Где страшнее — в море или шахте?

Дискуссия по этому вопросу, после выпитой литры, развернулась нешуточная, жаркая. Но какие бы «железобетонные» аргументы в пользу своей версии не приводила одна из сторон, они никак не убеждали оппонента.

Может, все так бы и остались при своих мнениях, если бы… А вот о том, как спорящие стороны все-таки пришли к консенсусу, мой друг рассказал такую историю из жизни.

* * *

После праздника открытия лавы прошло, наверное, чуть больше недели. Я о разговоре по поводу того, где страшнее — в море или в шахте, как-то и подзабыть успел. Мало ли что по пьянке может быть сказано. Да и кто меня в шахту пустит? Но тут как-то раненько, теща еще на работу не уехала… Прибежал с шахты тесть и говорит:

— Бери мочалку, мыло, пошли в баню, на шахту.

Теща сразу что-то заподозрила:

— Да что, — спрашивает, — в такую рань?! Еще и солнышко не встало…

Пап Вова только отмахнулся от неё. Не мешай, мол, у нас ещё и дела на шахте.

Ну, мы и пошли. Я ещё хотел Иру разбудить, чистое белье нижнее попросить. Но тесть меня остановил:

— Не надо, — говорит. — И так сойдет.

Пришли на шахту, вот тут тесть мне и выдал:

— Ну что, зять ты мой разлюбезный, сегодня начальства почти нет. Лёхина бригада на ремонтных работах. Крепь будут устанавливать. Соответственно, проходки не будет. Так что давай, иди. Они — в бане, переодеваются.

Я и пошел. В первом помещении все разделись догола, перешли в следующее. Там уже надели на себя робы и вышли на шахтный двор, где можно, перед тем как в шахту спуститься, по последней цигарке выкурить. Вот, значит, курят мужики, улыбаются:

— Ну, мореман, сейчас сравнишь свои ревущие Сороковые. Твоё счастье, что у нас сегодня смена не шесть, а четыре часа. Пролетят незаметно, не дрейфь.

А тесть уже у спуска стоит, разговаривает с женщинами, которые клеть (это что-то вроде шахтного лифта) опускают вниз, а потом поднимают за следующей партией шахтеров.

Я так понял, пап Вова на себя брал перед ними ответственность за меня: он, мол, никуда от бригады не уйдет. Будет с ними сидеть, как привязанный. Да и вон, кум за ним присмотрит. А если что — тьфу-тьфу! — он сам, как ответственный за технику безопасности, первый за мной спустится.

Короче, уболтал, видимо, женщин, а скорее всего, пообещал им чего. Типа, в ближайшей перспективе взять и перевести их на лёгкий труд. Он отметки поставит, а они на работу не выйдут, и вдобавок к выходным получится почти неделя как бы неофициального отпуска. А летом, когда в саду, на огороде все растет — поливать, опрыскивать, подвязывать надо… Кто от дармовой выходной недели отказываться будет?

Короче, так или иначе, уболтал женщин. Зашел я вместе с мужиками в клеть, спустились мы по вертикальному штреку вниз. Спускались довольно долго, шахты на Донбассе глубокие. Уже внизу загрузились в вагончики электровоза, поехали. Ехали ещё дольше. Лёха сказал, что мы уже где-то в районе соседнего города, Тореза. А мне-то что? Хоть в районе Донецка. Я только головой кручу на все триста шестьдесят.

Наконец добрались до забоя. Мне сразу же: садись, мол, смотри и никуда… Ты понял?! Никуда не ползай!

Легко сказать: «смотри»! Тут что-то трещит, тут что-то падает, там, слышно, горный комбайн где-то уголек долбает. Темень кромешная, с этой «коногонкой», фонариком на каске, работающим от аккумулятора, закрепленного на поясе, ни фига толком не видно. Вдобавок ко всему, ещё очень жарко. И душно! Лицо потом заливает. И не только лицо. Чувствую, от этого сидения штаны робы к заднице прилипли.

Но самое главное, до меня, наконец, дошло, что пока смена не закончится — мне отсюда… Никуда ни деться!

