Среди популярных морских курортов, доступных нашим «простым смертным» соотечественникам, таких как Средиземное, Черное, Азовское, Балтийское моря, Каспийское море не значится. У кого-то считается, что курортная инфраструктура там не очень развита, а само море — не самое чистое. И поэтому из отдыхающих там — в основном немногочисленные местные граждане. Что, как на мой вкус, самое то! Природа еще не вся укатана в бетон и нет толп отдыхающих.
На Каспии мы отдыхали три раза, все три раза в районе г. Красноводск, в тогдашней Туркмении. Местечко называлось Аваза и в конце 90-х представляло из себя несколько оздоровительных баз в виде вагончиков и самодельных бунгало, прикрепленных к разным учреждениям, пару гостиниц и нехитрый частный сектор, активно сдававшийся местными всем приезжим за символическую плату.
В один из таких замечательных визитов для отдыха на море мы совершенно случайно набрели и сняли не менее замечательный «индейский домик» во французском стиле. «Индейский» — потому что в нем ничего не было, кроме вигвамообразного, старого-престарого деревянного дома, а «во французском стиле» — потому что нам досталась комнатка на мансарде, с окошечком на море. На окошке висела бабушкина кисейная занавеска, которая, впуская по утрам и вечерам прохладный морской бриз, радостно развевалась, нежно, как девичьей ладонью поглаживая по спине того, кто оказывался на койке у окна. На стенах были фотообои из 80-х с изображением какой-то речно-лесной идиллии, стол, стул и шкаф с отваливающейся дверцей.
Вся прелесть сего спартанского жилища, в котором по тем временам не было ни электрочайника, ни туалета, ни душевой, заключалась в этом самом романтическом окне с развевающейся рваной занавеской, в которое неустанно дул ветер с моря. Если бы мне пришлось нарисовать картину под названием «Романтика» или «Идиллия», я бы нарисовал то окно с истрепавшейся занавеской и полоской бирюзового моря в желтых песках.
Море от нас было метрах в пятидесяти, да и то, если идти зигзагами, огибая местные хибары и хижины. Слева огромные камни, а правее полоса природного, каракумского песка и теплейшая вода. Вода в июле-августе тогда прогревалась до 25−26 градусов и представляла собой парное молоко. В то время мы частенько ходили купаться уже после захода солнца, когда вода начинала остывать, пугая друг друга тем, что со стороны чернильно-черной морской глади на нас накинутся какие-нибудь невиданные гады или нас унесет течением в открытое море.
По утрам мы просыпались от криков местных мальчишек, которые носили свежевыловленную осетрину и белугу, кажется, по 2−3 долл. за кг. «Балык, балык!» — доносилось в открытое окно. Мы переглядывались, кому идти и идти ли вообще, или продолжать досматривать прерванный сон. А потом кто-то из нас, нехотя и еще досыпая, спускался по лестнице и возвращался с покупкой. Местная цена для нас, жителей постсоветских и посткризисных, но все же мегаполисов, была символической, а для местных бедняков солидными деньгами, на которые они жили целыми семьями.
Для тех, кто не в курсе, на Каспии когда-то водилось примерно 90% всей осетровой популяции, и поэтому белуга, осетр, севрюга были там примерно, как свинина на Украине или оленина у чукчей. Белужатину и осетрину мы ели примерно пять раз в день: на завтрак, обед и ужин, а также второй завтрак и полдник.
А если серьезно, то купив утром у местной пацанвы белужий кусок килограммов на пять, мы жарили царскую рыбу на завтрак, щедро похоронив ее под болгарским перцем и помидорами, а также готовили часто на ужин в виде ежедневного шашлыка. Кроме осетровых, в городе мы покупали невероятной нежности кефаль, запеченную целиком.
Утомившись от осетрины, примерно как таможенник Верещагин в «Белом солнце пустыни» от черной икры, когда есть ее, проклятую, уже было невозможно, мы у местных покупали тандырный чорек на молоке (сказочного вкуса лепешка, запеченная в печи), местный соленый айран, а на местных развалах покупали огромные, сладчайшие арбузы и медовые чарджуйские дыни.
Особенно незабываемы на Каспии были вечера. Когда спадала, даже у самого моря, нестерпимая жара, беспощадное солнце, разукрасив небо над аквамариновым морем в кроваво-фиолетовые тона и оставив за собой невероятной красоты свечение, как это везде на юге, заходило рано и быстро, и наступала долгожданная прохлада осиротевшей пустыни. Мы тогда выходили на бризом обдуваемое взморье, расстилали прихваченные покрывала, напитки, брали кто фотоаппарат, кто книгу, ложились в сторону только что ушедшего солнца и принимались мечтать или беседовать на разные темы.
Было в том быстро остывающем над морской гладью небе что-то особенное, неповторимо дикое, что завораживало и тревожило одновременно. Казалось, что из-за острых краев грозных облаков над чернеющим морем вот-вот вылетят доисторические птеродактили и птеранодоны, а из воды появится длинная шея какого эласмозавра.
Иногда мы возвращались пораньше, чтобы успеть к догорающему из саксаула костру, как раз вовремя, чтобы нанизать на длинные шампура замаринованную осетрину или местную, такую для тех краев редкую свинину, баклажаны, перцы и помидоры. Тогда по округе — наперегонки с другими, из других дворов — разливался пьянящий и возбуждающий мечты и желания дымок шашлыка, слышались оживленные разговоры, смех, музыка…
Пару раз мы предпринимали долгие вылазки вдоль и без того не очень людного пляжа, в сторону почти дикую. Пройдя минут за десять весь пляж, мы оказывались сначала на просто пустынной, нетронутой людьми земле, а потом и вовсе попадали на первобытную территорию с солончаками, дикими тюленями, греющимися на камнях и песке, и вездесущими змеями.
Однажды мы натолкнулись на картину совершенно сюрреалистичную и для некоторых из нас ужасную: в расщелинах огромных камней, а также у их подножий мы видели клубки огромных, с человеческую руку, змей. Эти прекрасноглазые гады вытягивали в нашу сторону изящные головы, переплетаясь шеями, словно хотели что-то сказать. Извивались, свивались в узлы друг с другом, падали в воду и снова выползали в расщелины. Это было настоящее змеиное логово, ни единожды не потревоженное человеком.
Ложились мы обычно за полночь, переполненные событиями и впечатлениями дня, утомленные и счастливые, под неистовое пение влюбленных цикад и плачущую где-то вдалеке безотрадную A-ha:
I’ll soon be gone now, forever not yours…
Те дни давно прошли. Обычные особенные дни. И вернутся уже разве что только воспоминаниями в сожалеющей о своей невнимательности безутешной памяти, становясь день ото дня только дороже и безвозвратнее…
Только-только моя знакомая прислала мне видео, как сильно обмелело за последние два года Каспийское море.
Так жалко... Там, где раньше было морское дно, теперь они ездят на машине.
Но вообще говорят, что ощущение жутковатое.
Оценка статьи: 5
0 Ответить
да - ностальгия! красивое повествование.
1 Ответить