Всегда ли наши дети ценят нас?

…Егору все еще не верилось, что это правда. Все произошло так быстро, так банально — ни тебе разговоров по душам и уговоров судьи по семейным делам, как это всегда показывали в кино, ни визитов двух сторон еще раз подумать и одуматься, ни неба, рухнувшего на землю…

Жена не захотела дальше «терпеть выходки мужа», как она сказала тому, кто их принимал первый раз. И государство пошло навстречу ее желанию, не спросив про желания второй, его, стороны. Все тривиально, обыденно, даже скучно…

Единственное, о чем болело Егорово сердце, была дочь.

Нет, он не был идеальным мужем — скандалы с женой участились сразу после переезда, когда «лодка любви начала биться всеми бортами о берега быта». К тому же масла в огонь подливала теща, «мама», к которой жена зачастила каждые выходные, возвращаясь обратно с совсем другим, жестким и чужим лицом, словно старое оставила там, у мамы, а новое, чужое, забыла снять перед возвращением домой.

Но назвать Егора плохим, безответственным отцом, наверное, не смог бы и злейший враг. Он всегда хотел именно дочь. Маленькую девочку с белокурыми кудрями, как у него в детстве, которую он бы баловал и позволял бы ездить на горбу. Дочь и получилась. Папина дочь.

Такая же белокурая, как папа в детстве, улыбчивая и кокетка с ранних лет. Уже в год пытавшаяся красить себе губы бабушкиной помадой, как и ее бабушка-красотка. Она вызывала у Егора неподдельное и такое немужское умиление, от которого по спине сладко бежали мурашки и в голове делалось пьяно-пьяно.

Маленькой он забирал ее из садика, после чего они «ходили налево», покупая в соседних ларьках конфеты и жвачки тайком от своих женщин. Когда дочь болела, Егор покупал лекарства, отпрашивался с работы и приезжал пораньше, кормил с ложечки и убаюкивал свою маленькую девочку по ночам. Летом они ездили на море, строили замки из песка, иногда ели слишком много мороженого, после чего оба кашляли и чихали.

Так было раньше и давным-давно… А теперь… теперь была другая страна, другой город, другие проблемы. Другой, чужой заснеженный дом без удобств, чужие незнакомые люди, все чужое. И Егор «не справился», не оправдал женское доверие, после чего и был «уволен», «списан на берег» с военно-торгового крейсера под названием «Наша семья».

Жена, по закону, забрала половину денег и имущества; теща, не по закону, контейнер с вещами, который Егор и жена отправили на ее адрес; государство — его дочь…

Имущество, деньги и вещи, отошедшие жене и теще, мало беспокоили Егора — он был готов с ними расстаться. А вот последний пунктик — дочь, его дочь, которая тоже «отошла» вместе с имуществом и контейнером, это было совершенной неожиданностью для непутевого мужа и уже и непутевого отца.

Понять, постичь своим встревоженным и измученным бессонными ночами мозгом, как у него могли забрать его дочь и почему он даже не допускал такой очевидной вероятности, он был не в состоянии. (Мужской мозг нередко видит глубоко и далеко, постигая глубинное и неочевидное, но иногда не видит элементарного, под самым носом.) От чего он еще больше впадал в ступор и напрасное перебирание всего, что так быстро и почему-то неожиданно выбило его из колеи и самой жизни.

Но время шло и оно же лечило.

Год промучившись, провстречавшись по выходным со своей дочкой и пытаясь безуспешно постичь, что она больше не его, не его дочь, прострадав и проболев, боль стала притупляться, а безрассудные эмоции стали вытесняться мыслями рациональными и вполне земными.

Жизнь продолжалась. Бывшая вышла замуж, переехала в новый дом и родила детей. А Егор по-прежнему жил в съемном доме без удобств, ходил в свою контору за скромную зарплату, часть которой уходила на алименты, даже не надеясь поменять свою жизнь в лучшую сторону.

С женщинами отношений не строил, хотя с некоторым беспокойством наблюдал их вполне понятные поползновения в свою сторону. Звезд с неба не хватал — слава земная и почет были ему неинтересны. Единственное, что его как-то держало на плаву и выбивало искру в его малорадостном существовании, вызывало какие-то теплые эмоции, были мысли о дочери. Немного согревающие его жизнь мысли о прошлом, когда они были вместе и когда оба умели улыбаться.

С дочкой он продолжал видеться, но уже как-то по привычке, без особого интереса. Она подросла, превратилась в колючего подростка, отчего их такие важные для Егора встречи в начале превратились в некую формальную обязанность, непонятно кому больше нужную — ей или ему.