Тоска до невозможности зеленая на меня сразу же навалилась… Мужики-то хоть делом заняты, а ты сидишь в этой пыли и ждешь чего-то. А про себя думаю: нет, на фиг мне такая работа! И большие шахтерские деньги не нужны!

Наконец мужики пошабашили, достали фляжки с чаем, тормозки… Тормозок — это такой мини-обед, чтобы можно было подкрепиться в забое. Что-то типа сухпая, аналог нынешних гамбургеров: разрезанный вдоль на две половины батон, между которыми вкладывается что-то существенное — или толсто, в палец, нарезанные кругалики вареной колбасы, или котлета. И плюсом к ним кружочки свежего или, в зависимости от сезона, соленого огурца.

Пока перекусывали, мужики меня просветили: доподлинно, мол, известно, что слово «тормозок» пошло с Донбасса и потом распространилось по всему Союзу. Как утверждают знатоки, название это пошло от слова «тормозить», делать перерыв в работе.

Естественно, и я вместе со всеми достал тот тормозок, что тесть мне в карман робы засунул перед спуском. Хотя, если честно, есть совсем не хотелось: какая тут еда, если на губах и во рту угольная пыль?! А эти надо мной ржут:

— Смотри фокус, мореман!

И один из мужиков берет кусочек сыра в рот, держит его губами и тут же откуда-то, на свист, прибегают две крысы и так спокойно, по рукаву — ему на плечо, лапками эти куски сыра забирают и тут же, у него на плече, едят. А потом, не слезая с плеча, ему в лицо заглядывают: ещё, мол, давай, не жмись.

А мужик, что крыс сыром кормил, протягивая руку за новым кусочком, и говорит мне:

— Вот, Олег, смотри, какая у нас, шахтеров, дружба с крысами. У меня родственник тоже где-то бороздит моря и океаны, так насколько я из его рассказов понял, у вас там, на судах, извечная борьба с этими существами. И в порту, и в море. В порту даже на все швартовые концы специальные крысоотбойники вешаются, чтобы они с берега на корабль не смогли пробраться. А здесь, видишь, всё по-другому. Ушли крысы из забоя, всё — ховайся, кто может, пока цел. Чувствуют они обрушения, обвалы и тот же газ! Вот так и живем: они лучше любого газоанализатора предскажут беду.

Скоро сказка сказывается. А те четыре часа в забое… Наверное, сколько жить буду, столько и помнить их. Но… Всему когда-то приходит конец. Завершились и мои пытки! Поднялись мы на поверхность.

Когда спускались, каждый из нас на специальном стенде повесил треугольничек из алюминия со своим личным номером, а поднялись — сняли со стенда и забрали с собою. Это специально делается, чтобы было видно, что из забоя поднялась вся смена, все те, кто несколькими часами ранее спустился в шахту.

Конечно, тот жетон, что я вешал на стенд, а потом снимал, не мой был, но… Не без помощи тестя выпросил я его себе на память. Так и хранится он у меня дома, как медаль за мой шахтерский «подвиг».

А мужикам, когда пошли пиво после бани пить, я честно сказал, что не хотел бы я такой смерти, то ли дело в море. Ширь, простор… На что мне и ответили: умирать, мол, нигде неохота и по-разному страшно бывает. На том и порешили.

Выпил я с мужиками по бокалу холодненького, да и развернулись мы с тестем в сторону дома. Хорошо, он вспомнил, что мочалка, остававшаяся у него все это время, пока я в шахте был… Сухая! Пришлось до колодца сходить, намочить её и уже сырую в пакет положить.

Вот так и закончилась моя шахтерская «работа». Как потом тесть ни уговаривал… Сколько, мол, можно по морям шастать! Вон, курсы электровозника в Донецке окончишь и — вперед! Сколько ни уговаривал, так и не смог меня переориентировать с моря на сушу.

Иногда и одного раза достаточно, чтобы понять: нет, не мое это. Я лучше на террикон слажу. И оттуда, с верхотуры, окину взглядом степи Донецкие. Чтобы не только почувствовать, но и, вобрав в себя, где-то там, рядом с сердцем, в самом центре моей души оставить на долгую память их бескрайнюю ширь и непередаваемую красоту.