конюшням заготавливать помогал. Но с тех пор его словно подменили. Был он улыбчивым да весёлым рубахой-парнем. Балагур да первый плясун на всех воинских вечерах. А тут и улыбаться перестал. Говорю же: гражданская жизнь — это не его удел.

 — Так… — осторожно начала Вика, — может быть, ему жениться стоило? Что же он всё, один да один…

 — Была у него любовь к одной девушке, — закивал Дмитрий Альбертович, соглашаясь с Викой, — да девица-то легкомысленной оказалась. С каким-то молодым лейтенантом уехала на новое место службы. А Серёжа — он однолюб по натуре. Так и осталось его сердце запертым для женского контингента. А после того, как родителей не стало, стали мы замечать, что он совсем какой-то чудной сделался. Идёт и — вот тут Вы правильно заметили — то с деревьями разговор заведёт, то с растущими на кустах цветами шиповника. А то начнёт листья подметать — и с ними беседовать начинает. Какое-то одиночество у него внутри возникло, а побороть он, видимо, его не в силах.

Витя подбежал к Вике и затормошил её:

 — Ма-а-а-м, пошли уже домой, я наигрался.

 — Да, конечно, — встрепенулась Вика, — Вы уж простите, Дмитрий Альбертович, что так получилось. Не уследила я…

 — Дима. Просто Дима, — мягко улыбнулся мужчина. — Не ругайте себя, Вика, ребёнок Ваш вполне нормальный. Возьмите вот…

Он достал из шкафа коробку конфет, но Вика запротестовала:

— Не надо.

 — Жаль, — вздохнул Дмитрий Альбертович, — у меня ведь ничего худого в мыслях не было.

 — Ну, тогда… — немного помедлила Вика, — заходите как-нибудь на чай. Но только в воскресенье. Я в остальные дни работаю.

 — Отлично, — тут же услышала она, — но тогда я уже не только конфеты, а уже и шампанское принесу. Можно?

 — Можно, — засмеялась в ответ Вика.

Проходя через несколько дней мимо соседнего дома, она увидела Серёжу со своей неизменной метлой. И хотя Дмитрий Альбертович говорил, что Серёжа уже давно не мальчик, его отчество выветрилось из головы Вики сразу же после того разговора.

 — Листики мои… — печально бормотал Серёжа, не обращая внимания на то, что его могли услышать проходящие мимо люди.

Внезапно он посмотрел на остановившуюся невдалеке Вику.

 — Что Вы так смотрите? — удивлённо проговорил он. — Представьте себе, я с листьями, как с людьми разговариваю. И с деревьями, и с цветами, и с травами. Да-да!

В этот момент где-то далеко в облаках раздался шум летящего самолёта. Серёжа поднял голову и сказал, ни к кому не обращаясь:

 — Эх, было время! Куда оно ушло — не знаю. Теперь вот только и осталось смотреть на самолётики снизу, да асфальт подметать.

Внезапно мужчина перевёл взгляд на Вику и спросил:

 — Вы думаете, что я не в себе? Думаете, что я чокнутый, как меня здесь многие называют? Так вот знайте, что никакой я не чокнутый! И мне совершенно безразлично, как меня здесь воспринимают! Понимаете? Без-раз-лич-но!

 — А чокнутые, — и Серёжа повертел пальцем у виска, — это те, кто пятнадцать лет назад допустили развал нашей воинской части, которая была показательной во всём военном округе! Да! И те, кто выбросил людей за черту жизни, как на какой-то мусор. Вроде того мусора, который мне теперь каждый день убирать приходится!

Вика стояла совершенно растерянная и не знала, что ответить этому живущему в своём мире мужчине.

И вдруг, словно невзначай, она представила себе молодого, весёлого прапорщика в парадной военной форме, который вышагивает по плацу, чеканя шаг, а за ним, стараясь шагать так же стройно, идёт рота недавно прибывших в часть молодых солдат. Проходя мимо командира части, прапорщик отдаёт ему честь, прикладывая руку к козырьку фуражки, и ещё не знает, что место, по которому он сейчас проходит, ему через много-много лет только и останется, что подметать метлой, очищая от листьев, которые будут падать с окружающих плац старых деревьев.