Солнечный удар. В чем проявляется женское совершенство?

Ты не находишься под действием наркотика, ты не опьянен алкоголем и не одурманен каким-либо жизненным успехом, вроде выигрыша в лотерею крупной суммы или получения выгодной синекуры, ничего такого. И в то же время тебя переполняет такой восторг бытия, такое неистовое ликование сердца, что время словно замирает в сладостном мгновении момента, а ты не понимаешь — где ты, что с тобой, жив ты еще или уже умер и сидишь на пушистом облаке, которое несет тебя к райским кущам, и белые ангелы трубят в твою честь…

Вот именно в один из таких дней мой приятель Йоахим взялся поиграть в гида и потащил меня чуть ли не через весь Берлин. Мы оказались возле какого-то невзрачного здания, когда набежали серые берлинские тучи, которые ничем не отличались от туч киевских или минских, и в секунду зарядил добропорядочный немецкий дождь.

Чтобы не вымокнуть, Йоахим втянул меня в фойе серого здания, что-то спросил у вахтера и, улыбаясь во весь рот, словно тот ему сообщил, что он только что выиграл в немецкую лотерею, ни больше ни меньше, ровно тысячу евро, в два шага подскакал ко мне и радостно гаркнул:

— Мы идем на викторину!
— Куда? — не понял я.
— На «Дуэль», викторину, где можно выиграть до сотни тысяч евро, — улыбался во весь рот Йоахим.

Мы уселись на наши места, рабочие несколько раз проверили аппаратуру, освещение и предупредили нас, как себя вести, при этом все время улыбаясь и благодаря публику, и та в ответ благодарила рабочих и тоже благодарно улыбалась. Все были жутко вежливы, и никто не нервничал.

Игра началась. К двум тумбам, стоящим напротив друг друга, ведущий пригласил двух участников, двух мужчин. Те представились, что-то пошутили, ведущий пошутил тоже, участники пошутили в ответ. В общем, шутки не прекращались, у всех было отменное настроение, Йоахим веселился как ребенок, и только мне было скучно.

И вдруг, когда один из участников на простом вопросе «Как называется столица Камеруна — Яунде или Уага-Дугу?» с широкой улыбкой выбыл из игры, я увидел ее. Её звали Бригита. Мне очень сложно браться за ее описание, потому что я боюсь, что не смогу передать и сотой доли того, что меня в ней поразило и вырвало из весенней берлинской летаргии. Впрочем, я постараюсь, хотя уже сейчас, только подумав о том, как мне лучше нарисовать ее образ, я пасую и тушуюсь, даже не начав.

Типичные слова, к которым мы все привыкли и которые произносим всякий раз, не задумываясь, вроде «красивая», «симпатичная», «обаятельная» и тому подобное, из-за их частого употребления по отношению к самым разным женщинам, и вообще предметам, для меня давно потеряли свой магический смысл. Я боюсь, что слово «красивая» для меня вообще потеряло какой-либо смысл. Красивая сумка. Красивая кровать. Красивая женщина. Все равно, что просто сумка, кровать, женщина.

Бригита не была красивой в современном понимании слова. Этот давно потерявший себя термин был здесь не к месту. И, тем не менее, что меня поразило сразу и наполнило до краев, как прозрачный бокал дорогим вином, это полное ощущение ее абсолютной естественности и настоящести. Именно те два качества, либо чрезвычайно редких, либо, боюсь, уже совершенно отмерших среди нынешних русских женщин, которые я ищу и никогда не нахожу.

Говорят, что русские женщины самые красивые в мире. Причем чаще всего эту аксиому повторяют те, кто дальше Калининграда никогда не выезжал, но добиться женского расположения или укрепиться в своем зыбком ощущении такой редкостной мужественности желает не меньше остальных. Я, пожалуй, согласился бы, что за кордоном они в общей массе — да, физически менее привлекательны, но при более близком знакомстве этого утверждать бы не осмелился. Хотя уверен, формула «Красота в глазах смотрящего», как и раньше, ныне не менее актуальна, и взирать на вещи нужно под разными углами. Поэтому оставим все как есть и спишем мой восторг Бригитой скорее на мою майскую нирвану — так, думаю, и русским женщинам будет покойнее.

Бригита была высокого роста. Со своего места, насколько я мог судить, она была не меньше метра восьмидесяти. Широкие плечи пловчихи, развитая грудь и такие же развитые бедра, все в идеальной пропорции, ни больше ни меньше. Длинные, необычайно тонкие, несовременно вытянутые пальцы, как у благорожденных героинь полотен Карла Брюллова. Светлые, завитые в густые спирали «спелые» волосы, чьи непослушные пружинки она то и дело убирала за ухо, для того лишь, чтобы те снова и снова, уже через секунду, вскакивали, весело пружиня вверх-вниз, на свое прежнее место. У нее был большой рот и полные, все время таинственно улыбающиеся губы.

Одета она была просто, без вычура и претензии на гламурность, и в то же время с каким-то естественным вкусом, когда не приходится стыдиться ни малейшей детали, ни малейшей складочки — ни их обладательнице, ни ее визави: в простые черные джинсы, которые облегали, но не обтягивали до ощущения нагости ее крепкие бедра; в обыкновенный свитер с «горлом», который сидел на ней идеально, подчеркивая почти совершенную грудь, но невульгарно, когда взгляд смотрящего, волей-неволей не раздевает, разглядывая, а робко скользит, словно смущаясь своей смелости, чтобы затем вновь, ненароком, снова коснуться, притронуться и, не насытившись, захотеть снова прикоснуться к этим девственным линиям.

Смех ее был ребяческим, вовсе не гармонирующим с ее крупным телом, и смеялась она очаровательно невпопад. На вопросы она отвечала либо робея, опуская глаза в пол, чтобы через секунду выстрелить ими, все время при этом улыбаясь, затем быстро опустить их, засмущавшись, и когда ты только возжелаешь полюбоваться ее девичьим смущением, снова выстрелить ими вверх, в тебя, а потом опять вниз и снова вверх. Это естественное смущение, с легким румянцем на алебастровых щеках, эти выстрелы глазами, не кокетливые, натренированные, полулживые, волновали настолько, что начинало пересыхать в горле и стучать в висках.

Как звонок был ее смех! Как ненаигран и чист! Как искренен и мелодичен! Мой слух был недостоин ее смеха, и мне было стыдно слышать его, как было бы стыдно тому, кто не заслужил полученной милости.

Игра закончилась. Бригита проиграла своему сопернику, одновременно выиграв то ли восемь, то ли десять тысяч евро. Пообещала на эти деньги съездить к подруге в Новую Зеландию. Очаровательно, звонко смеялась. Что-то говорила. Я не помню что. Ведь я спал. Грезил наяву.

Йоахим взял меня под руку, посчитав, что я не помню, куда нужно двигаться. Мы вышли уже на залитую улицу, какую-то «штрассе», и направились перекусить «карри вурст» — немецкими колбасками с приправами. Я автоматически жевал дымящуюся колбасу, улыбающийся Иоахим что-то плёл про смешных русских… А я прощался с Бригитой, мысленно целуя ее огромную, как жизнь, улыбку и ее детский смех, еще не проснувшись, но уже понимая, что мечта закончилась, бунинский солнечный удар миновал и впереди меня снова ждет реальная и такая чужая жизнь.