Что моряки Кригсмарине делали в море Лаптевых? Часть 4

Ничего. Под этими камнями песец тебя не достанет. А медведю в скалах делать нечего. Тюлень и нерпа — в море или у берега… Значит, и его место — там.

Не держи на меня зла, Фриц. Твой личный медальон у меня, и если… Я дам знать твоим, где ты. А сейчас — вот эта груда холодных, тяжёлых камней — всё, что я могу для тебя.

Нет, неправда. Не всё. Те четыре года войны, Фриц, что остались у тебя за спиной… И сейчас. Ты умер… Погиб на боевом дежурстве. Погиб, но не оставил свой пост.

Я думаю… Уверен, что те генералы, которых хоронят с разными воинскими почестями… Они их заслужили гораздо меньше, чем ты.

И, передёрнув затвор, в молчаливое и нахмуренное небо — короткой очередью:

 — Тах… Тах… Тах…

Вот теперь, действительно, всё…

 — Прощай, Фриц…

И, скользя, оступаясь на выпрыгивающей из-под ног гальке — вниз, вниз… К морю. Соль которого так и ест… Так и ест глаза.

* * *

Та-ак… Шмайс. Четыре полных диска к нему и один… Впо-ло-вину. Консервы, анкерок с пресной водой, галеты, три казарочьих тушки…

Нож, спички, соль… Спички — в целлофан из-под сала.

КомпАс…

Всё?

Спальник. Спиртовка. Рация.

Рация… Нужна? Батарей всё равно нет. В воду!

Ну, что? Загрузились? Вроде бы… Сейчас, лодку подкачаем…

Ножную помпу — на борт. Вёсла — туда же…

С Богом! Святая Дева, не оставь милостью одного из грешных своих сыновей… Господи, как давно я не молился! Всё… всё забыл. Святая Дева, посчитай моё обращение к Тебе за молитву…

Курс… Зюйд-зюйд-ост. К устью Лены. Надо выйти к устью Лены. А там… К черту, залив Неелова. Пусть метеорологов снимают без меня. Хватит. Отвоевался.

За кого воевать? За вашего фюрера? Да пропади он пропадом вместе с вашим рейхом! Россия большая. Народу в ней много. Одним меньше. Одним больше. Кто это заметит? Очень надеюсь, что никто.

Гот мит унс! Вот это верно. Господь с нами…

Ничего, Марите… Я вернусь. Ты не жди. Глупо ждать подводника Кригсмарине. Тем более, с другого края света. Но не с того же! С этого. Так что я вернусь…

И… Не приведи Господь, если рядом с тобой будет этот вонючка Гундарс. Я порву его! Слышишь, Марите? Я порву его на мелкие-мелкие кусочки. Как ту Рождественскую открытку, что он тебе прислал в декабре 40-го…

Как давно это было! Давно. Но я — помню. А ты? Ты помнишь меня, Марите?..

Помни…

* * *

Сильный порывистый ветер неумело прижимал к полозьям пока ещё ненужных нарт густую зелёную траву. Получалось у него плохо. Почувствовав малейшую неуверенность и слабину, трава снова вставала в полный рост и начинала тянуться вверх. К солнышку и теплу. Но и ветер не сдавался. Опять дул и прижимал. А трава терпеливо ждала. И неизменно поднималась. Чтобы через секунду-другую снова склонить голову до самых полозьев. А потом подняться и вобрать в себя скупое тепло северного лета.

Пользуясь моментом и щуря карий, почти человечий глаз, на яркое солнце, рядом с нартами, небрежно развалившись и раскинув в стороны передние лапы, грелась большая широкогрудая белая лайка с черными подпалинами по всему телу.

Собаке было хорошо и покойно. Только уши, чутко поднятые и развёрнутые в сторону стоящего чуть поодаль чума, — начеку. Там громко хлопал поднятый кверху, для просушки, полог. Но этот привычный слуху звук не беспокоил собаку.

Рядом с чумом, на невысокой деревянной подставочке, ласково обнимая и поглаживая уткнувшегося в подол её летней, будничной малицы и вздрагивающего всем телом малыша, сидела старая женщина. Около неё, мездрой кверху, лежала шкура недавно забитого оленя, которую, похоже, она только что мяла.

 — Не плачь, Гырху. Твой отец пришёл с моря… Он был таким же, как ты, светловолосым и сероглазым. Не плачь, малыш. Пусть дразнят. Ты — не такой, как все. Твой отец был посланцем Богов.

Той осенью, когда он пришёл, мужчины стойбища охотились на оленя и зверь выскочил на лёд уже замёрзшего озера.

Охота… Охота, Гырху, это не только мясо и шкура. Это дело мужчины. Опасное и трудное. Когда вслед за оленем на лёд выскочили охотники, лёд под ними провалился. Трёх мужчин рода забрал к себе Дух воды. А твоего отца — отпустил. Почему?..

Он не мог забрать к себе того, которого послали Боги. Иначе бы они разгневались на него. И озеро стало бы болотом.

Твой отец был сильным, смелым и удачливым охотником. С первого выстрела он мог достать осторожную нерпу. Конечно, не из того смешного маленького ружья, которое было у него, когда он пришёл. Оно стреляло быстро-быстро, но так недалеко. Им бы твой отец никогда не достал нерпу. На неё он ходил с карабином твоего деда. Это было приданное твоей матери.

Водяной дух не взял твоего отца, но холодная вода сделала своё злое дело. Он слёг, голова у него была горячей, губы сухие, и из них вылетали незнакомые нам всем слова. Никто их не знал. Даже шаман. Он сказал, что это его языком говорят Боги, которые хотят забрать его обратно, к себе.

Но шаман ошибся. Боги решили по-другому. Видно, он был нужнее им здесь.

Твоя мать ухаживала за твоим отцом. Она поила его отваром из цветов, листьев и плодов красной ягоды, обтирала выступающий у него по всему телу пот, а потом снова заворачивала в тёплый куколь*.

И однажды он встал и вышел из чума. Вот тогда твоя мать отдала карабин твоего деда и моего мужа твоему отцу. И они смешали свою кровь.

В тебе течёт кровь твоего отца и твоей матери, Гырху… Правда, ты родился уже после того, как твой отец ушёл. Он ушёл весной, когда на север, к морю, полетели большие белые гуси, которых твой отец по-смешному называл «гулби». Русские эту птицу зовут «лебедем». Он ушёл на юг. Куда-то туда, где далеко-далеко отсюда стоят чумы его стойбища…

Не плачь, Гырху. Ты такой же, как твой отец. Светловолосый и сероглазый. Твоего отца послали Боги, чтобы у нас остался ты. Ты вырастешь и станешь таким же, как твой отец. Сильным, ловким и удачливым. Но ты не будешь охотником, Гырху.

Ты станешь шаманом…

Через твоего отца тебя подарили нам Боги. И ты умеешь с ними говорить. Ты просто не знаешь этого. Но вырастешь и… сможешь.

Не плачь, Гырху…

* Куколь — сшитый из оленьих шкур спальный мешок для ночёвок зимой в тундре.