Прошел год, другой, еще один… Егору предложили место в новой иностранной компании с солидным заработком. Внезапно в его скучной жизни появился забытый интерес. Интерес к жизни, стремление к цели, азарт.

Постепенно появились и деньги. Потом хорошие деньги и еще большие возможности. Говорят, тем, кому не везет в любви, везет в делах. Это был тот самый случай.

И с дочкой отношения вышли на новый уровень, девочка стала девушкой. Девушкой интересной и с интересами: танцами, поступлениями в институт, платьями, поездками и подарками.

Егор не скупился, ему было приятно одаривать дочь хотя бы материально, раз уж у него не получилось это сделать еще как-то, как настоящему отцу. Летом они ездили на море, зимой — в санатории или на базы отдыха. Последней их поездкой было путешествие в Таиланд.

Ну, а потом было всё: и институт, где папа финансировал и поддерживал, и съёмное жилье, и увлечение конкуром.

Однажды дочь упала с лошади, позвонила по телефону и вся в слезах рассказала о происшествии. Тогда Егор даже не стал отпрашиваться с работы, а сразу выехал навстречу, после чего на руках отнес дочь до машины, а дальше — и в травмопункт.

Время шло, институт был позади. Выпускной, потом свадьба, переезд на место практики, первые неурядицы на работе…

Егор всегда был рядом. И в мессенджере, и по месту жительства, купив свою первую квартиру специально недалеко от того места, где жила дочь в материнской квартире. Близко — насколько его подпускали, насколько было возможно, насколько он мог быть нужен.

У них все было так хорошо, что порой ему казалось, что он был лучшим отцом «на удаленке», чем был бы в семье отцом «под боком». Может, это было и так, а может, казалось только ему, так как что на этот счет думала его бывшая, а заодно и ее мама, он даже представлять не хотел, хотя вполне себе мог.

Но все в этом мире не вечно, все не только течет, все утекает, и нередко навсегда.

Закончился у Егора контракт с его работодателем, подходили к концу и его финансовые возможности. Не получалось больше ездить в Таиланд, и даже в местный санаторий. Деньги еще были, и он продолжал материально помогать двадцатитрехлетней замужней дочери на очередном, новом месте работы, так как со старого пришлось перевестись.

А потом и вовсе случилось непредвиденное: Егор попал в аварию. Водитель выехал на встречную полосу, в надежде проскочить, но не проскочил. В легковушку въехала фура, едва успев сбросить крейсерскую скорость до минимума. Но все равно удар был настолько силен, что оба, Егор и водитель, его знакомый, оказались в реанимации.

Множественные переломы ребер, сотрясение мозга, разрыв мягких тканей внутренних органов. Неделю в реанимации, потом месяц в больничной палате…

В первую неделю к Егору приходила только его старинная знакомая, с которой он не виделся лет десять. И больше никто.

Он очень хотел, очень ждал, что придет та единственная, с которой он хотел больше всего увидеться. Но все время приходили совсем не те, их он видеть не хотел: то медсестра с «уткой», то заведующий отделением, то вот старая знакомая.

Потом пришла и она, дочь. Принесла пакет с едой, неловко помялась и через пять минут сказала, что ей надо идти, муж будет ждать.

Егору казалось, она и не поняла, что он был в реанимации, в тяжелом состоянии, что он вот-вот умрет, то ли от полученных ран, то ли от не победимого сердцем огорчения, горечи от этой близости и непреодолимого расстояния с той, кого он всегда любил. Любил больше всех женщин на свете, больше всех людей, больше самого себя.

Но Егор не умер, хотя очень хотелось. И еще долго в забытьи и полном мраке пропахнувшей бьющей в нос хлоркой палаты сквозь закрытые веки видел удаляющуюся, как ему казалось, совсем не тронутую состраданием или каким-то близким к нему чувством тонкую женскую фигурку под накинутым поверх на три размера большим белым халатом.

Полгода помучившись и походив по врачам, он все же получил подтверждение его инвалидности. Ему сказав прийти на комиссию через год и назначили более чем скромную пенсию по инвалидности на этот период.

Так время и тянулось. На кухонном столе однокомнатной квартиры росла куча из лекарств, в углы набивалась назойливая пыль, а еще нестарое и кое-как «подремонтированное» тело становилось совсем по-стариковски дряхлым и болящим. И только память, только память, казалось, оставалась молодой, хотя и она нестерпимо жгла.

Жгла воспоминаниями и несбывшимися ожиданиями. Несправедливостью и отчаяньем. Невозвратимостью и непоправимостью чего-то, что и понять трудно.

Запоздалостью понимания между близкими человеческими существами, когда уже совсем поздно…