Айда в инфекционку, или Хорошо там, где нас нет?

Итак, держали-держали нас, искали-искали, но найти ничего так и не могли. Между тем время пребывания в больнице шло, а лучше нам не становилось. Легко представить себе мое отчаяние и сумасшедшие догадки о том, что у нас нечто невероятное, науке доселе не известное. Поэтому и как лечить нас, врачи не знают.

Собеседником я была откровенно плохим, на врача каждый раз накидывалась с одним и тем же вопросом: «Что у нас за ужас такой? Когда это кончится?!» В ответ слушала успокоительные речи.

Например: «Вот правду мне на посту сказали! Мама у Сашки плакса! Посмотрите, ребенок у Вас замечательный: лежит, улыбается, радуется жизни! Даром что понос 20 раз за сутки! А выглядит молодцом! А на Вас смотреть больно! Я распоряжусь, чтоб Вам валериану дали! Уж что-что, а валерианы у нас на всех хватит». Тут он на секунду прервался, глянул на меня поверх очков и сокрушенно добавил: «Хотя Вам валериана, что слону дробина. Ну, чем богаты…»

После него тут же прискакала медсестра с эликсиром и стала с укоризной увещевать: «Доктор все верно Вам сказал, мама! И чего вы истерите! Ребенок Ваш сам какает, сам кушает, еще и писает сам, и рвет его только от лекарств пока! Так что все прекрасно, а Вы слезы льете! Не тратьте их зазря! Все Ваши слезы еще впереди! Вот подождите, вырастет — задаст Вам жару! Тогда поймете, какое это счастье было, когда вот такой маленький и беззащитный лежал он тут с поносом!»

Ясно, что речи эти меня не успокаивали вовсе, и оценить их правдивость тогда мне было сложно. Жизнь наша там представляла собой бесконечную чехарду из поносов, капельниц, обезвоживания и рвоты, беспорядочно сменявших друг друга независимо от времени суток. Понятно, что к исходу третьего дня я уже совсем плохо соображала. Тем более не могла вразумительно ответить на душераздирающие вопросы бездушных регистраторов — врачей и медсестер: сколько раз за сутки был понос? из них сколько с кровью? какой консистенции? какой объем жидкости ребенок получил за сутки? а сколько раз была рвота? и т. д.

Эмоциональная истощенность вкупе с усталостью делали свое дело, и я представлялась персоналу больницы чем-то вроде истерички. Желая поправить положение, я решила записывать все, что ребенок потребил и выкакал за сутки, чтоб объективизировать в том числе и свои представления о реальности.

И вот звоню я домой и говорю сестре среди прочего: «Пришли мне блокнот и ручку!..» Не успеваю докончить мысль, как она с пониманием откликается: «ОК, чтоб рассказы писать?» Так Сашина болезнь помогла мне осознать в самый неподходящий, казалось бы, момент, что уже и дома стали всерьез относиться к моим литературным экзерсисам. Вот и приходится теперь соответствовать.

Кроме того, открылось мне и нечто более глобальное насчет методичности и последовательности врачей в подходе к лечению в больнице. Пойманная врасплох в один из периодов декаданса, жалуюсь медсестре: «Ну, сколько можно здесь находиться?! Мы домой хотим, а сидим здесь взаперти!»

Она меня успокоила: «Вот зря Вы так говорите! У нас знаете, какие врачи хорошие! В других отделениях свое вылечили и „до свидания“, а нашим до всего есть дело! Даже не по своему профилю! И УЗИ сделают, и к ортопеду свозят, и неврологу покажут! Так что не волнуйтесь! Если держат, значит, ищут! И обязательно найдут! От нас никто еще недолеченным не уходил!»

И вот, пока нас мучительно долечивали, мы прямо старожилами там заделались. Настолько, что даже администрация заинтересовалась моим мнением относительно природы вещей. Принесли две анкеты. В одной расспрашивали, что я думаю о персонале, в другой — о питании в больнице.

Вопросы в обеих были настолько оригинальны, что требовали в ответ творческого подхода. Так, например, в первой, среди прочих формальностей, значилось: «Нравится ли Вам внешний вид младшего медперсонала?» Надо ли говорить, что я тут же заверила руководство: не только младший, но и средний и старший медперсонал полностью удовлетворяют внешне моим эстетическим требованиям!

Дальше — больше: интересовались, довольна ли я обращением персонала? Не вымогали ли у меня взятки, не склоняли ли к приему собственных лекарственных средств? Были ли вежливы со мной все, начиная от зав. отделением и кончая уборщицей? Как часто меняли постельное бельё и убирали в боксе? И т. д.

Складывалось впечатление, что дирекция относится к своей больнице не как к лечебному учреждению, а скорее как к оздоровительному комплексу. Своего рода санаторию, постоянно повышающему качество предоставляемых услуг и поэтому нуждающемуся в обратной связи с постояльцами. Несомненной кульминацией звучало: «Хотели ли бы Вы еще раз попасть в нашу больницу, если придется?»

Вторая анкета с двух сторон была про еду! Признаться, столько еды не было, сколько разнообразных вопросов о ней. И про количество не забыли спросить, и про качество, и даже про температуру подачи!

Такая забота о клиенте (пациентом там и не пахло) вызвала у меня приступ восхищенного откровения. И я решительно высказалась на заданную тему.

К примеру, что куриный суп ничем не отличается ни по виду, ни по вкусу от рассольника или от предложенных щей, а борщ можно идентифицировать разве что по цвету! Что хорошо бы в меню добавить салат, хоть какой, и, наконец, приступить к выполнению программы по импортозамещению, предлагая хоть изредка компот из отечественных плодов, а не заморских сухофруктов!

И что бы вы думали?! Вскоре больничное меню радостно заискрилось винегретом, зеленым горошком, солёным огурцом и клюквенным морсом!

Так что, родители, пока дела обстоят так радужно, не упустите шанс отправить своих чад в какой-нибудь лагерь, где они, безусловно, подхватят ротавирус или что еще — и айда в инфекционку! Глядишь, и на отпуск в бархатный сезон тратиться не придется!