Каким мне запомнился Новороссийск?

Как оказалось по приезду, жил он в небольшом частном доме, который, при всем радушии его хозяев, никак не мог вместить в себя резко, почти в два раза, увеличившееся число проживающих. И меня определили ночевать на раскладушку.

Ночи стояли по-южному теплые, без дождей, поэтому простое по конструкции, легкое спальное место ежевечернее выносилось во двор и устанавливалось неподалеку от дома, чуть в стороне от тропинки, ведущей к водоразборной колонке. Прямо под густыми зарослями пахучей акации. Её ветки, нависающие над раскладушкой, закрывали опрокинувшееся надо мной черное бездонное небо плотной сеткой шелестящей от малейшего дуновения листвы. В этом, едва угадывающемся в темноте движении дробился и распадался на несколько составляющих свет мерцающих в вышине звезд, и казалось, что раскладушка плывет, переваливая с волны на волну воздушного моря, недра которого подсвечиваются какими-то неизвестными науке мельчайшими фосфоресцирующими живыми организмами. И под это мягкое убаюкивающее покачивание как-то незаметно приходил сон.

А утром меня будили то ли пробивающиеся через листву лучи уже поднявшегося над горизонтом, набирающего силу солнышка, то ли гомон воробьев, непонятно по какому праву считающих акацию своей наследственной вотчиной.

* * *

После завтрака старшая дядькина дочь, студентка Наташа, уходила на неведомую мне тогда практику. Какие-то свои неотложные дела типа работы, магазинов, легкого южного вина и достопримечательностей настойчиво звали к себе взрослых. Ну, а мы со Светкой — младшей дядькиной дочкой и своим в доску пацаном — основательно обустраивались на веранде и самозабвенно резались в подкидного дурака.

При этом у каждого был свой, козырный интерес, поскольку проигравший обязан был съесть целую чайную ложку жгучего красного перца, что только добавляло азарта карточному поединку. Ну, и кроме того… Проглотив под тщательным присмотром — не жульничать, не жульничать! — эту малосъедобную специю, можно было чуть подождать и убедившись в том, что страсти, а вместе с ними и внимание, улеглись, взять из стоящей на кухонном столе вазы абрикос, аккуратно выковырять из него косточку, а в освободившуюся нишу не торопясь засыпать того же самого жгучего перца. Как минимум, чайную ложку. А если постараться, то и чуточку больше!

— Свет…

 — А?..

 — Абрикосинку хочешь? Смотри какая. Сам бы съел, да сестренку обижать нельзя. Будешь? Ну, на. Я себе другую возьму…

И потихоньку, потихоньку — поближе к выходу. Чтобы уже через пару секунд, под громкие и негодующие Светкины вопли, выскочить наружу, во двор, не забыв снаружи закрыть дверь на щеколду.

— Открой. Открой, скотина!

 — Ага. Прямо бегу и падаю. С чего это тебе на двор так резко понадобилось? Приспичило, что ли? Абрикосов меньше хавать надо. Они того… Слабят, говорят. А ты — ещё и немытые.

 — Отодвинь щеколду, кому говорят! А то хуже будет. Сейчас, окно открою…

 — Ну-ну. Ног не жалко, прыгай. Может, тебе лестницу от абрикосового дерева принести, к окну приставить? Так я сейчас, только с силами соберусь…

 — И как долго собираешься собираться?

 — Да хоть до обеда. Тебе-то что? У тебя вон, абрикосов ещё целая ваза. Съешь ещё парочку.

 — У-ууу… Подожди, подожди. Доберусь я до тебя!

Но от неминуемой, казалось бы, расплаты меня обычно спасал залихватский, в два пальца, громкий свист со стороны калитки и, чуть погодя, крик, позволяющий точно определить, кто нужен кому-то из тех, за забором:

— Све-етка-а!

А из-за пока закрытой двери, уже в мой адрес:

— Ну, что стал истуканом? Сходи, посмотри, кто там? Спроси, чего надо…

* * *

— Привет, пацаны. Вам чего?

 — Привет… Ты кто?

 — Светкин брат. А что, не видно?

 — Не-е… Не видно. У тебя на лбу не написано. Светка где?

 — В доме. Наказанная она. Вазу абрикосов слопала. А тётка их на варенье хотела. Уже и косточки повытаскивала.

 — Да ладно. Заливаешь! На фига Светке столько абрикосов?

