Любопытная, а вернее, любознательная звезда вела меня по жизни. Мне было интересно многое. Что такое «глубинное пение» в испанской поэзии и новые сорта фиалок и сирени, как взбивать крем из манной каши, мариновать овощи, вышивать гладью и делать фигурки из соленого теста. Я знала названия планет и созвездий, более или менее разбиралась в музыке и живописи, определяла, какому поэту принадлежит то или иное стихотворение и изучала новые породы кошек. Упрямая и любознательная звезда моя была милостива ко мне настолько, насколько это ей представлялось возможным.
Я трудно сходилась с людьми, но мне всегда было интересно за ними наблюдать. Больше всего меня интересовали необычные, как говорят, вышибленные из правильной жизни люди. Правильность — это почти всегда скучно. А от скуки до жестокости, как известно, всего только шаг.
Поэтому, когда шалая звезда забросила меня однажды по делам в город С., я первым делом отправилась исследовать его. Городок был маленький и степенный. Из достопримечательностей в нем были гостиница с видом на кладбище, местный театр и железнодорожный вокзал с большими часами. Мой гостиничный номер выходил на зеленое безмолвие могил, часы на вокзале блестели перламутром и угрожающе били каждую четверть, а в местном театре давали оперу «Риголетто».
Покончив с работой, я решила пораскинуть мозгами. Раскидывать их было особо некуда — выбор был невелик. Или остаться в гостинице, или прогуляться по весеннему городу. Я вышла на балкон. Мраморные кладбищенские ангелы и гранитные плиты навевали мысль о бренности и тлении. Ни то, ни другое на ближайшие пятьдесят лет в мои планы не входило. Поэтому, когда солнце лизнуло голову близстоящего ангела, я окончательно сделала выбор в пользу прогулки. Бесцельно шататься, тем более, по незнакомому городу, не пристало женщине, как считала моя бабушка. Бедная бабушка, знала бы она, какие авантюрные черти плясали в моей душе! Я решила посетить вторую местную достопримечательность, тем более что неплохо относилась к музыке Верди.
Народу в театре было чуть больше четверти зала. Пока герцог, поводя жирными бедрами, пел про то, что «сердце красавицы склонно к изменам», я рассматривала театр. Он был под стать зрителям — опрятным и сдержанным. В бархатных креслах было так покойно, так тихо, что я даже забыла о сцене. Там, между делом, творилось что-то странное. Шут Риголетто выглядел устрашающе. Нет, ему не положено быть писаным красавцем, но это было вообще за гранью! Косматые брови кустились над его глазами. Их не было видно из-под бровастых зарослей. Оттуда метались только черные молнии. Молнии ярости и желчи обиженного Богом горбуна.
Не став дожидаться, пока честный убийца Спарафучилле прирежет дочку шута, я покинула театр. Вдогонку мне неслись вопли оскорбленного Риголетто и вечно-игривая песенка герцога.
От театра к гостинице вели две дороги. Одна «просторная, дорога торная» — через площадь центрального универмага, другая малолюдная — через аллею, обсаженную тополями и старую трамвайную линию. Шалая звезда моя выбрала для меня вторую. Охота пуще неволи.
Пройдя несколько метров, я услышала шум. Два щуплых подростка вырывали сумку из рук пожилой женщины. Один из них еще зажимал ей рот и елозил руками у нее под юбкой. Женщина была худенькая, волосы ее сбились и вытаращенные от ужаса глаза остановились на мне.
— М-м-мо-ми-те! — промычала она.
Я не знаю, что мне помогло тогда. По всем видимым и невидимым причинам я должна была очутиться рядом с женщиной в точно таком же состоянии. Но то ли я была непуганой (а как же иначе я бы выбрала эту дорогу?!), то ли звезда моя меня охраняла, то ли, как говорила моя бабушка: «Если ты, или твои родители сделали кому-то добро, оно непременно защитит тебя в нужную минуту».
— А-а-а-оу-у! — заорала я.
В голове моей с невероятной скоростью, ворча и перекрикивая друг друга, перемешались проклятия Риголетто, русский мат и азербайджанские ругательства! Но почему-то выдала я совсем неожиданное:
— Чума-а-а на оба ваших дома-а-а! — завопила я словами Меркуцио и с его же лихостью помчалась на грабителей. Те ошалели. Впрочем, их жертва тоже. Еще бы! Из глубины шелестящей аллеи, сквозь нежные вздохи тополей на них неслась лохматая фурия в красном платье и потрясала над головой сумкой!
Ни пыл Меркуцио, ни воинственность красного платья, конечно же, не помогли, если бы парней было больше, если бы они были чуть поплотнее. Но страсть владычествует над мирами! В моем порыве натиска было больше, чем у отряда в три человека! Кроме того, на моей стороне была неожиданность — спутница победы! Преступники обратились в бегство, оставив жертву наедине со мной. Ха! Они даже не пытались нас преследовать!
— Ой! Ой-й-й! — заплакала и заикала женщина, прижимая к себе сумку.
— В милицию надо! Где вы живете? — Я тяжело дышала, но знала, что очень хороша в эту минуту. Амплуа Робин Гуда прибавило мне веса в собственных глазах, а румянец на щеках оттенял платье.
— Ой, деточка, ой! — продолжала икать женщина. — Ой, около кладбища, ой!
— Тогда нам по дороге! — Решимость окрыляла меня. Из Робин Гуда я превратилась в Сусанина в чужом городе. Обогнув трамвайную линию, мы вышли на дорогу, ведущую к кладбищу. Показались верхушки памятников и очертания гостиницы. Я держала женщину под локоток. Ее била мелкая дрожь, но ноги уверенно шагали в сторону кладбища.
— Мы куда? — спросила я.
— Я здесь живу, — тихо сказала она и показала на маленькую сторожку у входа на кладбище. — Зайдите, не побрезгуйте. Я — сторож, вернее, сторожиха здесь.
Только в 20 с небольшим лет, у человека, привыкшего, что жизнь ему улыбается, и не ждущего от нее ничего плохого, возможно такое бесшабашное удальство. Сумеречное кладбище в чужом городе, незнакомая женщина, приглашающая меня в оригинальный дом — что может быть заманчивее?!
Авантюрный огонь пылал во мне. Я быстро успокоила себя тем, что не имею права оставлять женщину после перенесенного стресса одну, и храбро зашагала рядом.
Сейчас Гегель считается одним из величайших умов человечества. А что его не понимают - так гениев всегда не понимают. А выходит, при...