 — А я знаю? Может, авитаминоз у неё. Организм требует. Кому-то ухи надо, а кому-то вот, видишь, абрикосов без косточек.

 — Хорош, трындеть. Сюда слушай. Вчера в порт итальянец пришел. «Мальборо» предлагают. Но они сразу блок продают. Светка как, в долю входит? На сколько пачек?

 — Да ей зачем? Она не курит.

 — Тю, дурной… Не, вы, пацаны, только посмотрите на этого убогого! «Зачем, зачем»… Она Наташке может продать. С наваром. Да что ты тут топчешься, как малохольный. Дуй к Светке и скажи за сигареты. Если она в доле, так почем пачка — знает.

 — Знаю, знаю…

Это уже у меня из-за спины незнамо откуда появившаяся Светка.

Не иначе, как — через окно. Офигеть. Там же до земли — не меньше, чем два моих роста. Отодвинуться от неё подальше. На безопасное расстояние. Но Светка, увлеченная разговором, не обращает на меня ни малейшего внимания:

— «Мальборо, мальборо». Вечно ты, Кеха, с какой-то фигней. Ещё со жвачкой прибежал бы. Так орал, что пол-улицы на уши поставил. Из-за каких-то сигарет! Было бы что стоящее, а то… И из-за этого я, рискуя жизнью…

 — Ну, Светка… Хорош понты кидать! Уже «Мальборо» ей не в жилу. И что тогда для тебя «стоящее»?

 — Стоящее, Кеха, это — море. А ты всё жвачка, сигареты… За план ещё вспомни. Какой-то базар у тебя сегодня… Тоскливый! Или ты просто от жары по фазе сдвинулся? На море бы тебе, Кеха. Глядишь, охладилась бы голова. И соображать начала. Да и мы бы все заодно искупались.

 — На море? Я по нему — завсегда «за». Только куда? На пляж? Или на косу?

* * *

На пляж — ближе. И там… Есть волнолом. По его бетонной спине, чуть шероховатой, приятно отдающей подошвам позаимствованное у солнышка тепло, легко добежать до самого края, а там, предварительно выдохнув, оттолкнуться от уже уходящей из-под ног тверди, чуть взмыть вверх и, как только начнешь понимать, что всё, падаешь, сложиться перочинным ножиком, чтобы, взрезав пытающуюся оттолкнуть тебя волну, уйти в глубину.

Воздух, которого уже нет в легких, не тащит тебя наверх, и ты, за счет полученного при падении ускорения, плавно опускаешься всё ниже, ниже… Но времени не так уж и много. А дно ещё так далеко. Едва угадывается в сумерках, которые, по мере того как удаляется поверхность, постепенно сгущаются. Поэтому быстрее, быстрее… Нельзя терять скорость. Поможем себе ногами. А теперь пришло время пустить в ход руки. Гребок, еще один. Вниз! Всё дальше и дальше от солнышка.

Дно уже на расстоянии вытянутой руки. Можно оглядеться. Здесь… Ничего. Здесь… Тоже. Ага! Вот она. Рапана! Схватил её правой рукой, сгруппировался, оттолкнулся ото дна сразу двумя ногами и, помогая себе свободной левой, поплыл… Поплыл наверх. К солнышку и тому самому воздуху, которого уже чувствуется — не хватает.

А плотная, обволакивающая тебя со всех сторон соленая морская вода мягко подталкивает — вверх, вверх — и, вдруг расступившись, дает возможность сделать глубокий и громкий вдох. У-ухх… И как только вдохнешь, сразу обволакивает тебя своими теплыми, мокрыми, зеленовато-синими лапами и начинает убаюкивающе покачивать. То чуть подталкивая вверх, к довольному улыбающемуся солнышку, а то вдруг возьмет и чуть потянет вниз — не отпущу! Как будто кто-то этому сопротивляется?

А надоест ничего не делая нежиться в волнах-качелях, так можно опять взобраться на волнолом и, разбежавшись по нему, прыгнуть в толщу воды, чтобы помогая себе руками и ногами, направиться на новую встречу с обитателями не очень далеких морских глубин. За очередной рапаной. Взамен той, первой. Давно выброшенной за ненадобностью. Обратно, в море…

* * *

Вот таким мне и запомнился Новороссийск. Светлым, теплым и ласковым.

Темное в его жизни начнется позже. После того, как мы уедем. А в город придет осень. С её промозглым штормовым ветром, дождем, туманами и плохим настроением. Которое, на наше счастье, не бесконечно…